- Да. У меня уже есть предварительные результаты. Я выяснил их по телефону, до того как мы здесь собрались, Дейкин. Четыре волоса, зажатые между пальцами, научно идентифицированы. Это волосы миссис Ван Хорн. Кусочки кожи под его ногтями, как полагают в лаборатории, содраны с шеи миссис Ван Хорн. Да, практически в этом никто и не сомневается. Но я думаю, мы можем провести вполне законное следствие. Честно признаться, я до сих пор не слишком уверен в том, убил ли он ее преднамеренно или по ошибке, приняв в темноте за мистера Ван Хорна. Но как бы то ни было, мотив у нас есть. И он станет не первым любовником, убившим свою грешную партнершу. В сущности, - на губах прокурора заиграло какое-то подобие улыбки, - я сразу решил, что это куда более убедительный мотив для следствия, чем все выдумки о ненависти к образу отца. И по-моему, тут…
Шалански привстал.
- И вы хотите меня увести? - спросил Говард.
Если бы вылепленная из пластилина фигура Юпитера в его студии внезапно обрела дар речи, они удивились бы гораздо меньше.
Он поглядел не на прокурора и не на Эллери, а на шефа полиции Дейкина.
- Увести вас отсюда? Да, Говард, - жестко проговорил Дейкин. - Боюсь, что ареста вам не миновать.
- Я бы хотел кое-что сделать, прежде чем меня уведут.
- Вы собираетесь зайти в туалет?
- Самая старая уловка на свете, - засмеялся Шалански. - Но вас она не выручит, Ван Хорн. Или Уайи, если вам так нравится. Дом оцеплен снаружи и внутри.
- Ничего себе псих, - с ухмылкой произнес следователь Грапп.
- Я не желаю никуда бежать, - заявил Говард. - Да и куда мне бежать?
Грапп и Шалански расхохотались.
- Почему вы его не слушаете!
Это сказал Дидрих. Он встал, и его лицо задергалось в судорогах.
Говард пояснил все тем же ровным, рассудительным голосом:
- Я просто хочу подняться к себе в студию, только и всего.
На несколько минут в гостиной воцарилось молчание.
- Зачем, Говард? - наконец поинтересовался шеф Дейкин.
- Я ее никогда больше не увижу.
- Мне кажется, никакого вреда от этого не будет, Шалански, - заметил Дейкин. - Он не сможет убежать, и сам это знает.
Прокурор пожал плечами:
- Заключение обвиняемого под стражу - ваше дело, Дейкин. И вы за него отвечаете. Но я бы его не отпустил.
- А каково ваше мнение, доктор Корнбранч? - осведомился шеф полиции и нахмурился.
Невропатолог покачал головой:
- Только с вооруженной охраной.
Дейкин заколебался.
- Говард, а что ты хочешь сделать в своей студии? - спросил Эллери.
- Говард… - Теперь в разговор опять вступил Дидрих.
Говард по-прежнему стоял, уставившись в пол.
- Почему вы не отвечаете на вопрос, Говард? - обратился к нему доктор Корнбранч. - Что вы хотите там сделать?
- Я хочу разбить свои скульптуры, - откликнулся Говард.
- Ну, вот это - разумное требование, - согласился с ним невропатолог. - В данных обстоятельствах.
Он посмотрел на Дейкина и кивнул. Дейкин мысленно поблагодарил его и приказал высокому молодому полицейскому, стоявшему за спиной у Говарда:
- Ступай с ним, Джип.
Говард повернулся на каблуках и вышел из гостиной. Полицейский подтянул свой ремень, нащупав правой рукой черный приклад ружья, и покинул гостиную вслед за Говардом, чуть ли не наступая ему на ноги.
- Вы там долго не задерживайтесь, - окликнул их Дейкин.
Дидрих грузно опустился в кресло. Говард даже не поглядел на него перед уходом.
"И на меня тоже", - подумал Эллери, подойдя к одному из больших окон гостиной и посмотрев в сад, где грелись под полуденным солнцем полицейские. Они курили и смеялись.
* * *
Прошло не более пяти минут, когда над их головами прогремел первый удар по статуе и его эхо разнеслось по особняку. За ним последовал второй, третий… десятый… двадцатый. Темп разрушения явно ускорялся. Но вот грохочущие звуки смолкли, сменившись долгой паузой, а после нее послышался последний, отчаянный удар иконоборца.
На этот раз ничто уже не нарушало тишину.
Все повернулись к открытой двери, где у проема были видны ступеньки лестницы, и начали ждать, когда разрушитель скульптур спустится и вновь предстанет перед ними в сопровождении полицейского. Однако ничего не произошло, и разрушитель с полицейским так и не появились. Впереди смутно просматривались пустой коридор и лестница.
Дейкин направился в коридор и положил руку на обесцвеченные дубовые перила.
- Джип! - закричал он. - Немедленно приведи его сюда!
Но Джип ничего не ответил.
- Джип!
В басовитом реве шефа полиции улавливались нотки паники.
Джип опять не отозвался.
- Боже мой, - ахнул Дейкин и повернулся к собравшимся. Его лицо было похоже на комок белой глины.
Потом он бросился на лестницу и все последовали за ним.
* * *
Полицейский лежал, распростершись, у запертой двери в студию Говарда с пурпурной ссадиной на левом ухе и полусогнутыми длинными ногами, как будто он пытался заставить себя подняться.
Оружия в кобуре на поясе у него больше не было.
- Он ударил меня ногой в живот, когда мы подошли к двери, - простонал полицейский. - Схватил мое ружье. Потом ударил меня им, и я свалился.
Дейкин постучал в дверь.
- Заперта.
- Говард! - заорал Эллери, но Шалански отодвинул его своим плечом и выкрикнул:
- Ван Хорн, откройте дверь, да поскорее, черт бы вас побрал!
Однако никто не открыл им дверь.
- У вас есть ключ, мистер Ван Хорн? - задыхаясь, выпалил Дейкин.
Дидрих бессмысленно взглянул на него. До него не дошла суть столь простого вопроса.
- Нам придется ее взломать.
Они собрались в нескольких футах от двери и приготовились общими усилиями сорвать ее с петель, когда раздался выстрел. Один-единственный выстрел, в сопровождении какого-то металлического звука. Очевидно, что-то упало на пол.
Звук был не тяжелее, чем от падения человеческого тела. Они тут же взломали дверь и ворвались в студию.
Говард висел на центральной перекладине высокого деревянного потолка. Его руки раскачивались, с запястий еще стекала кровь, и на полу образовались два маленьких красных озера.
Он перерезал себе вены резцом, забрался на стул с веревкой, найденной среди скульптурных глыб, привязал ее к перекладине, туго затянул оба конца на шее и выбил из-под ног стул. А потом вставил в рот под острым углом дуло полицейского ружья и спустил курок. Пуля 38-го калибра разорвала ему нёбо и, вылетев наружу, разнесла в клочья затылок - от макушки до шеи.
Прокурор Шалански скорчил гримасу, вытащил пулю из деревянной балки, куда она в конце концов угодила, и завернул ее в свой носовой платок.
Следователь Грапп заметил:
- Он явно хотел умереть наихудшим образом.
Пластилин, глина, каменные куски устилали пол студии, и Уолферт Ван Хорн взвизгнул, споткнувшись о большой обломок Юпитера. Он упал и вывихнул себе лодыжку.
* * *
Репортеры не медлили, и в тот же день местные газеты были полны сенсационными новостями.
Как сказал инспектор Квин: "Убийство, секс и Бог - для издателей этот случай настоящий подарок, о котором они могли только мечтать".
Любопытно, что подробный рассказ Эллери, посвященный десяти заповедям, тоже просочился в прессу, которая, естественно, клюнула на такую приманку. С тех пор он боялся открывать газеты, пестревшие заголовками. "ВЕЛИЧАЙШЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ЭЛЛЕРИ КВИНА", "ДЕСЯТЬ УДАРОВ ЗНАМЕНИТОГО СЫЩИКА", "УБИЙЦА - ЛЮБИТЕЛЬ МОЗАИКИ ВСТРЕЧАЕТСЯ С МАСТЕРОМ", "СЫЩИК ИДЕТ ПО СЛЕДУ ДУРНОГО ЧЕЛОВЕКА С ХОРОШЕЙ КНИГОЙ", "Э. К. ПОБИВАЕТ СВОИ РЕКОРДЫ" - вот лишь немногие названия и подзаголовки, заставлявшие его корчиться от боли. Полосы вырезок из американских и канадских газет белели на полу его комнаты, пока инспектор Квин не догадался потратить свои нелегко заработанные деньги на покупку альбома для прославленного сына. Характерно, что эта идея пришла в голову инспектору, а вовсе не его сыну. За последующие три недели к их дому проторило дорогу множество умных людей, как, впрочем, и дураков, а телефон в квартире Квинов звонил без перерыва. К Эллери являлись журналисты и брали у него интервью, его осаждали писатели-мистики, принося уже напечатанные саги о деле Ван Хорнов, и просили только, чтобы мэтр перелистал их, одобрительно кивнул и смиренно принял в дар их произведения, немного подсократив подробности. Редакторы журналов звонили ему и присылали телеграммы, а фотографы делали снимки его двери. По меньшей мере два представителя рекламных агентств надумали увековечить его открытие, назвав в первом случае новый крем-шампунь "Знаком известного сыщика", а во втором - выпустив партию духов с громким наименованием "Убийца".
По-видимому, они решили, что шумиха вокруг дела Ван Хорна поможет быстрой реализации их товаров. Радио тоже, не желая отставать от прочих, предложило мистеру Квину провести в субботу передачу под названием "Священная Библия против Говарда Ван Хорна". Кроме Эллери, в ней должны были участвовать пастыри, представлявшие протестантскую и католическую церкви, и иудейский раввин. В дополнение ко всему этому он столкнулся с целой армией газетных "точильщиков топоров", которым не терпелось обстругать фигуру "известного сыщика", придав ей еще более героические очертания и получив за свои труды баснословные гонорары. Эллери сурово пригрозил неведомому болтуну, отдавшему в печать свой вариант истории о десяти заповедях, что сам, без малейшего сожаления, "обстругает" его. Несколько месяцев спустя он клятвенно уверял, что этим болтуном оказался доктор Корнбранч, и мотивировал его поступок некоей труднопостижимой высшей психологией. Но инспектор Квин сумел утешить сына. Не собираясь ни о чем умалчивать, отметим также, что по окончании девяти дней чудес мистер Квин заглянул в записную книжку инспектора, раздувшуюся до невероятной толщины. Теперь он смог это сделать, не опасаясь, что его поймают за предосудительным занятием. Он провел опыт, бросив на записи свой прекрасный, глубокий взгляд, проникавший порой в сердца самых убедительных скромниц, и даже дочитал до конца отрывок из журнальной статьи, где его назвали "мальчиком-чудотворцем с Западной Восемьдесят седьмой улицы, поставившим необычайный спектакль".
И все же никто из журналистов, описывавших лихорадочную интерлюдию в карьере Квина, не смог превзойти гения словесных формулировок. Этот репортер опубликовал статью в одном из наиболее изысканных журналов, озаглавив ее: "Дело шизофреника-библиоманьяка". Он отчеканил фразу, позднее вошедшую в словарь по криминалистике.
Новоявленный Эйнштейн определений сослался на мистера Квина как на человека, которого отныне надлежит называть "детективом десяти заповедей".
* * *
Итак, закончилась Книга мертвых и началась Книга живых.
Часть вторая
ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ЧУДЕС
То было бы десятидневным чудом
Днем дольше, чем пристало длиться чуду…
У. Шекспир. Король Генрих VI
День десятый
Его добычей был человек, и он прокрался в нижние земли беззакония с волшебным оружием, возвышаясь в славе после каждой кровавой погони. И еще ни разу не видели злодеи охотника более свирепого, или более хитрого, или более готового собрать и уложить свои трофеи. Ибо это был Эллери, сын Ричарда, умелый ловец перед Законом, и никто не мог с ним сравниться.
Год, последовавший за tour de force дела Ван Хорна, без преувеличений можно было назвать самым хлопотливым и отмеченным блестящими удачами в карьере Эллери. Уголовные дела стекались к нему со всех концов света, и ему пришлось немало поездить, иногда пересекая океаны. За этот год он дважды посетил Европу, совершил одну поездку в Латинскую Америку и одну - в Шанхай. Его видели в Лос-Анджелесе, Чикаго и в Мехико. Инспектор Квин жаловался, что он с таким же успехом мог сделать из сына не сыщика, а циркового конферансье, до того редко они теперь виделись. А сержант Вели по привычке отставал на десять шагов от Эллери по пути к полицейскому управлению и, опомнившись, поворачивал назад.
Да и в родных пустошах мастера преступный бизнес отнюдь не шел на убыль. Гулкое эхо его подвигов часто слышалось в нью-йоркских низинах. Он занялся делом специалистов по мхам, или, говоря научным языком, бриологов-спастиков, и успешно применил дедуктивный метод, взяв для пробы частицу пересохшего сфагнума величиной не более его ногтя. Он добрался до хирургического отделения одной из самых респектабельных нью-йоркских больниц, чтобы спасти жизнь больному и погубить его репутацию. Он раскрыл дело, связанное с именем одной странной дамы, и упрочил свою славу знаменитым решением, которое, по уговору с ее душеприказчиками, нельзя было обнародовать вплоть до 1972 года. Таковы лишь взятые наугад примеры, а полный список дел хранится в досье Квина и со временем, несомненно, будет опубликован в той или иной форме.
Наконец Эллери счел нужным остановиться и передохнуть. Он и раньше не был ни плотным, ни даже крепко сбитым, но с сентября прошлого года настолько похудел, что и сам забеспокоился.
- Вот до чего тебя довели проклятые поездки, - заявил ему за завтраком в одно августовское утро инспектор Квин. - Эллери, ты же носишься повсюду как угорелый. Тебе нужно проконсультироваться с врачами.
- Я уже проконсультировался. Побывал вчера у Барни Кула, и он сказал, что если я желаю умереть славной смертью от тромбоза сердца, то еще одиннадцать месяцев подобной жизни, и конец мне гарантирован.
- Надеюсь, что его слова тебя образумили! Что ты намерен делать, сын?
- Ну что же. За этот год у меня накопилось материала книг на двадцать, но не было времени ни написать их, ни даже составить планы. Так что я намерен вернуться к литературе, к моим романам.
- А дело Крипплера?
- Я отдал его Тони, с моими соболезнованиями.
- Слава Богу, - благочестиво откликнулся инспектор, поскольку на книжных полках над его кроватью уже не осталось места ни для одной новой записной книжки. - Но отчего ты так спешишь? Не лучше ли тебе сперва отдохнуть? Куда-нибудь съездить?
- Я устал от всех поездок.
- Нет, я вовсе не предполагаю, да и не могу рассчитывать, будто ты уляжешься на спину там у себя, в квартире, - проворчал пожилой господин, потянувшись за кофейной чашкой. - Я тебя хорошо изучил и знаю, что ты запрешься в этом логове наркомана, в твоем так называемом кабинете, и больше я тебя не увижу. Вот как! И наденешь свой старый, потертый, прокуренный пиджак!
Эллери улыбнулся:
- Я же тебе сказал. Я начинаю работать над книгой.
- Когда?
- Прямо сейчас. Сегодня. Этим утром.
- И откуда у тебя только энергия берется… Почему бы тебе не обзавестись новым пиджаком? Вроде тех, которые ты надеваешь, занимаясь своими деликатными расследованиями.
- Новый пиджак, зачем? Этот пиджак часть меня самого.
- Когда ты начинаешь отшучиваться, - огрызнулся его отец и поспешно поднялся из-за стола, - то всегда замыкаешься в себе. Ладно, до вечера, сынок.