- Мы практически закончили на сегодня, - предупредил мои поползновения Юджин. - Еще буквально пара вопросов…
- Может, оставите их на завтра?
- Увы, - он развел руками и заглянул в лежавший перед ним толстый блокнот. - Расскажите мне о вашем редакторе.
- Это не вопрос.
- Вы правы. Рассматривайте это как просьбу.
- Вы просите меня проводить вас сначала к ящику с моим нижним бельем, а потом непосредственно в постель. Насколько вяжется эта просьба с вашим представлением о джентльменстве?
- Это допрос, а не светская беседа, госпожа Мальцева.
- Я повторяю еще раз: мое задержание абсолютно незаконно, и я требую связать меня с послом СССР.
- Мы уже обсудили эту тему. В свое время ваша просьба будет выполнена.
- Это не просьба, а требование.
- Хорошо, - Юджин широко улыбнулся. - В свое время ваше требование будет выполнено.
- Вас учили не быть на допросе джентльменом?
- Мы попусту тратим время.
- Ничего, в последние недели у меня стерлось ощущение времени.
- Вы не хотите отвечать на мой вопрос?
- Естественно. У меня нет никакого желания посвящать вас в детали моей личной жизни.
- Я вовсе не просил вас вдаваться в подробности.
- А, так мой редактор интересует вас как международник-публицист? Как член бюро ЦК ВЛКСМ? Как…
- Как сотрудник КГБ.
- У меня нет оснований считать его сотрудником КГБ.
- Такие основания есть у нас. И не только в отношении вашего редактора. Ладно, оставим пока эту животрепещущую тему. Я хочу сообщить вам весьма конфиденциально одну информацию.
- Стоит ли рисковать?
- Я вынужден, поскольку не вижу другого способа объяснить вам всю неординарность положения.
- Выдача государственных тайн как-то отразится на вашей карьере?
- Вряд ли, поскольку она санкционирована моим прямым начальством в Вашингтоне…
- Господи, и ради этого вы поперлись в такую даль?
- А не стоило?
- А стоило?
- Еще как! Правда, если быть совсем честным, я мечтал встретиться не с вами…
- Догадываюсь, хотя мне и не очень приятно слышать это.
- А раз догадываетесь, то помогите нам отловить ваших милых друзей.
- Я уже говорила вам, что, во-первых, они мне не друзья, а во-вторых…
- Знаю, - отмахнулся Юджин. - Знаю и очень хочу верить вам. Но не могу. Вы уж извините, госпожа Мальцева…
- Вчера, после встречи с тем полицейским у посольства, я дала себе слово, что если еще раз услышу обращение "госпожа Мальцева", то вспорю себе вены из-за комплекса буржуазной неполноценности.
- О’кей, - улыбнулся американец. - Тогда скажите, как к вам обращаться?
- Без "госпожи" и без фамилии. Если можно.
- Тогда - Вэл?
- Типичный американизм, да?
- Но ведь и Юджин когда-то был Евгением.
- Вы из России? - спросила я автоматически. Так наши бросаются за границей к первому встречному, похожему на русского.
- Предки, не я… - Юджин посмотрел на часы. - Вэл, вы единственный человек, способный пролить хоть какой-то свет на то, что случилось. У вас на глазах убили нашего человека. И еще четверых. Вы сознаете, что это такое?
- Вы собирались сообщить мне конфиденциальную информацию. Раздумали?
- А разве я уже не назвал число наших потерь? Пять ценных сотрудников ЦРУ. Пять отцов и сыновей…
- Но, насколько я понимаю, в вашей работе это совершенно нормальная вещь.
- Ошибаетесь, госпожа Мальцева! - впервые за двенадцать часов допроса в голосе Юджина отчетливо прозвучало раздражение. - Это только в плохих шпионских фильмах трупы валятся налево и направо. В современной разведке убийство - ЧП, жест отчаяния, черта, за которой начинается беспредел. А беспредел в разведке - очень опасная вещь. Если агенты двух сверхдержав начинают палить друг в друга, значит, мир на грани катастрофы. Ваш преподаватель балетного искусства со своим подручным уничтожил в течение пяти минут пять кадровых работников ЦРУ. Такого числа жертв у нас не наберется и за десять лет работы во всем мире. А они там не прохлаждаются в барах, можете мне поверить… Почему они это сделали? И Мишин, и этот Андрей, вне всякого сомнения, профессионалы. Их поведение в экстремальной ситуации подтверждает это на сто процентов. Следовательно, они не могли пойти на подобное безумство, не имея приказа. А такой приказ мог быть вызван только исключительно важной причиной. Поверьте, мы не первый год работаем против ваших доблестных соотечественников, однако ничего подобного за весь послевоенный период не происходило ни разу! В чем же эта причина, Вэл? Ваше мнение?
- Я уже говорила вам, что не знаю…
Меня начинало подташнивать. Видимо, сказывались усталость и нервное напряжение. Габен действительно предусмотрел все. Те незабываемые сорок восемь часов в его хижине прошли в атмосфере именно таких допросов - длительных, изматывающих, с каверзными подковырками и резкими переходами. Он прекрасно подготовил меня и, как я теперь понимала, не напрасно жевал свои лепешки с чилийскими специями в глуши Кордильер. Я вспоминала его наставления, его выводы относительно возможных оборотов допроса, поражалась его прозорливости, его способности предусмотреть мельчайшие нюансы, но… Навязчивая мысль не давала мне покоя: я никак не могла отделаться от ощущения, что Юджин - вовсе не чужой мне человек, не идеологический и политический противник, не зловещая фигура с черной планеты Мировая Буржуазия, и даже не враг мне, моей непотопляемой приятельнице, моей матери… Я вовсю настраивала себя против пронизывающего и в то же время простодушного взгляда иссиня-черных глаз, я хотела использовать образ человека, неутомимо допрашивавшего меня, как некий эмоциональный аккумулятор, в котором я бы черпала энергию для создания защиты, экрана… А сидел передо мной вполне нормальный и весьма симпатичный парень, который разговаривал со мной на моем родном языке, использовал похожие обороты, читал те же книги. Встреться он мне где-нибудь на Сретенке, в метро или в читалке МГУ - я, вполне возможно, приняла бы его за аспиранта или коллегу…
- О чем вы задумались, Вэл?
- Здесь, за границей, я стала ужасной эгоисткой, Юджин. И думаю преимущественно о себе.
- Скажите, Вэл, вы себе нравитесь?
- А почему вы спрашиваете об этом?
- Мне показалось, что вы из категории женщин, которые не могут жить, не уважая свои поступки. Мне правильно кажется?
- Боюсь, что это слишком тонкие нюансы после столь долгого допроса.
- И все же - вы не ответите на мой вопрос?
- Раньше нравилась.
- А что изменилось с тех пор?
- Многое, Юджин.
- У вас очень усталое лицо.
- Хотела бы я посмотреть на вас, если…
- Нет, нет, - улыбнулся он. - Я говорю не о физической усталости.
- Все очень просто, Юджин: я хочу домой. К маме. Надеюсь, это желание не кажется вам противоестественным?
- Ну хорошо, на сегодня хватит, - он захлопнул блокнот, аккуратно завинтил колпачок авторучки и, видя, что я по-прежнему сижу в кресле, вопросительно уставился на меня:
- Вы что-то хотите сказать, Вэл?
- Спросить.
- Слушаю вас.
- Скажите, а эти люди… Ну, те, кого… - я старалась выразиться как-нибудь поделикатнее.
- Вы спрашиваете о тех, кто погиб на вилле?
- Да. Они были вашими друзьями?
- Они были моими коллегами, Вэл, - Юджин вдруг встал во весь рост, и я впервые по-настоящему увидела, как он высок. Наверно, в студенческие годы играл в баскетбол. - А один из них был моим близким другом…
- Кто? - почувствовав, что мое горло словно обложили наждачной бумагой, я потянулась за стаканом и допила несколько капель, сиротливо перекатывавшихся на дне.
- Тот самый… - Юджин как-то криво усмехнулся и посмотрел куда-то поверх моей головы. - Тот самый парень в очках, который, по вашим словам, чуть не влепил вам пулю в лоб.
- А что, не влепил бы?
- Никогда! - американец потряс головой, словно отгоняя наваждение. - Никогда, Вэл! Вы не знали его, не знали мир, в котором он рос, жил, любил… Я не представляю себе, что вам рассказывали об Америке. Именно вам - не советскому обществу, согласно догмам которого все мы, американцы, являемся лютыми врагами СССР и живем с одной мыслью: разложить его идейно, а потом уничтожить ракетно-ядерной атакой… Нет, лично вам, журналистке Валентине Мальцевой, попавшей в очень грязную историю. А нас, американцев, учили тому, что высшая ценность на земле, по сравнению с которой ничто все золото Форт-Нокса, - это жизнь человека. Наша с вами жизнь, Вэл. Он никогда не выстрелил бы в вас. Выстрелить в человека, который ничего тебе не сделал, который поднял руки и смотрит тебе в глаза, может только бестия, загнанный зверь. Ник не был зверем, уж поверьте. Мы учились с ним в одной школе и даже любили одну девушку. И именно я сообщил ей о смерти Ника…
- Эта девушка - ваша жена?
- Нет. Вдова Ника.
Я смотрела на Юджина словно зачарованная, не в силах ни говорить, ни молчать, ни плакать.
- А почему вы спросили о нем, Вэл?
- Боюсь, что эта картина будет преследовать меня до самой смерти. Я хотела бы никогда не вспоминать эту ужасную крышу и его лицо, и кровь, но как убийца, которого тянет на место преступления, все время возвращаюсь к тому дню.
- Думаю, не стоит так расстраиваться. В конце концов, не вы его убили.
- Не я…
- Ну и довольно! - Юджин подошел ко мне и протянул руку. - Спасибо вам.
- За что?
- За Ника.
- Завтра вы будете опять меня допрашивать?
- Скажем так: я хотел бы возобновить нашу беседу.
- График прежний? Двенадцать часов?
- Возможно, - как-то по-мальчишески улыбнулся Юджин. - Но обещаю вам, что по крайней мере часть нашей беседы пройдет в более непринужденной обстановке.
- Вы намерены вести допрос под песни Элвиса Пресли?
- Я намерен пригласить вас в ресторан…
35
Буэнос-Айрес. Дом без адреса
9 декабря 1977 года
Это был очень странный и, по всей видимости, старый дом. Просторная планировка, добротная мебель начала века, обитая мягкой тканью с тривиальными цветочками и ягодками, затейливые завитушки на карнизах дверей и бордюрах, окаймлявших высокие белые потолки, и, особенно, до блеска начищенные медные ручки, крупные, изящно изогнутые и, как сказал бы нынешний дизайнер, нефункциональные - все это чем-то напоминало мне Львов, где я гостила однажды на каникулах.
После двух суток пребывания в этой комфортабельной тюрьме мне было трудно судить об истинных размерах дома, не говоря уже об убранстве комнат, которых здесь должно было быть не меньше тридцати. Пока же я тщательно обследовала свои апартаменты - огромный сорокаметровый зал, в который, видимо, при пожаре снесли всю имевшуюся в доме мебель, а потом забыли расставить по местам. Я вспомнила конспиративную виллу и тут же поняла, почему эта огромная неуютная комната сразу показалась мне знакомой: то же нагромождение диванов, пуфиков, этажерок, кресел-качалок, стенных шкафов, трельяжей с потускневшими зеркалами, то же ощущение некогда царившей здесь, но утраченной, вероятно, навсегда атмосферы первоначального благородства, перекупленной через подставное лицо за твердую валюту. Стиль ЦРУ.
После всего происшедшего я чувствовала, что становлюсь суеверной. Во мне перемещались и что-то назойливо нашептывали пугающие своей неопознанной природой импульсы, полузабытые детские ассоциации, странные ощущения, в которых я твердо решила разобраться, как только выполню задания всех разведок мира. Но в одну примету я поверила окончательно и безнадежно: скопление мебели в комнате - не к добру.
Да, чуть не забыла сказать, что к моей темнице со следами былой роскоши разбогатевших еврейских эмигрантов из польских и белорусских местечек, открывших в начале века здесь, в Аргентине, свою вожделенную Америку, примыкала солидных размеров ванная комната со всеми положенными причиндалами. Правда, не такими современными, как в гостинице "Плаза", но вполне удобными и приятно пахнущими лавандой.
Мои вещи, которые я так бездарно бросила в "Плазе", выстиранные и выглаженные чьей-то заботливой и, вне всякого сомнения, женской рукой, висели на плечиках и лежали стопкой в шифоньере.
И последняя деталь, чтобы у какой-нибудь начитанной девицы не возникло, упаси Господи, желания разделить мои заграничные тяготы или, того хуже, позавидовать мне: все три окна, выходившие во внутренний двор - довольно унылая икебана, составленная из подстриженного газона, нескольких кипарисов и чего-то вроде беседки в пионерлагере "Медсантруд", - были забраны толстыми чугунными решетками. Что касается двери моей комнаты, то отпиралась она только снаружи тем самым безмолвным мулатом, которому руководство ЦРУ вменило в обязанность следить, чтобы во время допросов я не умерла от жажды. Если в этом замке Иф я была Эдмоном Дантесом, то водонос в смокинге, за неимением других персонажей, имел все права считаться аббатом Фариа. К счастью, в отличие от своего прототипа, он и не думал подкапываться под мою камеру, а прежде чем отпереть ключом дверь, вежливо стучался. К счастью, говорю я, потому что, восстанавливая силы после очередного допроса, я в основном валялась пластом на скрипучей деревянной кровати в одной комбинации, а то и без оной, поскольку ночью в доме подтапливали.
Как говорила моя нестеснительная подруга, разгуливавшая по своему кооперативному гнезду исключительно нагишом: "Если душа задыхается, пусть хоть тело дышит".
В одну из таких минут раздался стук в дверь.
Надо сказать, что к этому времени я уже предприняла пару попыток заговорить со смуглокожим аббатом, перебрав подобающие фразы на нескольких иностранных языках. Понятно, без каких-либо авантюрных целей - бежать мне было, во-первых, некуда, а, во-вторых, не велено. А заговорить я пыталась просто так, в силу природной общительности, которая, собственно, и привела меня в чужой дом с чугунными решетками. Но мой цербер молчал, как алкаш после вытрезвителя, и только загадочно улыбался.
- Прошу, ваше преподобие! - набросив купальный халат, я потянулась за сигаретой и слегка растерялась, когда увидела в створе распахнувшейся двери Юджина. - Смокинг - это что, парадная форма всех шпионов? Или только советских и американских?
- Всех.
- Что-то вроде мундира без орденов, да?
- Орхидея в петлице - самый почетный орден для мужчины.
- Кто это сказал?
- Президент Гардинг, мэм.
Мой мучитель стоял, чуть прислонившись к дверному косяку, словно демонстрируя мне, что с ростом, сложением, портным (а если прибавить цитату из Гардинга, то и с памятью) у него полный ол-райт.
- Прекрасно выглядите, сэр! - я хотела произнести это с иронией, но вдруг поймала себя на том, что говорю совершенно искренне. Ощущение было не из радужных, особенно в моем нынешнем положении, но как-то согревало.
- Наконец-то заметили! - явно кому-то подражая, Юджин щелчком сбил с атласного лацкана воображаемую пылинку, потом не выдержал и рассмеялся, блеснув белыми зубами, форма которых могла бы быть и более совершенной. - Я специально нарывался на комплимент.
- Поздравляю, вам это удалось.
- Приятно слышать.
- Получили задание от босса?
- А как вы догадались, Вэл?
- Вы всегда берете в командировку смокинг?
- Избави Боже! А разве в России их не дают напрокат?
- Дают. Верхнюю часть. Но только если отправляешься в последний путь. Клиенты выглядят почти как в смокинге…
- Вы что-то мрачно настроены, Вэл.
- Ну да? - удивилась я. - А, понятно! Забыла, что после допросов положено исполнять "хали-гали". Должно быть, в Аргентине у меня прогрессирует склероз…
- Очевидно, вы правы. Уже начало девятого, а вы…
- Что я?
- Вы намерены ехать в ресторан в халате?
- Вы серьезно?
- Насчет халата?
- Насчет ресторана.
- Вам не по душе мое приглашение?
- Юджин, перестаньте валять дурака! - В этот момент он по-настоящему действовал мне на нервы. - Вы не Марлон Брандо, а я уже взрослая девочка. Так что хватит разыгрывать из себя светского льва. Вам это не идет. И к тому же у меня нет никакого желания беседовать по душам под ресторанную музыку, особенно после того, как вы буквально вывернули меня наизнанку своим маниакальным недоверием. Неужели вы не видите, что я смертельно устала, что я вымотана до предела?
- Вот и давайте отдохнем. Для того и существуют рестораны.
- А просто посидеть дома и поговорить мы не можем? Но только, чтобы это не был допрос?
- Боюсь, Вирджил нас не поймет.
- Простите, кто не поймет?
- Аббат Фариа, - улыбнулся Юджин. - О’кей, Вэл, если вам лень переодеваться, можете ехать в халате. Вы в нем просто очаровательны. А я, для гармонии, останусь в плавках.
- Было бы любопытно… - я еще раз взглянула на этого здоровенного балбеса, так непохожего своими манерами, какой-то внутренней теплотой, умением улыбаться всем лицом, а не одними губами, на своих русских коллег, потом подошла к шифоньеру и вынула оттуда черное платье, о котором портниха Соня сказала как-то, что мне выходить в нем на панель опасно: конкурентки насмерть забьют. - В плавках, говорите?
- Слово офицера!
- Верю. Только никак не могу сообразить, куда вы воткнете самый почетный для мужчины орден…
Во время трапезы Юджин сохранял удивительное присутствие духа и доброжелательность, никак не реагируя на мои подначки, хоть я и старалась изо всех сил. Весь вечер я пыталась вывести его из благодушного состояния сытой буржуазной уравновешенности, спровоцировать на резкость, конфликт. Подсознательно я понимала, что хочу до предела обострить ситуацию, дабы сравнить американца с Витяней. Интуиция и кое-какой женский опыт подсказывали мне, что Юджин и мой однокашник - совершенно разные люди. Как сказала бы наша нештатная критикесса Валерия Ильинична, типичные антиподы. Но я старалась убедить себя в обратном. Почему-то мне очень хотелось, чтобы на поверку сравнительный портрет двух профессиональных шпионов выглядел именно так. Я была уверена, что это психологическое открытие наверняка причинит мне острую боль, хотя, видит Бог, все внутри настолько огрубело, что мною можно было заколачивать гвозди. И тем не менее, как матерый мазохист, я шла навстречу боли, ехидничая, неудачно остря, прерывая собеседника на полуслове и плюя на элементарные нормы приличия - в конце концов, в течение трех часов я усердно поедала деликатесы французской кухни за его счет.
- Всю жизнь думала, что анчоусы - это самый тонкий продукт, созданный цивилизацией…
- А что вам не понравилось в них, Вэл? - Юджин отложил золоченую вилку и с любопытством уставился на меня. - По-моему, очень вкусно.
- Как выясняется, я питалась этим деликатесом с раннего детства.
- У вас была богатая семья?
- Очень богатая. Во всяком случае, банку килек она себе могла позволить.
- Банку чего?
- Килек.
- Что это такое?
- Юджин, у вас какие-то удивительные провалы в русском языке. Вы, к примеру, знаете, что такое интродукция и диффамация, а что такое кильки, утопленные в томате вместе с головами и жопами, не знаете.
Он захохотал так, что сидевшая за соседним столиком дама в пышном парике уронила от неожиданности нож.
- Так это рыбные консервы!
- Только, ради Бога, не притворяйтесь, что вы этого не знали.