Считается, что я там работаю, что я вообще "замучил себя работой". Это неверно. Правда, иной раз передо мной на столе разложены служебные материалы, но это для вида, на самом деле я украдкой, словно прячась от самого себя, читаю какую-нибудь книгу, чаще всего мемуары, а случается, и вовсе ничего не делаю.
Сколько я ни наблюдал за тобой в течение многих лет, я так и не смог разобраться, как ты относишься к маме; больше ли она устраивает тебя, чем я? Я хочу сказать, соответствует ли она тому типу женщины, которую ты выбрал бы себе в матери, если бы мог выбирать?
Она более ласкова и вместе с тем более строга с тобой. Если ей случается тревожиться за тебя, то совсем по другим причинам, нежели мне.
Судя по ее словам и поступкам, ей всегда все ясно, она решительно все о тебе знает, и не только о том мальчике, какой ты сейчас есть, но и о том человеке, которым ты должен стать. Я уверен даже, что ей уже теперь известно, какая тебе понадобится жена - ее весьма устроила бы невестка вроде Мирей, отец которой со временем будет министром, а может быть, и премьером.
Я не сержусь на маму, надеюсь, ты понимаешь это? Но ты уже достаточно взрослый и достаточно наблюдателен, чтобы понять, что нас с ней никак не назовешь счастливой парой. Нельзя сказать, что мы несчастливы друг с другом, но отношения наши совсем не таковы, какими им следовало быть…
Мы при тебе редко ссорились, теперь же и вовсе не ссоримся, просто стараемся поменьше бывать вместе. Мы об этом не договаривались, это вышло как-то само собой, постепенно и, по-моему, началось через несколько недель, а может быть, и месяцев после нашей свадьбы, так что мы, собственно, никогда не служили тебе примером истинного супружества.
Я ни в чем не обвиняю твою маму. Виноват только я, потому что ошибся, ошибся и в отношении себя, и в отношении ее.
Пришло ли время рассказать тебе об этом? Не слишком ли рано переношусь я так далеко назад?
Эти страницы не претендуют на связное изложение событий - прежде всего, я на это не способен и потом боюсь, как бы рассказ мой не получился слишком сухим, а тогда уж он наверняка не достигнет своей цели.
Я начал с твоего дедушки, потому что именно на его похоронах пришла мне мысль рассказать или написать тебе обо всем. И еще потому, что он краеугольный камень того шаткого здания, каким является наша семья. Наконец, ведь это он - главное действующее лицо трагедии, разыгравшейся в Ла-Рошели.
С твоей мамой, которую в 1928 году я еще не знал, я познакомился позднее, в тридцать девятом, когда трагедия была завершена и судьбы наши определились.
Мы с ней уже не были неопытными юнцами - и мне и ей минуло тридцать, и у каждого было свое прошлое. Она честно рассказала мне о своем прошлом, я тоже не скрыл от нее того, что произошло в Ла-Рошели.
Если бы я не писал, а говорил, если бы я не был почти уверен, что эти страницы попадут к тебе лишь через много лет, я кое о чем умолчал бы. Впрочем, я убежден, что поступил бы не правильно. Но зато в соответствии с общепринятыми условностями, согласно которым мать в глазах детей должна быть не живой женщиной, а каким-то непогрешимым существом Ты ведь не станешь меньше любить ее оттого, что о ней узнаешь. Один я рискую, рассказывая тебе о себе всю правду.
В общем-то, пустячный случай, но из-за него я вынужден вновь прервать свои воспоминания… Хочу сразу же написать о нем, потому что случай этот имеет непосредственное отношение к твоей маме - и к тебе, попытавшемуся вступить с ней в единоборство. Забавное совпадение, не правда ли? Ведь о маме я писал и в прошлый раз, в пятницу, перед сном. Вчера была суббота, мы с ней ходили в театр, вдвоем, потому что ты так редко изъявляешь теперь желание ходить с нами куда-нибудь, что мы перестали тебя звать. Ты отправился к товарищам на какой-то "сюрбум" - слово это возмущает твою маму, хотя оно такое же нелепое и такое же французское, как слово "party", которое нынче в ходу у взрослых.
Сегодня воскресенье, погода с утра чудесная, и хотя на дворе ноябрь, холодный воздух свеж и солнце яркое, как в январе. К полудню стало пригревать, и м-ль Огюстина на несколько минут выставила за окно герань, словно вывела на солнышко выздоравливающего.
Твоя мама по воскресеньям всегда более нервна, чем в остальные дни, потому что по воскресеньям не вся прислуга на месте и ей волей-неволей приходится умерять свою активность, оставаясь утром дома. Г-жа Жюль, которая ведет наше хозяйство, в эти дни свободна, а Эмили, хоть и не верит в Бога, неукоснительно пользуется своим правом сходить к воскресной мессе И, очевидно, чтобы мы не забывали об этом ее праве, она с самого утра наводит красоту, будто собралась в гости, и распространяет вокруг себя запах косметики, сладковатый и вместе с тем вызывающий.
Обычно воскресным утром, а то еще и в субботу вечером обсуждается вопрос, что мы будем делать после обеда Не может быть и речи, чтобы провести вечер дома вдвоем Между тем улицы запружены машинами, у театров толпы народа, магазины закрыты, а с друзьями, которые в это время года охотятся или отдыхают в своих загородных домах, никак не связаться Позвонив двум-трем приятелям и так никуда и не дозвонившись, твоя мама решила, что, на худой конец, можно провести сегодняшний вечер с супругами Трамбле. Ты их знаешь. Доктор Трамбле, очевидно, не намного старше меня, хотя из-за полноты ему можно дать все пятьдесят пять, к тому же он совсем не следит за собой. Его жена, этакая сдобная булка, на несколько лет моложе его. Многие считают, что они только о еде и думают.
Может быть, и тебе они кажутся смешными со своими кулинарными рецептами, которые они обсуждают с видом заядлых гурманов; особенно смешна она - ее седеющие волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет, голосок пронзительный, и каждую минуту она испускает какое-то невероятное кудахтанье - право, я ни у кого больше не слышал такого странного смеха.
А знаешь, в их жизни тоже не все гладко: у них несовместимые группы крови, они потеряли одного за другим четырех детей.
Прийти к нам после обеда они не могли, потому что Трамбле сегодня дежурит, но они пригласили нас к себе на улицу Терн запросто, по-соседски, сыграть две-три партии в бридж. Гостиная, в которой они нас обычно принимают, в остальные дни недели служит приемной, где ожидают больные, по всем углам навалены груды журналов и тех изданий, которые почему-то встречаешь только в приемных врачей.
Сегодня утром я не писал, у меня в самом деле была срочная работа. Часам к одиннадцати луч солнца, дотянувшись до моего стола, заиграл на нем, и я сразу же вспомнил, что писал тебе о темных и светлых периодах жизни.
Мы уже садились обедать, когда зазвонил телефон и мама сняла трубку с таким видом, словно ждала услышать что-то неприятное:
- Алло!.. Да, это я… Да, он дома. Хочешь поговорить с ним?
Я сидел далеко от телефона, но сразу же узнал рокочущие интонации твоего дяди Ваше.
- К сожалению, это невозможно, Пьер. Мы с Аленом приглашены к друзьям на бридж и уходим сразу же после обеда.
Мы с тобой молча сидели перед своими тарелками с салатом, не притрагиваясь к еде, и пристально смотрели на солнечные блики, игравшие на скатерти.
- Так, понимаю… А нельзя отложить до завтра? Он что-то долго объяснял, она слушала, сосредоточенно глядя перед собой.
- Да, конечно. Погоди минуту, сейчас я с ним поговорю.
Она прикрыла трубку рукой:
- Звонит Пьер, ему непременно нужно встретиться с тобой сегодня после обеда, чтобы окончательно договориться насчет наследства. Во вторник он улетает в Англию и уже условился по телефону с нотариусом на завтра. Я сказала, что мы приглашены на бридж, но он настаивает.
Я пожал плечами. Эта история с наследством мне противна, я был бы рад скорее покончить с ней.
- Что ж, позвони Трамбле, скажи, что у нас неожиданно изменились обстоятельства, вот и все, - сказал я.
- Как это похоже на Пьера! Предупредить в последнюю минуту! Алло, Пьер! Ты слушаешь? Нам страшно неловко перед нашими друзьями, они на нас рассчитывают, но раз уж нельзя иначе… Что? Что ты говоришь? Минуточку… - Она обернулась ко мне:
- Где мы встретимся? У нас или на набережной Пасси?
Ей конечно, хотелось, чтобы встреча состоялась у Ваше, все-таки это было бы что-то вроде визита. Но я решительно сказал:
- У нас.
Кажется, она поняла почему и не стала настаивать. Я - сын покойного Лефрансуа, Ваше - его зять, и только. Я зол на него уже за то, что он впутался в эту историю с наследством, которое не имеет к нему отношения, так пусть по крайней мере соблаговолит явиться сюда. Видно, и он тоже это понял. А то вообразил, что, если он известный, чуть ли не знаменитый писатель, все должны плясать под его дудку!
Нравятся тебе такие люди? Соблазняет подобная карьера? Приятно тебе сказать, когда ты застаешь товарища с его романом в руках или читаешь о нем в газетах:
"А ведь это мой дядя!"?
Мы с ним принадлежим к одному поколению, ведь он всего на четыре с половиной года старше меня. Человек поистине неуемный, все-то он успевает, ко всему причастен - и к театру, и к кино, и к политике, да еще состоит членом множества комитетов…
Даже моя сестра Арлетта, которая в начале их супружеской жизни довольствовалась тем, что покорно отстукивала на машинке его рукописи, и та к сорока годам вдруг возжаждала собственной славы и тоже принялась писать. Печаталась сначала в женских журналах, потом и в других, так что теперь на литературные приемы их приглашают порознь и каждый из них представляет самого себя.
У меня будет еще повод говорить о них, это неизбежно, ибо в трагедии 1928 года они были не только свидетелями. Пьер Ваше, только что женившийся тогда на моей сестре, был в ту пору начальником канцелярии в префектуре Приморской Шаранты. Четвертый отдел, вторая канцелярия (Общественные работы и строительство)… Удивительно, как это я припомнил все эти названия, я был уверен, что начисто их забыл…
Это был рыжеватый блондин, худощавый, с недобрым лицом. С тех пор он несколько пополнел, но выражение лица не изменилось, и то, что у него теперь совершенно голый череп, не старит его, а лишь подчеркивает это недоброе выражение.
- Начинайте обедать, я только предупрежу Трамбле! Зато твоя мама, пишу об этом без всякого раздражения, очень горда своим родством с человеком, о котором столько говорят, и огорчается, что он так редко у нас бывает, а по правде говоря, не бывает вовсе, только при случае посылает контрамарки на генеральную или на премьеру.
- Мой зять, ну да вы знаете, Пьер Ваше… он во вторник улетает в Англию, у него там выступления… Спасибо, Ивонна! Вы старые друзья, с вами я не церемонюсь…
Я предвидел, что кому-то придется платить за эту несостоявшуюся партию в бридж, но никак не ожидал, что это будешь ты. Я был уверен, что козлом отпущения окажется Эмили, которая как раз подавала на стол, распространяя вокруг свой тошнотворный запах. Но мама вдруг обратилась к тебе.
- А ты что собираешься делать после обеда? - спросила она, разворачивая салфетку.
- Не знаю, - отвечал ты рассеянно.
- Пойдешь куда-нибудь?
Ты удивился - по воскресеньям ты редко сидишь дома:
- Вероятно.
Должен тебе сказать, ты иногда, да вот хоть сегодня, держишься возмутительно. Я уверен, ты грубишь не нарочно, а то ли по наивности, то ли по рассеянности. Ты попросту не понимал, почему вдруг тебе задают такие вопросы ведь обычно по воскресеньям никто тебя ни о чем не спрашивает. И твое лицо сразу приняло упрямое выражение.
- Вероятно или пойдешь?
- Не знаю, мама.
- В кино?
- Может быть.
- С кем?
- Еще не знаю.
- Не знаешь, с кем пойдешь в кино?
Я-то хорошо помню себя в твои годы и понял тебя, но я понимаю и раздражение твоей матери. Взрослым людям трудно поверить, что такой великовозрастный балбес не знает, что станет делать через несколько часов. В твои годы мне случалось выходить из дому без всякой цели, и я почти бессознательно шел туда, где скорее всего мог встретить товарищей - к ближайшему кино или кафе или на облюбованную нами улицу, по которой можно слоняться взад-вперед. Ни с кем заранее не условливаешься, никаких телефонных звонков… А никого не встретишь - толкнешься к кому-нибудь из ребят, к одному, другому, пока кого-нибудь не застанешь дома. Так, во всяком случае, бывало со мной.
Ты ответил, не поднимая головы от тарелки:
- Да, не знаю.
- А куда ты вообще ходишь по воскресеньям?
- Как когда.
- Ты не хочешь нам сказать, где ты проводишь время?
Ты все больше замыкался в себе, твои глаза стали совсем черными:
- Я повторяю: как когда.
Одно из двух - или у девушек все иначе, или твоя мама забыла собственную молодость, потому что она упорно продолжала настаивать, не понимая, как необходима юным своя, потаенная жизнь. Кстати, когда пяти лет ты пошел в школу и по вечерам я спрашивал тебя, что ты там делал, ты отвечал односложно:
- Ничего.
- У тебя нет друзей?
- Почему? Есть.
- Кто они?
- Не знаю.
- Что вам сегодня объясняли?
- Разное.
Уже тогда у тебя была инстинктивная потребность в собственной жизни, не подвластной контролю.
Очевидно, если хорошо подумать, именно с этой потребностью ни одна мать не может примириться.
- Нет, ты слышишь, что он мне отвечает, Ален?
- Слышу.
Что я мог еще сказать?
- И ты считаешь в порядке вещей, чтобы шестнадцатилетний мальчишка не желал сказать своим родителям, где и с кем он проводит время?
- Но послушай, мама… - начал ты, должно быть уже готовый уступить.
Слишком поздно! Фитиль был подожжен, уже ничто не могло предотвратить неминуемый взрыв.
- Я имею право, слышишь ты, это даже мой долг - требовать у тебя отчета, раз твой отец не считает нужным тобой заниматься.
Ты спросил, слегка побледнев:
- Я должен докладывать тебе всякий раз, как иду в кино?
- А почему бы и нет?
- И всякий раз, как иду к товарищу или…
- Да, всякий раз.
- Ты знаешь молодых людей, которые это делают?
Вы оба были накалены до предела.
- Надеюсь, что так поступают все, во всяком случае все приличные молодые люди.
- Значит, среди моих товарищей нет ни одного приличного молодого человека.
- Потому что ты плохо выбираешь себе товарищей. Так вот, имей в виду: пока ты живешь в нашем доме, ты обязан отдавать нам отчет в каждом…
У тебя задрожала нижняя губа, совсем как в детстве, в минуты сильного волнения. Я всегда знал, что в эти минуты ты готов заплакать и только из гордости сдерживаешься. Ты редко плакал при нас, помню, лишь однажды - тебе было года три - я обнаружил тебя плачущим в стенном шкафу, где мы, очевидно нечаянно тебя заперли. Ты тогда крикнул мне сквозь рыдания: "Уходи! Я тебя не люблю!" И когда я стал вытаскивать тебя из шкафа, ты брыкался, а потом в бессильной ярости вцепился зубами мне в руку. Помнишь, сынок?
В этот раз ты не стал кусаться - ты только вдруг стремительно поднялся, напряженный, не зная еще, что сейчас будешь делать. Нерешительно посмотрел на нее и наконец выдавил:
- В таком случае я уйду немедленно.
Ты подождал с минуту, думая, что тебя начнут удерживать, но мама, ошеломленная твоей выходкой, молчала. Я же тщетно делал тебе знаки успокоиться - ты не смотрел в мою сторону.
Теперь тебе ничего не оставалось, как уйти из столовой, и, уходя, ты вдобавок хлопнул дверью, а потом ринулся в свою комнату.
- Нет, ты слышал? - бросила мне твоя мать.
- Да.
- Я всегда тебя предупреждала. Вот плоды твоего воспитания.
Я молчал, а бедняга Эмили, сбитая с толку, стояла в недоумении, не зная, убирать ей со стола или нет.
- Подавайте десерт, Эмили, - сказала мама и, обращаясь ко мне, добавила:
- Ты молчал. Ты слушал его с сочувственным видом. Потому что, я знаю, ты ему сочувствуешь. Ведь сочувствуешь, да?
Не мог я сказать ей "да". Но я не хотел лгать и не сказал "нет".
- Надеюсь, по крайней мере, ты накажешь его хотя бы за то, что он позволил себе так со мной разговаривать. И будь я на твоем месте, я прежде всего запретила бы ему уходить сегодня из дому.
Я встал.
- Куда ты?
- Пойду скажу ему.
- Что скажешь?
- Что запрещаю ему уходить из дому.
- Будешь его утешать, конечно.
- Нет.
- Будешь, будешь, не словами, так всем своим видом.
Я не ответил и вышел из комнаты. Дальнейшее тебе известно, если только ты еще помнишь - я все забываю, что ты, вероятно, будешь читать это через много лет.
Ты лежал на своей постели, очень длинный, уткнувшись в подушку. Но ты не плакал. Ты узнал мои шаги - и не пошевелился.
- Послушай, сын…
Ты слегка повернул голову, ровно настолько, чтобы освободить рот; мне виден был лишь твой утонувший в подушке профиль.
- Я не хочу, чтобы вы со мной разговаривали: ни ты, ни…
- Я пришел сказать, что запрещаю тебе сегодня выходить.
- Знаю.
Мы молчали, и скрип пружинного матраса в этой тишине казался оглушительным. Я колебался, должен ли я еще что-нибудь сказать, когда ты произнес немного хриплым голосом:
- Я никуда не пойду.
Пожалуй, за все шестнадцать лет, что мы живем рядом, никогда мы не были так близки. И хотя окна твоей комнаты выходят во двор и она довольно темная, в моей памяти она навсегда останется словно озаренной солнцем этого воскресного дня.
Украдкой я ласково коснулся твоего плеча и вышел, бесшумно затворив за собой дверь.
- Что он сказал?
- Он останется дома.
- Он плачет?
Я хотел было солгать, потом все же сказал:
- Нет.
Часа в четыре - мы уже некоторое время беседовали в гостиной с Ваше и моей сестрой - я, шагая взад и вперед по комнате, шепнул, проходя мимо твоей матери:
- Ты не забыла о Жан Поле?
Она вопросительно взглянула на меня. Глазами я показал ей на окна, за которыми уже садилось солнце. И спросил одними губами: "Да?"
Она поняла.
- Сейчас, - сказала она и вышла. Те двое - у них детей нет, и они их не хотят - растерянно переглянулись. Я только сказал:
- Небольшая семейная драма.
И налил в стаканы виски: Ваше и моя сестрица пьют только виски - из снобизма или в самом деле предпочитают его другим напиткам, это уж их дело.
Когда мама вернулась в гостиную, у нее было умиротворенное лицо.
- Он сейчас зайдет поздороваться с вами, прежде чем уйти, - сказала она, обращаясь к ним.
И потом еще некоторое время избегала встречаться со мной взглядом.
Когда ты ушел, прерванный разговор возобновился, но я больше молчал, поскольку защиту наших интересов взяла на себя мама, которая делала это лучше, чем сделал бы я.
Пьер Ваше зарабатывает больше меня, да и сестрица моя, грех жаловаться, тоже неплохо зарабатывает, но живут они не по средствам, так что твоя тетушка не раз забегала ко мне на службу перехватить деньжонок до конца месяца правда, последние два года этого не случалось.
Еще когда мы хоронили мою мать. Ваше спросил меня с невинным видом: