- Знаю. Когда имеешь дело с детьми, несправедливость неизбежна. Тринадцати лет Адриена потребовала, чтобы ее одевали точно так же, как сестру, хотя той было уже шестнадцать. Прошло еще два года, и Адриена стала курить. Мы с женой старались проявить максимум терпимости, не делали различия между старшей и младшей. Считали, что, если они открыто взбунтуются против нашей родительской власти, будет хуже.
Взгляд его застыл, устремленный в одну точку. Перед ним вдруг предстало настоящее.
- Хотя что могло быть хуже того, что случилось теперь? - добавил он упавшим голосом.
Он посмотрел на одного зятя, потом на другого.
- Я не знаю, кого из вас двоих жалеть больше.
Лицо его омрачилось, и он принялся за еду. Теперь за столом слышно было только постукивание вилок по фарфору.
Альбер убрал опустевшие тарелки, поставил на стол жаркое из куропаток, налил в бокалы бургундское.
- Я ездил посмотреть на нее. Туда, - проговорил Бланше.
Туда, то есть в Институт судебно-медицинской экспертизы. Алену случалось там бывать. Металлические шкафы с ящиками, похожие на стеллажи для картотеки, только в ящиках трупы.
- Нет, я не мог бы, - пробормотал отец.
Может, все это не на самом деле? Может, это во сне? Уж не сцена ли это из какого-то спектакля: три актера в убийственно медленном темпе играют свои роли, то и дело перемежая реплики невыносимо долгими паузами. Ален едва удерживался, чтобы не вскочить, не закричать, не замахать руками. Надо немедленно что-то сделать, - хватить, скажем, тарелку об пол, только бы очнуться от этого бреда, вернуться к жизни.
Собственно, они говорили о разных существах. Фаж - о двух своих малышках, девочках, подростках. О своих двух дочерях.
- Когда-то я мечтал, что у моих детей не будет от меня тайн, я хотел быть их наперсником, другом, который может быть им полезен.
Он задумался, повернулся к Бланше.
- Адриена была с вами откровенна?
- Н-нет. Не слишком. Она не испытывала потребности в душевных излияниях.
- Ас вашими друзьями?
- Она была хорошей хозяйкой, хотя всегда держалась в тени. Мы почти не замечали ее присутствия.
- Вот видите! Она осталась прежней. Она жила в своем внутреннем мире, бессильная открыть его кому бы то ни было. А Жаклина, Ален?
Ален молчал, не зная, что ответить. Он боялся причинить боль этому человеку, принявшему с такой целомудренной кротостью удар, нанесенный ему судьбой.
- Мур-мур… Так я ее звал…
- Да, знаю.
- Мур-мур очень дорожила своей независимостью, оттого и журналистику не захотела бросить. Работа была той сферой ее бытия, куда доступ для меня был закрыт. Она никогда не обращалась ко мне за помощью или советом. Какую-то часть суток всецело отдавала своим делам. Этими часами она распоряжалась полновластно, но в остальное время не отходила от меня ни на шаг.
- То, что вы рассказываете, очень любопытно. Я словно сейчас вижу, как она пристроилась на кресле у меня в кабинете и учит уроки. Входила она всегда так бесшумно, что я каждый раз вздрагивал от неожиданности, когда, подняв голову, обнаруживал ее сидящей напротив меня.
- Пришла поговорить?
- Нет.
- Ты уверена, что ничего не собиралась мне сказать?
Она отрицательно качала головой. Ей достаточно было сидеть у меня в кабинете - вот и все. И я опять принимался за работу. Когда она сообщила нам, что решила продолжать образование в Париже, я понял: она не хочет учиться в Эксе, потому что тут она всегда будет профессорской дочкой.
Неправда! Просто Мур-мур решила по-своему устроить свою жизнь.
- Разумеется, Адриена и здесь не захотела отстать. Так мы с женой оказались одни, как раз тогда, когда надеялись, что дочери станут утешением нашей старости.
Он опять перевел взгляд с одного зятя на другого.
- Но они предпочли вас.
Что было на десерт, Ален не заметил. Они поднялись из-за стола и вместе с хозяином проследовали в кабинет, где им предложили гаванские сигары.
- Кофе будете пить?
Ален не решался покоситься на свои часы. Маятник стоячих часов в стиле ампир был остановлен.
- Я никогда не вмешивался в их дела. Не требовал, чтобы они писали мне чаще, подробней. Скажите, они встречались после замужества?
Ален и Бланше вопросительно переглянулись.
- Жаклина иногда приезжала к нам вместе с Аленом, - сказал Бланше. - Но нечасто.
- В среднем, раза два в год, - уточнил Ален. Свояку почудился в его словах упрек.
- Мы всегда были вам рады, ты это знаешь.
- И у вас, и у нас хватало своих дел.
- Они перезванивались. Думаю, что даже время от времени встречались где-нибудь в городе, чтобы выпить вместе чашку чая.
Ален мог бы поклясться, что за все семь лет они вряд ли встретились в городе больше двух раз.
- Мы виделись в театрах, в ресторанах. Фаж опять перевел взгляд с одного на другого, но по его глазам нельзя было догадаться, о чем он думает.
- Уик-энды вы проводили у себя на вилле, Ален?
- Иной раз и часть недели тоже.
- Как поживает Патрик?
- Стал совсем взрослым.
- Он знаком со своим двоюродным братом и сестрой?
- Да, они видались.
Фаж не спросил, сколько раз, и хорошо сделал. Должно быть, и он чувствовал себя здесь не в своей тарелке: слишком уж все в этом доме походило на театральную декорацию и слишком уж трудно было судить по его обстановке, чем наполнена повседневная жизнь его обитателей.
Внезапно, безо всякого перехода он вернулся к главному:
- Значит, она так и не сказала - почему? Ален отрицательно покачал головой.
- И никто из вас не догадывается? Ответом было молчание, еще более глубокое, чем после первого вопроса.
- Возможно, Жаклина все-таки заговорит?
- Сомневаюсь, - вздохнул Ален.
- Как вы полагаете, свидание мне разрешат?
- Безусловно. Обратитесь к следователю Бените. Он очень приличный человек.
- Как знать, быть может, мне она откроется?
Но он сам сомневался в этом и только грустно улыбнулся. Он был очень бледен, губы казались бескровными, и потому несмотря на свой рост он выглядел немощным.
- По правде говоря, мне думается, что я ее понял.
Он снова посмотрел на них-сначала на одного, потом на другого. Алену почудилось, что во взгляде, адресованном ему, было больше симпатии, - на Бланше тесть посмотрел более холодно. Но кроме симпатии было еще любопытство, а быть может, и подозрение.
- Что ж, так оно, возможно, лучше, - закончил он, вздохнув.
Сигару взял только сам Бланше-от ее приторного, тяжелого аромата в комнате стало душно. Ален приканчивал не то четвертую, не то пятую сигарету. Фаж не курил. Достав из кармана коробочку, он положил в рот таблетку.
- Велеть принести вам стакан воды?
- Не беспокойтесь. Я привык. Это антиспазматическое. Ничего страшного.
Разговор иссяк. Бланше открыл шкаф, служивший баром.
- Что бы такого вам предложить? У меня есть бутылка старого арманьяка…
- Нет, благодарю.
- Спасибо, не хочется.
Отказ, видимо, сильно задел Бланше: на секунду он даже замер в каком-то остолбенении, большой, рыхлый, похожий на разобиженного толстого мальчика.
- Простите, - придя в себя, обратился он к Фажу, - что я не предложил вам с самого начала. Быть может, у меня вам будет лучше, чем в отеле? У нас есть комната для гостей.
- Благодарю, но я привык к "Лютеции" - я останавливаюсь там уже не первый год. Я познакомился с этой гостиницей еще студентом, в дни моих первых приездов в Париж. Ее постояльцами были чуть ли не все мои товарищи и профессора. Только вот внешне - она с тех пор подалась так же, как я.
Он встал, и его худое тело распрямилось, словно аккордеон.
- Мне пора. Я признателен вам обоим.
Все то же непроницаемое выражение лица. О чем он думает? Он их почти не расспрашивал. И возможно, не только потому, что боится быть нескромным.
- Я тоже еду, - заявил Ален.
- Может, побудешь еще немного?
Уж не хочет ли Бланше ему что-то сообщить? Нет, наверно, боится, как бы Ален наедине с тестем не сболтнул лишнего.
- Мне завтра рано вставать. Альбер подал им пальто.
- Гроб будет установлен в гостиной.
Двери были уже распахнуты, и комната казалась огромной. Тесть, наверно, заранее представляет себе черные драпировки, одинокий гроб на траурном постаменте и горящие вокруг него высокие свечи.
- Благодарю, Ролан.
- Спокойной ночи, господин Фаж.
Спускаясь по лестнице, Ален учтиво держался позади тестя.
Потом под ногами у них заскрипел гравий - они шли по тупичку, обрамленному черными, как антрацит, деревьями. С ветвей капала вода.
- До свиданья, Ален.
- Я на машине. Может быть, подвезти вас?
- Благодарю. Я лучше пройдусь пешком.
Фаж посмотрел на пустынный, все еще поблескивающий от дождя асфальт и, как бы обращаясь к самому себе, выдохнул:
- Мне нужно побыть одному.
Алену вдруг стало зябко. Он поспешно пожал протянутую ему костлявую руку и бросился в машину.
Еще один камень на сердце. Хороший урок ему преподали, и он чувствовал себя провинившимся школьником.
Ему бы тоже не мешало побыть одному, но не хватало мужества. Он вел машину вперед с одной мыслью - заехать в бар, чтобы вокруг были люди, не важно кто, но люди. Те, кому он небрежно бросал:
- Привет, кролики!
Ему тут же освободят местечко, официант склонится к нему:
- Двойное, господин Ален?
Ему было стыдно. Он ничего не мог с собой поделать.
5
Зазвенел звонок - далеко-далеко и совсем близко; потом стало тихо, и опять-трезвон. Кто-то ему сигналит. Кто бы это мог ему сигналить? Он не в состоянии пошевелиться, его засунули в темную, тесную трубу. Дико болит голова: наверно, ударили чем-то тупым.
Это продолжалось долго. Наконец Ален сообразил, что лежит у себя на кровати. Он встал, и его шатнуло.
Ha подушке рядом лохматилась рыжеволосая голова. Он стоял совсем голый. Теперь до него дошло, что звонит звонок в передней. Он поискал глазами халат, обнаружил его на полу и стал надевать, не попадая в рукава.
Выйдя в гостиную, он взглянул в окно. Над Парижем брезжил рассвет, окаймляя узенькой желтой полоской темное море крыш. Звонок загремел опять, но Ален уже открывал дверь. Перед ним стояла незнакомая молодая женщина.
- Привратница, конечно, меня предупреждала…
- О чем?
- Что придется долго звонить. Лучше будет, если вы мне дадите ключ.
Он не мог взять в толк, о чем идет речь. Голова раскалывалась. Он одурело смотрел на маленькую толстушку. Она встретила его взгляд не робея, мало того- еле удерживаясь от смеха.
- Сразу заметно, не очень-то вы рано улеглись, - заключила она.
Она сняла свое грубошерстное синее пальто. Он не решался спросить, кто она такая.
- Разве привратница не сказала вам про меня? Ему казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он видел привратницу последний раз.
- Я ваша новая приходящая. Меня зовут Минна. Она положила на стол пакет, завернутый в шелковистую бумагу.
- Если не ошибаюсь, вас надо разбудить в восемь и подать кофе с рогаликами. Кофе вы пьете много? Где у вас кухня?
- Она очень тесная. Сюда.
- А пылесос?
- В стенном шкафу.
- Вы снова ляжете?
- Да, попытаюсь уснуть.
- Разбудить вас ровно в восемь?
- Не знаю. Нет. Я вас позову.
Акцент выдавал в ней уроженку Брюсселя. Алену даже захотелось спросить, не фламандка ли она, но нет, это чересчур сложно.
- Делайте, что найдете нужным.
Он вернулся в спальню, притворил дверь, уставился, хмуря брови, на рыжую голову, но выяснение этого вопроса тоже отложил на потом.
Поскорей две таблетки аспирина. Он разжевал их, помня объяснение врача: через слизистую оболочку рта лекарство всасывается быстрее, чем через желудок. И запил таблетки водой из-под крана.
За дверью висела его пижама. Увидев ее, он скинул халат и переоделся.
Сколько Ален ни силился, он ничего не мог припомнить. За всю жизнь такое случалось с ним всего раза два-три, не больше. Ванна была наполнена мыльной водой. Кто принимал ванну? Он сам или рыжеволосая незнакомка?
Он ужинал у этого кретина Бланше. Бр-р-р! Вспомнить жутко! Вероятно, ушел, хлопнув дверью? Нет… нет… Он вдруг увидел, как стоит на тротуаре рядом с Фажем. Отличный дядя! Такому всю душу открыть можно.
Да, конечно. Люди считают, что ему, Алену, все трын-трава - он ведь циник, и все же, не будь Фаж его тестем…
Перед глазами у него снова возникла фигура Фажа в длинном сером пальто, удалявшаяся, растворяясь, во мраке ночной улицы. Потом Ален пил. Неподалеку. В каком-то незнакомом первом попавшемся кафе. Обычно он в такие никогда не заглядывал. Несколько завсегдатаев - с виду чиновники - играли в карты. Они с удивлением поглядывали на него. Ему было все равно. Вероятно, его узнали по фотографиям в газетах.
- Двойное!
- Двойное? Что именно?
- Образования не хватает? Хозяин и бровью не повел.
- Если вы хотите, чтобы я налил вам из первой попавшейся бутылки…
- Виски.
- Так бы сразу и сказали. "Перье"?
- "Перье" я у вас не просил. Ален набивался на скандал. Ему надо было сорвать на ком-нибудь сердце.
- Вода у вас, а не виски.
- А вы когда-нибудь в жизни пили воду? Нет, здесь он явно ни на кого не способен произвести впечатление.
- И все-таки это не виски, а вода из-под крана.
Одной стопки ему показалось мало. Он выпил три или четыре. И когда двинулся к выходу, все смотрели ему вслед.
Он оглянулся - нарочно, назло. Ну и кретины! Серийного выпуска по образцу Бланше, только на несколько ступенек ниже. Он показал им язык. Потом долго не мог отыскать свою машину. Красную, а то какую же. Желтая - это машина Мур-мур. Она в гараже. Жене она теперь не скоро понадобится.
Он попробовал представить себе жену и свояченицу девочками, это показалось ему забавным и даже чуточку непристойным. В каком месте он пересек Сену? Он вспомнил, как ехал по мосту, луна выглянула между облаков, расплескав дрожащий блеск по воде.
Он ехал разыскивать своих друзей-приятелей. Он знал наперечет все кафе и бары, где их можно найти. Кого именно-не все ли равно. У кого на свете больше приятелей, чем у него?
Не надо было жениться. Одно из двух: либо ты женишься, либо ты…
- Как никого?
- Я их сегодня не видел, господин Ален. Двойное?
- Ладно, крольчишка, наливай. Почему бы и не выпить? Больше ему ничего не остается. Никому он не нужен. Даже в редакции сегодня прекрасно обходились без него. Борис великолепно справлялся сам. Занятная личность этот Борис. Кругом, куда ни плюнь, сплошь занятные личности.
- Прощай, Поль.
- Спокойной ночи, господин Ален.
Это, кажется, было в кафе "У Жермены", на улице Понтье. Оттуда…
Он принял третью таблетку аспирина, почистил зубы, прополоскал рот, чтобы избавиться от противного вкуса. Умылся холодной водой, причесал волосы. До чего же мерзкая рожа! Просто противно.
Потом он еще куда-то заезжал. Куда? Все как сквозь землю провалились. За целую ночь он не встретил никого из своей компании. Куда они подевались? Может, нарочно, чтобы случайно не встретиться с ним? Боятся, как бы их не увидели вместе?
Он вернулся в спальню, подобрал с ковра узенькие дамские трусики и бюстгальтер, положил их на стул, приподнял одеяло.
Лицо было незнакомое, совсем юное, во сне оно хранило выражение чистоты и невинности. Губы вытянуты вперед, как у надувшейся маленькой девочки.
Кто она такая? Как очутилась здесь?
Ален покачнулся и подумал, не лучше ли снова лечь и уснуть. Набрякшие веки отяжелели - мерзкое ощущение.
Он вернулся в гостиную. Минна уже начала уборку. Она сняла с себя платье и переоделась в нейлоновый халатик, довольно прозрачный, во всяком случае, сквозь ткань густо чернели подмышки.
- Как вас зовут?
- Минна. Я уже вам говорила. Почему ее все время разбирает смех? Может, она ненормальная?
- Хорошо, Минна. Сварите мне кофе, только покрепче.
- Да, сегодня оно вам не помешает.
Он не обиделся. Она пошла на кухню, а он, глядя на ее колышущиеся бедра, подумал, что как-нибудь непременно займется ею. У него еще ни разу в жизни не было любовного приключения со служанкой. Почему-то служанками у них всегда бывали женщины немолодые, ему припоминались поблекшие, неулыбчивые, горестные лица. Вероятно, у этих созданий в прошлом были одни несчастья, и за это они злились на весь мир.
Желтая полоска на небе стала шире, а желтизна засветилась. Дождь давно перестал. За последние дни такой видимости по утрам не было Ален даже различал вдали башни собора Парижской Богоматери.
Кажется, ему кто-то должен позвонить, - всплыла обрывочная одинокая мысль. Да, ему должны звонить. И по важному делу. Он дал слово, что никуда не уйдет, пока не дождется звонка.
Из кухни знакомо и уютно запахло кофе. Минна, конечно, не догадается, что он пьет кофе из большой синей чашки - сколько магазинов он обошел, прежде чем нашел чашку, куда влезало в три раза больше, чем в обычную кофейную.
Он направился в кухню. По взгляду Минны он понял, что она сочла его появление лишь предлогом. На ее лице не отразилось ни смущения, ни испуга. Она ждала, стоя к нему спиной.
Он открыл дверцу стенного шкафа.
- Моя чашка - вот. По утрам я пью только из нее.
- Хорошо, месье.
Она снова чуть не прыснула. В чем дело? Что ей наплели про него? Ей наверняка что-то про него наговорили. Про него теперь говорят все тысячи, десятки тысяч людей.
- Сейчас подам.
Когда она вошла, он гасил в пепельнице сигарету. Вкус у табака был отвратительный.
- Нынче ночью вам небось и поспать-то не пришлось по-настоящему?
Он кивнул, подтверждая ее предложение.
- Она-то, наверно, еще не проснулась?
- А откуда вы знаете, что у меня в спальне кто-то есть?
Она прошла в угол и подняла с пола оранжевую атласную туфлю на высоченном каблуке-гвоздике.
- Их же должно быть две? Разве не так?
- Гипотеза весьма правдоподобная. Она фыркнула.
- Вот умора!
- Умора? Что умора?
- Так, ничего. Все. Вы смешной. Он обжегся своим кофе.
- Сколько вам лет?
- Двадцать два.
- Давно в Париже?
- Пока только полгода.
Он не осмелился спросить, чем она эти полгода занималась. Он недоумевал, зачем ей понадобилось идти в прислуги.
- Мне правильно сказали, что вам нужна приходящая и только на утренние часы, да? Он пожал плечами.
- Мне все равно. А вам?
- Я ищу места, чтобы на весь день.
- Пожалуйста.
- А платить тоже будете вдвойне?
Кофе немного поостыл, и он начал пить маленькими глотками. Сначала его чуть не вырвало, потом тошнота прошла.
- А ваша дама не рассердится?
- Вот уж чего не знаю, так не знаю.
- Вы ее сейчас пойдете будить?
- Наверно. Так, наверно, будет лучше.