* * *
Эллери поставил автомобиль с откидным верхом в гараж Ван Хорнов, почти без труда припарковав его около родстера Говарда. Он подумал, что Говард может и подождать, а сам поспешил мимо центрального особняка в коттедж.
Эллери начал снимать на веранде перепачканную грязью одежду, окончательно избавляясь от нее по пути в ванную, и скрылся под водопадом горячего душа. Он мылся до тех пор, пока не пропарил свои отсыревшие кости и мускулы. Торопливо вытерся полотенцем, переоделся в сухое и чистое белье и вернулся на веранду. Он дал себе время, чтобы выкурить сигарету и выпить немного скотча из бутылки. И затем он направился в сгустившейся тьме в большой дом.
Эллери осторожно поднялся по лестнице мимо запертых, "сонных" дверей. Свет повсюду был выключен, и он неуверенно остановился, на ощупь отыскивая путь и не зажигая фонарь. Однако, добравшись до верха, все-таки зажег его. Слабые отпечатки грязных подошв на ковре шли от лестницы к спальне Говарда. Она оказалась полуоткрыта.
Эллери помедлил у двери.
Грязные следы вели к кровати. А на кровати, полностью одетый, лежал Говард и спал.
Он даже не потрудился снять свое длинное пальто.
Его промокшая шляпа дрожала на подушке, словно студень. Эллери прикрыл дверь и запер ее.
Задернул шторы на венецианских окнах.
Потом включил свет.
- Говард. - Эллери легонько пощекотал спящего. - Говард.
Говард простонал что-то неразборчивое и повернулся, его голова откинулась назад, и он захрапел. Он находился в каком-то ступоре, и Эллери перестал его щекотать.
"Лучше я его сейчас раздену, - подумал Эллери, - а не то он простудится".
Он расстегнул разбухшее от влаги пальто Говарда. К счастью, оно было сшито из водонепроницаемой ткани и подкладка оказалась сухой. Эллери стягивал пальто, пока не вынул одну руку из рукава. Потом попробовал приподнять тяжелое тело Говарда и вынуть его вторую руку. Снял с него ботинки, носки и выпачканные грязью, мокрые до колен брюки. Воспользовался простыней как полотенцем и досуха вытер ступни и ноги Говарда. К чему жалеть и без того отсыревшую кровать с комками простыней?
Потом стал массировать его голову.
Наконец Говард зашевелился.
- Говард.
Тот оборонялся, словно от ударов. И стонал. Но так и не проснулся. А когда Эллери вытер его с головы до ног, снова впал в полукоматозный сон.
Эллери хмуро выпрямился. Он вспомнил о спрятанной в ящике бюро бутылке виски и направился за ней.
Говард очнулся.
- Эллери.
Его глаза были налиты кровью и расширены. Они устроились на кровати, полуодетый Говард поеживался, его мокрая одежда валялась на полу.
- Эллери.
Говард был расстроен.
Внезапно он перепугался. И вцепился в Эллери.
- Что случилось? - Его язык с трудом ворочался. Он высунул его.
- Это ты скажи мне, Говард.
- Но ведь это случилось, разве не так? Разве не так? Ведь это случилось?
Эллери недоуменно поглядел на него:
- Да, что-то случилось, Говард. Постарайся вспомнить, что ты делал?
- Помню, как я поднимался по лестнице, выйдя из кабинета. И как бродил по коридору.
- Так, хорошо. Ну а после?
Говард опустил веки и закрыл глаза. Он покачал головой:
- Я не помню.
- Когда ты вышел из кабинета, поднялся и немного побродил.
- Где?
- Это ты меня спрашиваешь? - нервно усмехнулся Эллери.
- Что же со мной произошло? Я побродил по коридору около студии.
- Да, около студии. А затем ты что-нибудь помнишь?
- Ни черта не помню. Сплошная пустота, Эллери. Вроде… - Он осекся.
Эллери кивнул:
- Как во время приступов, да?
Говард опустил на пол босую ногу и покачал ею. Он вздрогнул, и Эллери, высвободив угол одеяла, набросил на него.
- Еще совсем темно. - Говард повысил голос: - Или это другая ночь?
- Нет, все та же. Вернее, ее последние часы.
- Очередной приступ. Что же мне делать?
Эллери испытующе посмотрел на него.
- Я куда-то отправился, но куда именно? Ты меня видел? Ты поехал вслед за мною? Но ты сухой!
- Да, я поехал вслед за тобой, Говард. Но успел переодеться.
- Что я делал?
- Ух. Укрой ноги одеялом, и я тебе скажу. Ты уверен, что ничего не помнишь?
- Ровным счетом ничего! Что же я делал?
И Эллери рассказал ему.
В конце рассказа Говард стал трясти головой, словно желая осознать суть. Он почесал темя, затылок, потер кончик носа и взглянул на грязную кучу тряпья на полу.
Эллери спросил:
- И ты ничего из этого не помнишь?
- Ни единой подробности. - И, смерив Эллери удивленным взглядом, добавил: - Мне трудно поверить. - Затем он отвернулся. - Особенно в то, что я…
Эллери приподнял его длинное пальто и порылся в одном из карманов.
Когда Говард увидел резец и молоток, то побелел как мел.
Он выбрался из кровати и принялся босиком расхаживать по спальне.
- Если я мог это сделать, то, значит, я на все способен, - взволнованно пробормотал он. - Бог знает, что я натворил во время прежних приступов. Я не имел права туда ехать!
- Говард. - Эллери пересел в кресло у кровати. - Ты никому не причинил вреда.
- Но почему? Отчего я осквернил их могилу?
- Вполне объяснимое последствие шока. Ты всю жизнь боялся раскрытия тайны и, наконец, узнал, кто ты такой. Понятно, что ты отключился и в состоянии амнезии глубокое презрение, страх и ненависть, которые ты, очевидно, всегда испытывал к бросившим тебя родителям, вырвались на поверхность. И тут тоже нет никакой загадки: ведь твои чувства давно искали выхода. Я рассуждаю чисто психологически.
- Но я не чувствовал какой-либо ненависти!
- Конечно, не чувствовал, - на уровне сознания.
- Я вообще не испытывал к ним никаких чувств!
- Повторяю, на уровне сознания - нет, а в подсознании они были.
Говард остановился и помедлил у двери, ведущей в студию. Затем он вошел туда и до Эллери донеслись его шаги. Но звуки вскоре стихли, и в студии зажегся свет.
- Эллери, иди сюда.
- Ты не думаешь, что тебе нужно обуться? - Эллери неохотно поднялся с кресла.
- Черт с ними, с моими ногами и обувью! Иди сюда!
Говард стоял за подставкой для модели. На ней находилась вылепленная из пластилина фигурка маленького бородатого Юпитера.
- Что такое? - полюбопытствовал Эллери.
- Я говорил тебе, что бродил здесь прошлым вечером, после того как вышел из кабинета. И успел вот это сделать.
- Юпитера?
- Нет, нет, я имею в виду другое. - Говард указал на подставку. На пластилиновой подставке острым инструментом была процарапана подпись: "Г.Г. Уайи".
- Ты помнишь, как написал это?
- Ну, разумеется! Я даже помню почему. - Говард засмеялся каким-то скрипучим смехом. - Мне захотелось увидеть, на что похожа моя настоящая фамилия. Я всегда подписывал мои работы "Г.Г. Ван Хорн". И решил сохранить "Г.Г." - ведь они не дали мне ни первого, ни среднего имени. Но фамилия Уайи была моя. И знаешь ли?..
- Что, Говард?
- Мне она понравилась.
- Тебе она понравилась?
- Да, понравилась. И до сих пор нравится. Там, в кабинете, когда отец впервые произнес ее, она еще ничего не значила. Но как только я поднялся наверх… она словно выросла во мне. Вот, посмотри.
Говард подбежал к стене и показал серию эскизов, прикрепленных к доске.
- Она до того мне понравилась, что я расписался на каждом эскизе для будущего музея: "Г.Г. Уайи". Черт возьми, я уже близок к тому, чтобы взять эту фамилию для профессиональной подписи. Эллери, неужели она пришлась бы мне по душе, если бы я их ненавидел?
- Бессознательно? Вполне возможно. Чтобы скрыть от себя эту ненависть, Говард.
- Да я просто влюбился в фамилию моих родителей. А затем почему-то убежал из дома и проехал десять миль под проливным дождем, чтобы разбить их надгробный памятник? - Говард без сил опустился в кресло, и его лицо сделалось серым от усталости. - Вот что на меня находит, - медленно произнес он. - Когда я в нормальном состоянии, это одно. Но стоит мне отключиться, провалиться в черную дыру, и я превращаюсь в другого человека. В здравом уме я довольно приятный малый. Но когда наступает амнезия, становлюсь настоящим маньяком или дьяволом. В общем, доктор Джекил и мистер Хайд.
- Ты снова драматизируешь.
- Неужели? Вряд ли осквернение родительского надгробия можно назвать разумным поступком. Это преступление. И ты прекрасно знаешь, что при всем различии мировых культур все они схожи в одном - в уважении к родителям. Как бы это ни именовать - поклонение предкам или "чти отца своего и мать свою!".
- Говард, тебе лучше лечь в постель.
- И если я добрался до могил моих родителей, то почему не мог кого-нибудь убить? Изнасиловать? Поджечь?
- Говард, ты же говоришь без умолку. Ложись спать.
Но Говард судорожно сжал руку Эллери:
- Помоги мне. Понаблюдай за мной. Не оставляй меня.
В его глазах застыл ужас.
И тогда Эллери подумал: "Он перенес свою привязанность с Дидриха на меня. И теперь я - его отец".
Эллери все же удалось уложить Говарда в постель. Он просидел у его изголовья до тех пор, пока несчастного не сморил крепкий сон.
Тогда Эллери на цыпочках спустился по лестнице, вышел из центрального особняка и провел отвратительный час в гараже, очищая грязь с родстера и с автомобиля с открытым верхом.
Когда Эллери, наконец, лег в постель, сквозь окна коттеджа уже проникли первые лучи воскресного солнца.
День седьмой
И на седьмой день пребывания в Райтсвилле он отдыхал от всех неоконченных дел, особенно от недописанного романа. Эллери старался не думать об издателе, который начнет возмущенно размахивать договором. Но его работа требовала ссылок на источники, если не дословных отрывков, и поэтому он твердо решил сделать перерыв.
Они отправились в церковь.
Эллери даже не представлял себе, до какой степени это оказалось кстати, и понял, лишь когда преподобный отец Чичеринг из церкви Сен-Пол в Дингле голосом, гремевшим точно у пророка или, скорее, напоминавшим приглушенные раскаты грома, - ведь они находились в Высокой церкви, - прочел воскресную проповедь. Правда, дух этой проповеди, с ее осуждениями, уговорами и жалобами, больше был похож на речи Иеремии, которого преподобный отец, собственно, и цитировал: "Сердце мое во мне разрывается, кости мои потрясены". Слова священника доходили до последней скамьи. "Потому что земля наполнена прелюбодеями, потому что плачет земля от проклятия, засохли пастбища пустыни. Горе мне, горе, потому что душа моя отягощена грехом убийства".
Услышав их, Говард сжался, как будто хотел провалиться сквозь землю, Уолферт усмехнулся, Салли закрыла глаза, а Дидрих остался спокоен и угрюм. Однако в заключительной части проповеди преподобный Чичеринг без предупреждения пропустил дальнейшие части "Иеремии" и перешел к Евангелию от Луки (6:38): "Давайте, и дастся вам мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною, отсыпят вам в лоно ваше; или какою мерою мерите, такою же отмерится и вам". Вскоре выяснилось, что некий член приходского управления пожертвовал новое святилище для алтаря, поскольку пастор с излишним усердием пользовался прежним святилищем. А чуть позднее выяснилось и другое - этот рьяный слуга Господа носил всем известное в городе имя.
- Я говорю "всем известное", - прогремел своим низким, мелодичным голосом отец Чичеринг, - и не только в мирском, преходящем смысле слова, но и в глазах Нашего Отца, ибо эта богобоязненная, христианская душа совершила свои добрые деяния, не зарыв сокровища в землю. Или, вернее, для себя она зарыла сокровища в землю, но как еще она могла сделать то, что сделала, зарыв для себя сокровища на небесах, где, по словам Нагорной проповеди, их не разрушит ни моль, ни ржавчина. И я думаю, добрый Господь простит меня, если я оповещу вас трубным гласом и открою имя нашего благодетеля и брата во Христе - Дидриха Ван Хорна!
Тут прихожане зашумели, привстали с мест и с лучезарными улыбками поглядели на слугу Господа, который еще глубже уселся на скамью Ван Хорнов и без какого-либо смирения посмотрел на пастора. Однако этот эпизод помог рассеять тьму, сгустившуюся во время предыдущей иеремиады пастора. Завершающий псалом был пропет ревущими голосами, и по окончании службы все почувствовали воодушевление.
Даже Эллери покинул церковь Сен-Пол в Дингле в приподнятом настроении.
Остаток дня также был связан с приятными событиями - например, на обед подали жареную индейку с каштанами и гусиными потрохами, приготовленную а-ля Лаура, и сладкий картофель, а на десерт - лимонный шербет, суфле и так далее. После обеда они прослушали "Илию" Мендельсона - от музыки Салли помрачнела, а Дидрих возбудился. Говард купил новые пластинки несколькими неделями ранее, и Эллери решил, что он поступил умно, отложив первое слушание до сегодняшнего дня, когда все они, по своим тайным причинам, нуждались в исследовании душевных глубин. Вечер они посвятили приему гостей, и он прошел в лучших райтсвиллских традициях. К ним явились улыбающиеся дамы и хорошо воспитанные господа, владевшие искусством словесных клише, впрочем, каждый из них сказал что-нибудь интересное. Прежде Эллери не встречался ни с кем из приглашенных и был за это, легко и безотчетно, благодарен.
День закончился на вполне дружелюбной ноте. В Райтсвилле званые воскресные вечера, по обыкновению, ранние. Гости разошлись в половине двенадцатого, и в полночь Эллери уже был в постели.
Он лежал в темноте и размышлял о том, как прекрасно вели себя в воскресный день все Ван Хорны - даже Говард, даже Уолферт.
И о том, сколько же в людях лицемерия и как оно необходимо для терпимого и спокойного существования любого из нас. Перед сном он помолился Богу, чтобы тот не забрал к себе его душу, пока он не допишет этот проклятый роман. Он строго приказал себе доплыть с ним до четко обозначенной цели и взяться за работу прямо с утра. Потом он нырнул в озеро Куитонокис в старой ночной рубашке, пытаясь достать четыре покрытых тиной письма. Они поблескивали на суглинистом дне у постамента бледной обнаженной статуи Салли, у которой - вполне логично - оказалось лицо Дидриха.
* * *
Утром в понедельник, а точнее, без девяти минут одиннадцать пишущая машинка была расчехлена и ждала горячих, нужных слов. В этот момент дверь в коттедж распахнулась. Эллери вскочил на ноги, повернулся и увидел теснившихся на пороге Салли и Говарда.
- Он позвонил снова.
И сразу мирного воскресенья как не бывало, - опять настала суббота с отелем "Холлис".
Тем не менее Эллери счел необходимым спросить:
- Кто позвонил снова, Салли?
- Шантажист.
- Чертов хряк, - выругался Говард. - Пьяная жадная свинья.
- Он вам только что позвонил? - осведомился Эллери.
Салли вздрогнула.
- Да. Я своим ушам не поверила. Я думала, что все уже позади.
- Он говорил тем же шепчущим, бесполым голосом?
- Да.
- Передайте мне, что он вам сказал.
- Лаура взяла трубку. Он попросил миссис Ван Хорн. Я подошла, и он начал: "Спасибо за деньги. А теперь мне требуется очередной взнос". На первых порах я ничего не поняла. И переспросила: "А разве вы не все получили?" Он ответил: "Я получил двадцать пять тысяч. И сейчас хочу больше". Я удивилась: "О чем вы говорите? Я получила то, что вы мне продали. (Мне не хотелось употреблять слово "письма", потому что Лаура или Эйлин могли нас подслушать.) У вас их больше нет, - и добавила: - Это уничтожено". А он возразил: "У меня есть копии".
- "Копии"! - огрызнулся Говард. - Что он может сделать с копиями? Я бы послал его куда подальше, Салли!
- Ты когда-нибудь слышал о фотокопиях, Говард? - поинтересовался Эллери.
Говард с изумлением уставился на него.
Салли продолжила свой рассказ безжизненным голосом.
- "У меня есть копии, - сказал он. - И они не уступают оригиналам. Так вот, я желал бы их продать".
- Да?
- Я пояснила, что денег у меня больше нет. Я ему еще много чего наговорила. Или пыталась рассказать. Но он меня не слушал.
- И сколько он попросил у вас на этот раз, Салли? - Эллери хотелось, чтобы люди как можно реже сталкивались с пугающими последствиями и потому получали сперва добрые советы.
- Двадцать пять тысяч долларов. Снова!
- Очередные двадцать пять тысяч! - выкрикнул Говард. - Где мы, черт побери, найдем очередные двадцать пять тысяч? Он что, думает, мы купаемся в деньгах?
- Помолчи, Говард. Салли, расскажите мне, чем закончился разговор.
- Он сказал, что двадцать пять тысяч нужно оставить в зале ожидания железнодорожной станции Райтсвилла, в одной из камер хранения.
- В какой камере?
- Номер 10. И разъяснил, что пришлет ключ с утренней почтой. Я уже съездила к воротам и все взяла.
- Ключ был адресован лично вам, Салли?
- Да.
- А вы его проверили?
- Ну что же, я вынула его из конверта и осмотрела. И Говард тоже. Неужели нам нельзя было это сделать?
- По-моему, это несущественно. Птичка слишком осторожна и не оставляет следов, то есть отпечатков пальцев. А конверт у вас сохранился?
- Он у меня. - Говард боязливо огляделся по сторонам, прежде чем достать из кармана конверт и передать его Эллери.
Это был дешевый, гладкий, совершенно обычный конверт - стандартное изделие, продающееся в Америке на любой почте. Адрес отпечатали на машинке. И ни одной марки. Эллери, не комментируя, отложил его.
- А вот и ключ, - проговорила Салли.
Эллери посмотрел на нее.
Она покраснела.
- Он передал, что ключ надо оставить наверху камеры над номером 10. Спрятать его, чтобы он не бросался в глаза и находился поближе к стене. - Она по-прежнему протягивала ключ.
Но Эллери не взял его.
Вскоре Салли робко положила ключ на стол.
- Он обозначил какие-нибудь временные рамки следующего платежа? - спросил Эллери, словно ничего не случилось.
Она невидящими глазами поглядела в окно на Райтсвилл.
- Деньги должны быть в камере хранения на станции сегодня, в пять часов дня, а иначе он вечером отправит эти фотокопии Дидриху. К нему в офис, где я не смогу их перехватить.
- В пять часов. Это значит, что он намерен поместить их в камеру в час пик, когда на станции полным-полно народу, - задумчиво произнес Эллери. - Поезда до Слоукема, Баннока и Конхейвена. Все в движении, напряженный график. А ведь он торопится, не так ли?
- По-вашему, у него есть шанс нас припугнуть, - уточнила Салли.
- А чего еще вы ждете от шантажиста - честности?
- Понимаю. Вы нас предупредили. - Салли все еще отводила от него взгляд.