- Тогда я заварю еще кофе. Через минуту будет готов. Вы меня позовете.
Он снова проводил взглядом ее вертлявый зад и вошел в спальню. Притворив за собой дверь, приблизился к постели и потянул за край простыни.
Рыжеволосая открыла один глаз, зеленовато-голубой, медленно оглядевший его с ног до головы. На лице Алена глаз задержался.
- Хэлло, Ален, - проговорила неизвестная глуховатым голосом, продолжая лежать все так же неподвижно.
Она хоть что-то помнила. Значит, если и была пьяна, все же не так, как он.
- Который час?
- Не знаю. Это не важно.
Теперь на него смотрели оба глаза. Она сбросила простыню, открыв небольшие упругие груди с розовыми, едва выступающими сосками.
- Как ты себя чувствуешь?
- Скверно!
- Сам виноват.
Она говорила с чуть заметным английским акцентом, и он поинтересовался:
- Ты англичанка?
- По матери.
- Как тебя звать?
- Забыл? Бесси…
- А где мы встретились?
Он опустился на край кровати.
- Кофе у тебя, случайно, в доме не водится? Он с трудом поднялся, с трудом дошел до гостиной, потом до кухни.
- Минна, вы оказались правы. Она просит кофе.
- Сейчас принесу. И рогалики подать? Привратница сказала, чтобы я обязательно купила вам рогаликов.
- Раз принесли, давайте.
Он вернулся в спальню. Измятая постель была пуста. Бесси, совершенно нагая, вышла из ванной и снова улеглась, прикрыв простыней ноги до колен.
- Чья это зубная щетка, слева от зеркала?
- Если зеленая, то жены.
- Твоей жены? Той самой, что…
- Да. Моей жены, той самой, что. В дверь постучали. Бесси не шелохнулась. Вошла Минна с подносом в руках.
- Куда поставить?
- Дайте сюда.
Они посмотрели друг на друга с любопытством, но безо всякого чувства неловкости.
- Она давно у тебя? - спросила Бесси, когда служанка вышла.
- С сегодняшнего дня. Я увидел ее в первый раз полчаса назад, выйдя открыть дверь на ее звонок. Она жадно пила кофе.
- Ты, кажется, о чем-то меня спрашивал?
- Да. Где мы встретились?
- В кафе "Погремушка".
- На улице Нотр-Дам-де-Лоретт? Чудно. Я там никогда не бываю.
- Ты кого-то искал.
- Кого?
- Ты не сказал. Только все твердил, что тебе очень важно разыскать его.
- А кем ты у них там? Такси-гёрл?
- Нет, я танцовщица. Вчера я была не одна.
- Кто с тобой был?
- Два твоих приятеля. Одного зовут Боб…
- Демари?
- По-моему, да. Он писатель. Ага, значит, Демари. Два года назад он получил премию Ренодо и теперь сотрудничал в журнале "Ты". - А второй кто?
- Погоди. Фотограф какой-то. Несчастный такой, больной, что ли. Голова еще у него чуть набок.
- Жюльен Бур?
- Может, и так, не помню.
- В измятом костюме?
- Ага.
Бур всегда ходил в измятом костюме, и лицо у него казалось перекошенным, возможно оттого, что он держал голову набок.
Занятный тип этот Бур. Лучшие фото в журнале принадлежат ему. В своих снимках он умеет подать наготу так, что никому и в голову не придет говорить о непристойности. Пусть этим занимаются другие журналы - "Ты" стремится войти в доверие к людям. В его фотографиях должны узнавать себя самые обыкновенные девушки и женщины. Скажем, изображена на снимке спящая девушка, она лежит чуть небрежно, рубашка соскользнула с плеча, видна грудь. Но, заметьте, только одна, как своего рода ценность, одна из величайших ценностей, подаренных природой человечеству. Идеи поставлял своим сотрудникам Ален.
- Тексты должны производить такое впечатление, будто это письма наших читательниц.
Никаких изысков. На фото-если комната, то такая, в каких живет большинство читателей. Если женское лицо, то без излишней косметики: ни накладных ресниц, ни ярко накрашенных полуоткрытых губ, за которыми поблескивают ослепительные зубы.
Идея журнала осенила его как-то днем, в квартирке на улице Лоншан, когда он глядел на одевавшуюся свояченицу. В то время он еще занимался журналистикой - поставлял заметки о театральной жизни, об артистах кабаре, высидел несколько песенок.
Тогда же родилось и название.
- А ты вот… ты… - произнес он вполголоса.
- Что я? Не такая, как все?
В том-то и дело, что она была совершенно такая, как все.
- Мне пришла в голову одна мысль. Основать журнал. В следующий раз расскажу.
Он сам возился с макетом будущего издания, сам написал все тексты. С Буром он еще не был знаком, и пришлось немало поучиться, прежде чем он добился от журнальных фотографов того, что ему было нужно.
- Да нет, старик. Какая же это невинная девушка!
- А ты попробуй уговори невинную девушку показать тебе голый зад!
Знакомый владелец типографии предоставил ему кредит. Люзен, впоследствии ставший у него агентом по рекламе, разыскал свободную квартиру на пятом этаже дома на улице Мариньяно.
- О чем ты задумался? - спросила Бесси, жуя рогалик.
- А у меня вид, будто я о чем-то думаю? Скажи, что я там вытворял?
- Все распространялся про какого-то парня - вот, мол, у кого голова.
- А как его зовут, я не говорил?
- Ты упомянул, что ужинал с ним.
- С тестем, что ли?
- Может быть, не знаю. Ты все хотел ему рассказать что-то очень важное. Твердил, что важно все, абсолютно все. А потом усадил меня рядом с собой и стал лапать.
- А кавалеры твои не возражали?
- Фотограф, видно, разозлился. Ты опрокинул свое виски, и он упрекнул тебя, что ты слишком много пьешь. А ты ему: "Заткнись, не то я тебя так по морде съезжу, своих не узнаешь". И обругал его чудно как-то, я такого ругательства никогда не слыхала. Постой. Да, вспомнила. Ты ему крикнул: "Присосок вонючий!" Я уж думала подеретесь. Но прибежал официант, и фотограф сразу ушел.
- А Демари?
- Посидел еще минут пять и тоже распрощался.
- Ну и что потом?
- Ты велел подать большую бутылку шампанского. Заявил, что вообщето шампанское - дерьмо, но в честь такого дня полагается пить шампанское. И почти всю бутылку выдул сам. А я бокала три-четыре.
- Тоже надралась?
- Немножко. В самый раз.
- А машину кто вел? Я?
- Нет, хозяин кабаре помешал тебе. Вы стояли на тротуаре и спорилидолго. Потом тебе надоело, и мы поехали на такси. - Она выпила кофе, и он взял у нее поднос.
- А у нас с тобой что-нибудь было?
- Не помнишь?
- Нет.
- Я почти спала. А ты был как бешеный. Орал на меня: "Шевелись, черт тебя подери! Шевелись, дрянь ты этакая!" До того рассвирепел, что влепил мне пару затрещин. И все орешь: "Шевелись, стерва!" И надо же, подействовало!
Она рассмеялась, глядя на него блестящими глазами.
- А ванну кто принимал?
- Оба.
- Что, вместе?
- Ну да. Уперся: вдвоем и вдвоем. А после ванной пошел еще себе виски налил. Неужели ты уже выспался?
- Голова кружится. Какой-то я весь разбитый.
- Прими таблетку аспирина.
- Уже принял три.
- Звонили тебе по телефону?
- Нет. Не знаю даже, кто мне должен звонить.
- Ты раз десять вспоминал про этот звонок и каждый раз хмурился.
Он машинально поглаживал ее по бедру.
На этой кровати никогда не спала ни одна женщина, кроме Мур-мур. А Мур-мур спала на ней всего две ночи назад. Какой сегодня день?
Наверно, он все-таки нехорошо поступил, что привел ее сюда. Ладно, это он обдумает после. Глаза у него слипались.
Он снова лег в постель. Ему сразу стало легче. За стеной слышалось слабое гудение пылесоса. Его рука протянулась, нащупала бедро Бесси. Кожа у нее была такая же белая и нежная, как у Адриены.
Но думать о жене и, свояченице теперь не хотелось. Раза два-три ему показалось, что он уже засыпает, но потом он сознавал, что не спит, что лишь задремал на минуту. В мире много странного, много всякой мути, ну и пусть, но мир существует. Вот слышно даже далекое рычание автобусов и время от времени - визг тормозов.
Он изогнулся, вывернулся, стягивая с себя пижаму, скомкал ее и бросил поверх простыней, в изножие кровати.
Он почувствовал, как Бесси прижалась к нему всем своим жарким телом. Он не шевелился. Он боялся очнуться от внезапного ощущения блаженства, но пальцы ее с острыми ноготками повели его за собой, и он нырнул в нее.
На этот раз он тотчас сообразил, что звонит телефон, и проснулся мгновенно. Протягивая руку к трубке, кинул взгляд на часы. Они показывали одиннадцать.
- Алло! Ален Пуато слушает.
- Говорит Рабю. Я звонил к вам в редакцию. Я еще в тюрьме ПтитРокетт. Сейчас еду к себе. Неплохо, если бы вы через полчасика могли быть у меня.
- Что-нибудь новое?
- Смотря что считать новым. Вы мне нужны.
- Хорошо, буду. Возможно, немного опоздаю.
- Особенно не задерживайтесь. У меня после вас еще одна встреча. А в два часа я выступаю в суде.
Ален спрыгнул с кровати, встал под душ. Он еще мылся, когда в ванную вошла Бесси.
Накинув на плечи мохнатый купальный халат, он взялся за бритву.
- Ты надолго?
- Не могу сказать. Скорей всего на целый день.
- А мне что делать?
- Что хочешь.
- Можно, я еще посплю.
- Пожалуйста.
- Мне вечером быть здесь?
- Нет. Сегодня не надо.
- А когда надо?
- Там видно будет. Оставь свой телефон. Денег дать?
- Я пошла с тобой не из-за денег.
- Я не спрашиваю, из-за чего ты пошла. Мне все равно. Нужны тебе деньги?
- Нет.
- Хорошо. Налей мне виски. В гостиной стоит шкафчик, который служит баром.
- Когда мы вернулись ночью, я обратила на него внимание. Можно выйти туда в таком виде?
Он пожал плечами. Минут через пять он уже натягивал брюки. Разбавив виски водой, выпил стакан с маху, как пьют неприятное лекарство. Внезапно вспомнил, что сегодня у него нет машины. Придется потом заехать за ней на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт.
- Ты уж меня извини, крольчонок. Тут дело серьезное.
- Догадываюсь. А кто это?
- Адвокат.
- Твоей жены?
Он вышел в гостиную.
- Значит, вы нанимаете меня на полный день?
- Да, мы же договорились. Ваш ключ в кухне на столе. К восьми утра готовить кофе с рогаликами, будить-в восемь.
Он мчался по лестнице, перепрыгивая через три-четыре ступеньки, на углу поймал такси.
- Бульвар Сен-Жермен, сто шестнадцать. Кажется, так.
Верно, дом 116, он ничего не перепутал. Вспомнив, что Рабю живет на четвертом этаже, Ален вошел в лифт. Звонок. Открыла очкастая секретарша. Должно быть, узнала его.
- Сюда. Подождите, пожалуйста, минутку. Мэтр Рабю говорит по телефону.
Справа - двухстворчатая дверь; налево - коридор, куда выходят рабочие комнаты. Стрекот пишущих машинок. В коридоре то и дело появляются стажеры - их у Рабю всегда много, - делают вид, что прогуливаются, а сами краешком глаза косят на него, Алена.
Дверь открылась.
- Заходите, старина. Я целый час беседовал с вашей женой.
- Она наконец решилась заговорить?
- Не совсем в том смысле, как мы этого ожидали. О непосредственных мотивах преступления она так ничего и не сказала. Как, впрочем, и о многом другом. Но она меня не прогнала, а это уже некоторый прогресс. Знаете ли вы, что ваша жена очень умная женщина?
- Да, мне об этом уже не раз говорили.
Он не добавил, что, на его вкус, ум отнюдь не принадлежит к числу наиболее ценных женских достоинств.
- Такую твердость характера и воли нечасто встретишь. Сегодня она в тюрьме второй день. Ей дали крохотную одиночку. Сначала ее хотели поместить вместе с другой заключенной, но она отказалась. Возможно, теперь передумает.
- Ее переодели в арестантское платье?
- Подследственные носят свое. Работать ее пока что не заставляют. От свиданья с вами она отказалась наотрез. В этом пункте она непоколебима. И все это очень спокойно, без рисовки. Она тотчас дает вам почувствовать: раз она что-то решила, бесполезно ее переубеждать. "Передайте ему, - сказала она мне, - что я не хочу его видеть. Если мы и встретимся, то лишь на суде, но там это неизбежно, и, кроме того, мы будем далеко друг от друга". Так она мне сказала, слово в слово. Я пытался объяснить ей, в каком тяжелом состоянии вы находитесь, но она спокойно возразила: "Он никогда не нуждался во мне. Ему необходимы просто люди, не важно кто, лишь бы кто-то был под боком".
Ален был настолько ошеломлен, что пропустил последующие фразы адвоката мимо ушей.
"…Ему необходимы просто люди, не важно кто…"
Это была правда. Он всегда испытывал потребность в том, чтобы вокруг толкались приятели, сотрудники. Стоило ему остаться одному, как им овладевала тревога, смутная, тягостная. Его томило ощущение грозящей неизвестно откуда опасности. Вот почему прошлой ночью, несмотря на опьянение, он привел к себе эту девку. Что будет с ним сегодня вечером? А завтра?
Он вдруг увидел себя бесприютно слоняющимся по своей квартире, которая некогда служила мастерской художнику, один на один с ночным Парижем.
- Днем к ней придет на свидание отец. На это она согласилась сразу же. "Мне жаль отца! - сказала она. - Для него-да, для него это действительно крушение всей жизни". Я сообщил ей, что ее мать больна, но это известие ее не огорчило, она даже не поинтересовалась, что с матерью. Я пытался завести с ней разговор о ее защите на суде. Нельзя же в самом деле допустить, чтобы ее приговорили к двадцати годам, а то и к пожизненному заключению. Мотивировка преступления должна вызвать у присяжных сочувствие к подсудимой. Я вижу лишь одну возможность убийство на почве ревности. Но вы в этом случае отпадаете.
- Почему?
- Вы мне сами сказали: вот уже почти год, как вы со свояченицей не встречались. Слишком запоздалая ревность - в нее никто не поверит. Не думайте, что полиция сидит сложа руки. Не позже чем сегодня вечером детективы обнаружат, а скорей всего уже обнаружили, меблированную квартиру, которая служила местом встреч. И в ваших же интересах во что бы то ни стало выяснить, кто этот человек, вставший между сестрами.
Он взглянул на Алена, который вдруг побледнел.
- Это непременно нужно?
- Мне кажется, я вам уже все объяснил. Не стану уверять, что тут нет для вас ничего неприятного, но либо мы все болваны, либо надо считать, что такой человек был. Постарайтесь припомнить, не замечали ли вы в поведении вашей жены в последние месяцы чего-нибудь необычного.
Ален вдруг почувствовал, как кровь, секунду назад отхлынувшая от его лица, горячей волной заливает ему щеки, лоб, уши. Как он раньше об этом не подумал? Вопрос Рабю, покоробивший его своей грубостью, освежил в его памяти прошлое - возможно, помогло этому и то, что произошло в минувшую ночь между ним и Бесси.
На протяжении всех лет их совместной жизни Мур-мур никогда не тяготилась супружескими обязанностями. Они даже придумали особую игру, которая была их секретом. Мур-мур читала, смотрела телевизор или писала статью. Внезапно полушепотом он обращался к ней:
- Посмотри на меня, Мур-мур. Она оборачивалась к нему, все еще занятая своими мыслями, потом, рассмеявшись, произносила:
- Ах, вот оно что! Ладно, хватит на сегодня. И какими это флюидами ты умудряешься на меня действовать?
Однако последнее лето не раз случалось так, что она смущенно отговаривалась:
- Прости, но только не сегодня. Не знаю, что со мной. Что-то я устала.
- Я тебя не узнаю.
- Может, это старость? Рабю наблюдал за ним.
- Ну как?
- Думаю, что вы правы.
- Приятного, конечно, мало, но придется вывернуть все это перед судом. Вы же хотите, чтобы ее оправдали, так?
- Да, безусловно.
- Даже если она не вернется к вам?
- Судя по заявлению, которое она вам сегодня сделала, она не намерена больше жить со мной.
- Вы ее еще любите?
- Полагаю, что да.
- Полиция, несомненно, уже подумала о наличии неизвестного нам человека. Возможно, она выяснит, кто это. Но, по-моему, у вас все же преимущество перед детективами: не исключено, что речь идет о ком-то, кого вы хорошо знаете.
Рабю почувствовал, что собеседнику стало не по себе.
- Что с вами?
- Не обращайте внимания. Вчера мне пришлось ужинать у зятя, а потом я напился до бесчувствия. Не важно. Я вас слушаю.
- И затем она сказала нечто такое, что глубоко поразило меня. Я запретил ей повторять это кому бы то ни было. Я заговорил с ней о вашем сыне, Патрике. Советовал подумать о нем, о его будущем. И знаете, что она мне ответила, и притом как-то сухо, даже черство? "Материнские чувства всегда были мне чужды". Это действительно так?
Ален задумался, восстанавливая в памяти прошлое. Когда родился Патрик, они были небогаты. Он появился на свет еще до того, как Алена осенила мысль о журнале. Поначалу Мур-мур все свое время отдавала ребенку, и ее материнское усердие граничило с педантизмом. Это была та же старательность и аккуратность, с какими она печатала на машинке свои статьи, переписывая заново целую страницу, если на ней оказывалась ошибка.
Так они прожили в Париже около двух лет: он, она и малыш. Потом взяли няню, и Мур-мур опять с головой ушла в работу. А по вечерам приезжала, куда он ей назначал - в кафе, в рестораны, - и домой они возвращались поздно.
Ей никогда не приходило в голову зайти перед сном взглянуть на спящего ребенка. Обычно Ален это делал один.
Вскоре они купили и перестроили "Монахиню", где теперь проводили уик-энды. Но Мур-мур и приезжала-то туда главным образом потому, что это позволяло ей больше поработать.
- Да, понятно, почему она так сказала, - пробормотал Ален.
Рабю взглянул на стенные часы и поднялся. В кабинете зазвонил телефон, адвокат снял трубку.
- Слушаю… Да, соедините. Он еще здесь. Из вашей редакции, добавил Рабю, передавая трубку Алену.
- Алло, Ален?.. Говорит Борис… Вот уже полчаса пытаюсь связаться с тобой. Звонил к тебе на квартиру. Какой-то симпатичный женский голос - не знаю только, чей-сообщил, что минуту назад тебя вызвали по телефону и ты умчался. Она сказала, что разговор был с адвокатом. Я позвонил Эльбигу, но его в конторе не оказалось. Все-таки я разыскал его, и он передал мне, что ты у Рабю. Есть новости. Час назад к нам сюда явился комиссар Румань с двумя полицейскими. Он предъявил постановление, подписанное следователем, и сидит теперь в твоем кабинете. Он перерыл у тебя все ящики, ни одной бумажки не пропустил. Потом попросил у меня список сотрудников и заявил, что ему необходимо побеседовать с каждым в отдельности, но что это не отнимет много времени. Первыми почему-то потребовал вызвать телефонисток.
- Хорошо, сейчас приеду.
Ален положил трубку и повернулся к Рабю. Адвокат нетерпеливо ожидал конца разговора.
- У меня в кабинете комиссар Румань с двумя полицейскими. Они там произвели обыск. Сейчас он допрашивает сотрудников и первыми захотел выслушать телефонисток.
- Что я вам говорил!
- Вы полагаете, он подозревает кого-то из работников редакции?
- Во всяком случае, идет по следу, и вам ему не помешать. Спасибо, что зашли. Постарайтесь разыскать нашего героя.