* * *
В пятницу утром в лаборатории материаловедения физического факультета Тель-Авивского университета находились четверо мужчин. Пятница в университете - день, вообще говоря, нерабочий, аудитории пусты, по коридорам со стремительностью метеоров пробегают редкие студенты, а в лабораториях можно увидеть разве что кого-нибудь из докторантов, добивающих последнюю главу диссертации.
Не знаю, как у физиков, но у нас в здании Гилман, в пятницу даже кафе не работает, и если мне приходится именно в этот день вести семинар или просматривать компьютерную почту, я обычно беру из дома бутерброды. Возможно, конечно, что где-нибудь в Шенкаре или Шарете жизнь в это время бьет ключом, работают кафе и киоски, в чем я всегда сомневался, но проверить это мне не удалось ни разу - я просто забывал, а когда заканчивал работу, то уж и проверять не хотелось, а чаще всего и смысла не имело, потому что приближалась суббота, и в зданиях не оставалось никого, кроме сторожей. Точнее, я знал, что в зданиях должны быть сторожа, но обнаружить на исходе пятницы хотя бы одного из них мне пока ни разу не удалось - университет напоминал корабль, покинутый экипажем и оставленный дрейфовать по воле волн. К счастью, арабским террористам, видимо, пока не приходило в голову заняться проверкой бдительности университетской охраны.
Четверо, собравшиеся в пятницу утром в комнате номер 387 здания Шенкар, были именно докторантами. Хаим Шуваль, 37 лет, самый старший (или самый старый - в зависимости от точки отсчета), сидел за компьютером в своем закутке и никак не мог понять, почему программа дает сбой, если ввести в расчет самые обычные параметры сверхпроводящего гелия-II. Наум Беркович, 25 лет, новый репатриант, работавший в университете с начала семестра, за своим столом заполнял большой десятистраничный бланк, выданный ему в деканате. Сэм Груберман, 26 лет, и Бенцион Флешман, 24, работали каждый у своей лабораторной установки и, судя по их сосредоточенному виду, были полностью отрешены от реальности.
Время от времени кто-то из них вставал, чтобы размяться или одолжить авторучку (без возврата, конечно), или постоять за спиной у соседа, неодобрительно хмыкая и пытаясь подсказать, что именно необходимо сделать в первую очередь, чтобы окончательно загубить эксперимент или испорить казеный бланк.
Короче - обычная пятница, двенадцатая уже по счету после начала семестра. Для полноты информации - день был солнечным, безоблачным, теплым и по тель-авивским меркам, не таким уж и влажным. Кондиционер в лаборатории не включали - не потому, что было достаточно прохладно, но потому лишь, что, когда работала установка Грубермана, даже слабая вибрация от кондиционера, сбивала точность эксперимента.
В 11 часов 37 минут (время фиксировано в компьютере полицейского управления) Наум Беркович с громким воплем выбежал из лаборатории, распахнув дверь ногой, и из висевшего в торце коридора телефона-автомата позвонил в скорую помощь "Красный щит Давида". Перемежая ивритские слова с русскими, он объяснил, что коллеге стало плохо, а если точнее, то он, возможно, скончался. Если же быть совершенно точным, то не исключено даже, что произошло убийство.
Раньше медиков в университет прибыла полицейская бригада, вызванная диспетчером "скорой". Еще полчаса спустя на место происшествия явился Роман Бутлер с экспертом-криминалистом Пинхасом Датоном и врачом патологоанатомом Шломо Поратом.
Глава 2
Три докторанта
Трое мужчин молча сидели за угловым столом и не глядели друг на друга. Четвертый - за лабораторной установкой в противоположном конце комнаты - опустил голову на руки и выглядел спящим. Сэм Груберман действительно спал - вечным сном. Рубашка на его спине - слева, на уровне сердца, была пропитана кровью.
- Ударили острым предметом, - сказал Датон. - Ударили резко и глубоко. Он умер сразу. Ориентировочно это произошло час-полтора назад.
- Кто-нибудь входил в лабораторию или покидал ее? - спросил комиссар Бутлер у трех докторантов.
- Никто, - ответили они одновременно.
- Кто-то из вас выходил звонить по телефону, - напомнил Бутлер.
- Я, - откашлявшись, сказал Беркович. - Но я только добежал до телефона и, позвонив, сразу вернулся обратно.
- В лаборатории нет телефона?
- В соседней комнате, - сказал Беркович. - Но она заперта.
- Чья это комната?
- Профессора Брандера, руководителя лаборатории, он сейчас в Штатах.
- Мы все утро провели здесь одни, войти никто не мог, дверь была заперта изнутри, - добавил Хаим Шуваль, выглядевший самым спокойным.
- Вы умные люди, - сказал комиссар. - Объясните мне, простому сыщику, куда исчезло орудие убийства, если никто, как вы утверждаете, комнату не покидал и никто сюда не входил.
Ответом было молчание.
- Скажи Моти, чтобы сделал фотографии, и можно уносить, - разрешил Шломо Порат, закончив, наконец, осматривать тело.
- Стилет? - спросил Бутлер.
- Скажем, так: острый и узкий предмет.
- Шило, к примеру?
- Нет, - покачал головой Порат. - Для шила рана слишком широка. Стилет с шириной лезвия около сантиметра.
- Хорошо, - вздохнул Бутлер. - Результат вскрытия пошлешь на мой компьютерный адрес. Я пока побуду здесь. Поговорю с господами учеными…
* * *
Трех докторантов препроводили в канцелярию, где в пятницу водились только мокрицы, ползавшие по листам студенческих документов и внимательно изучавшие перечни оценок.
- Наум Беркович, да? - сказал Бутлер. - Вот вы. Пойдемте со мной в лабораторию.
Флешман и Шуваль проводили уходивших мрачными взглядами и принялись внимательно рассматривать висевшие на стенах канцелярии постеры с изображениями пышногрудых японских красавиц.
- Только вы, - сказал Роман, когда Беркович сел за свой стол, отодвинув в сторону бланки документов, - только вы покидали эту комнату хотя бы на минуту. Значит, у вас было больше всего возможностей избавиться от орудия преступления.
- Я только туда и обратно… - пробормотал Беркович.
- Это вы так говорите. В коридоре не было никого, и никто не может подтвердить ваши слова.
- Был… Араб-уборщик. Он стоял со шваброй в центральном коридоре, но мог видеть и то, что происходило в нашей части.
- Это вы заметили, пробегая к телефону и будучи в состоянии шока?
- У меня хорошая зрительная память, - тихо сказал Беркович. - То есть… Я это вспомнил потом, когда сидел здесь и думал, что на меня тоже могут подумать… Я думаю, что…
- Думаю, думал… - протянул Бутлер. Вы изучаете времена глаголов?
Беркович дернулся, будто получил пощечину.
- Черт возьми, Песах, - сказал Бутлер, описывая мне в субботу вечером эту сцену, - я не предполагал, что новые репатрианты из России такие ранимые. В наше время… Впрочем, не буду ничего утверждать, мне было десять лет, когда мы приехаи… Я всего лишь пошутил, а Беркович нахохлился, как петух, и отвечал на мои вопросы с таким видом, будто обвинение в убийстве волнует его куда меньше, чем намек на то, что он недостаточно хорошо знает иврит.
- А он хорошо знает иврит? - осведомился я. - Нешуточное обвинение, в конце концов, я имею в виду убийство, а не знание грамматики. Он мог чего-то не понять в твоих вопросах…
- Чепуха, - сказал Роман, - с ивритом у Берковича все в порядке. Хуже с логикой. Я вытянул у него точное описание всего, что происходило в лаборатории до и после убийства. Смотри. Беркович сидит за своим столом и заполняет анкеты. Он слышит, как за спиной его кто-то встает, проходит по комнате, он даже может сказать, кто это был и куда прошел, память у Берковича, по его словам, хорошая - причем, не только зрительная, но и слуховая. Так вот, первым со своего места, по его словам, вставал покойник. Э-э… Когда еще был жив, естественно. Груберман подошел к распределительному щиту и, вероятно, включил установку, на которой ставил эксперимент. После этого вернулся на рабочее место, и Беркович утверждает, что больше не вставал и не издавал никаких звуков.
Дважды вставал с места Флешман, проходил мимо установки Грубермана до самого окна и возвращался обратно. Беркович утверждает, что Флешман так делает всегда - подходит к окну, смотрит на крыши Рамат-Авива, думает о чем-то, потом возвращается на рабочее место. Шуваль, по словам Берковича, тоже делал перерыв - отходил от компьютера и курил в углу, где расположен вытяжной шкаф. Вообще-то курить в лаборатории запрещено, но, если включить вытяжку, то запах дыма не ощущается.
- Иными словами, - сказал я, - этот твой Беркович утверждает, что Грубермана могли убить и Шуваль, и Флешман. Каждый из них проходил за спиной Грубермана по крайней мере один раз. А сам Беркович? Он так и сидел сиднем?
- Почему же? Он тоже вставал дважды. Первый раз - просто размяться, от своего стола не отходил, но оборачивался и видел, что Груберман подкручивает какие-то верньеры. Во второй раз Беркович хотел подойти к Шувалю и списать данные из файла. Вот тогда-то он и увидел черное пятно, расплывавшееся на спине Грубермана. Сначала он не понял, что это такое, а когда до него дошло, он завопил и побежал звонить в скорую.
- Значит, он слышал, кто проходил мимо Грубермана последним.
- Он не знает. Видишь ли, у него хорошая память на отдельные события, но он, бывает, путает последовательность. Короче говоря, он не смог сказать, кто вставал со своего места последним - Шуваль или Флешман.
- Думаю, - сказал я, - что ты все же восстановил эту последовательность, допросив остальных, верно?
- Твоя проницательность, Песах, не знает границ, - заявил Роман Бутлер. - Если бы ты еще догадался приготовить новую порцию кофе…
- Сначала доскажи…
- Сначала кофе, - потребовал Роман, и я отправился на кухню.
Включив чайник и дожидаясь, когда закипит вода, я старался представить себе, что творилось на факультете. Хорошо, что была пятница - в другой день в коридорчике собралась бы толпа любопытных, и хотел бы я посмотреть, как полиция стала бы выдавливать из здания студентов, знающих, в отличие от полицейских, все закоулки. В прошлом году, не у физиков, впрочем, а на инженерном факультете в здании Вольфсон, произошел несчастный случай - от токарного станка отлетела какая-то штука, я так и не смог запомнить ее названия, и отсекла у рабочего правую щеку. Он потерял много крови, и хотя никто не говорил, что ему нужно делать переливание и было сделано никаких официальных сообщений или объявлений, но уже полчаса спустя половина студентов университета толпилась перед зданием на мосту, соединявшем две части университета.
Наверняка, гибель Грубермана вызвала огромное количество слухов и предположений, и, если Роман что-то либо забыл, либо не захотел мне рассказать, я узнаю обо всем завтра, когда приду на работу. Наверняка мне расскажут в десять раз больше того, что рассказал Роман, и хотел бы я знать, какой части слухов и предположений можно будет верить!
* * *
- Вторым, - продолжал комиссар, - я вызвал Хаима Шуваля. Не буду говорить о своих впечатлениях, это эмоции.
- Почему же? - прервал я Романа. - Эмоции, впечатления порой значат не меньше фактов, или ты не согласен с этим?
- Согласен, - помедлив, сказал Роман. - Шуваль мне не понравился, если тебя это интересует. В отличие от Берковича, он был спокоен, держал себя в руках, на вопросы отвечал не сразу, но подумав, что-то в уме сопоставив, в общем, проведя быстрый анализ информации. Если он хотел скрыть какие-то факты, у него это получилось бы лучше, чем у Берковича. С такими свидетелями трудно иметь дело, потому что они сообщают не столько факты, сколько свою интерпретацию фактов. А уж если такой человек попадает в число подозреваемях… Приходится обращать внимание не только на каждое его слово, но на каждое движение головы или выражение лица. Факты, в изложении Шуваля, выглядели таким образом.
Он пришел в лабораторию последним - все уже сидели на своих рабочих местах, Груберман заканчивал приготовления к опыту, но установка еще не была включена. Шуваль пожелал всем доброго здоровья, но отозвался только Беркович, пробормотав что-то о жаркой погоде, которая здоровья не прибавляет.
Шуваль включил компьютер и продолжил анализ задачи об этом… э-э… втором гелии с того самого места, на котором прервал расчеты в четверг. В отличие от Берковича, он так увлекся, что, по его словам, не замечал ничего вокруг себя. По лаборатории могли ходить грабители или террористы, Шуваль видел только экран и слышал только шорох собственных мыслей. Что-то у него не сходилось в расчетах, он называл какие-то слова и числа, и у меня сложилось впечатление, что всей этой не относящейся к делу информацией он то ли уводит мои мысли от нужного направления, то ли чего-то боится и страх свой попросту заговаривает. Ну, знаешь, как африканский колдун заговаривает боль…
- А может, ни то, и ни другое? - спросил я. - Ты не допускаешь мысли, что этот Шуваль не в состоянии рассказывать о своей работе, не вдаваясь в детали? Для него ведь это не просто слова, тебе они непонятны, а он всем этим живет, и…
- Да, да, согласен, - поднял руки Роман. - Ты тоже, надо тебе сказать, если начинаешь говорить об историографии, то воображаешь, что все эти даты и фамилии, которые ты перечисляешь со скоростью автомата, интересны кому-то еще, кроме тебя самого…
- Ну спасибо, - сказал я возмущенно. - Буду знать теперь, как отвечать на твои вопросы.
- Не обижайся, Песах, - покачал головой Роман. - Вы все, научные работники, слишком впечатлительны, что физики, что историки… Могу я продолжить?
- А кто тебя прерывал?
- Никто? Значит, мне показалось… Так вот, примерно через час Шувалю захотелось курить. Среди четырех докторантов лишь Шуваль был курящим, и, по молчаливому уговору, уходил обычно курить в коридор, где есть специально отведенное для этого место. Но изредка он позволял себе курить и в лаборатории - используя вытяжной шкаф, если хотел сделать всего две-три затяжки. Ну бывает, приспичит, так хочется закурить, и…
- Не нужно объяснять, - прервал я Бутлера, - все равно не пойму. От запаха табака меня мутит. Продолжай. Шувалю захотелось курить…
- Он встал и прошел к вытяжному шкафу мимо Грубермана. Шуваль утверждает, что в тот момент тот был жив - во всяком случае, когда Шуваль, сделав несколько затяжек, возвращался назад, ему показалось, что Груберман пробормотал что-то вроде "договаривались же не курить в лаборатории…"
- Так, - сказал я. - И еще два раза вставал со своего места Флешман…
- Совершенно верно. Лабораторная установка, на которой работал Флешман, загораживала ему практически всю лабораторию. Да и не слышал он, по его словам, ничего. Но подтвердил, что дважды покидал рабочее место и проходил мимо Грубермана. Первый раз, чтобы взять какой-то справочник из шкафа у двери. Во второй - чтобы положить книгу на место.
- Он, конечно, показал тебе этот справочик?
- Естественно, и даже подробно объяснил, что именно он там искал, но ты же знаешь, Песах, мои способности к наукам. В протоколе все записано, но я запомнил только, что его интересовало что-то электрическое… Или магнитное?.. Ну неважно, главное, что воткнуть этот справочник человеку в спину совершенно невозможно. Разве что по голове ударить.
- В шкафу могли быть и другие предметы, - сказал я, - а Флешман мог соврать.
- Песах, ты удивительно проницателен, - язвительно сказал Роман. - Кофе ты тоже готовишь отвратительный, но все же ты это делаешь лучше, чем рассуждаешь. Я же сказал тебе, что орудие убийства найдено не было. Нигде - ни в шкафах, ни в карманах подозреваемых, ни в столах, ни даже внутри установок.
- Вы и туда лазили? - удивился я. - Наверное, физики сейчас проклинают тупых полицейских, сорвавших им опыты.
- Безусловно, - согласился Роман. - Но думаю, что говорят они не о тупых полицейских, а о настырных, что, конечно, не одно и то же.
* * *
- К сожалению, - сказал Роман и оглядел всех трех докторантов, - я не могу вас задержать ввиду отсутствия улик, показывающих на кого-либо конкретно. Но ведь и слепому ясно, что убил кто-то из вас. И спрятал нож. Вы же понимаете, что найти его - вопрос времени.
Показалось ли ему, что при этих словах кто-то из подозреваемых тихо хихикнул?
- А там и до мотива убийства доберемся, - продолжал Роман. - Кто-то из вас имел ведь серьезные основания ненавидеть Грубермана…
- Я имел, - мрачно заявил Шуваль, поднимая на комиссара честный взгляд человека, не способного убить муравья. Он… - Шуваль сбился, помолчал и добавил: - В общем, он нехороший человек. То есть… был нехорошим.
Беркович и Флешман промолчали, но комиссару показалось, что они были полностью согласны с мнением Шуваля.
- Объяснитесь, - попросил комиссар. - Вы сказали, что имели серьезные основания ненавидеть погибшего.
- Это вы сказали так, - дернулся Шуваль.
- Сказал я, а вы согласились. И назвали Грубермана нехорошим человеком. Вот я и прошу - объяснитесь.
- И все сказанное мной вы немедленно обернете против меня, верно я понимаю? Все мы подозреваемся в этом убийстве.
- Отправляйтесь по домам, - приказал Бутлер, - и никуда не выходите до воскресенья. В воскресенье, в девять утра, явитесь в управление полиции, третий этаж, пропуска для вас будут готовы. Надеюсь, мне не придется искать вас от Метулы до Эйлата?
- И в синагогу нельзя? - недовольно сказал Шуваль. - Суббота все-таки.
- Вы посещаете синагогу? - недоверчиво поинтересовался Роман.
- Вообще-то нет, но в подобных обстоятельствах даже у неверующего может возникнуть желание…
- Очистить душу?
Шуваль демонстративно отвернулся к окну - его отношения с Богом, в которого он не верил, не могли стать предметом дискуссии.
- Можно в синагогу, - сказал Роман, - а также в гости и даже в театр, если у вас есть настроение. Я прошу только не покидать Тель-Авив.
Глава 3
Исчезнувший стилет
- Вот, собственно, и все, что мне удалось выяснить по горячим следам, - закончил свой рассказ Роман Бутлер. - Теперь представь. Есть труп, но нет орудия убийства. Есть три человека, каждый из которых мог убить, но нет мотивов. Разве что заявление Шуваля о том, что он имел серьезные основания ненавидеть Грубермана, поскольку тот был нехорошим человеком.
- Может быть, они просто сговорились заранее, - предположил я, - и замешаны все трое? Как в "Восточном экспрессе" Агаты Кристи.
- В "Восточном экспрессе", - сказал Роман, показывая исключительное знание детективной классики, - на теле убитого было двенадцать колотых ран, и число подозреваемых тоже было равно двенадцати. Суд присяжных. А здесь одна смертельная рана и три человека, которые - я успел это заметить - вовсе не состояли в дружеских отношениях друг с другом.
- Почему ты так решил?
- Множество признаков. Шуваль презрительно усмехался, когда Беркович говорил о том, что намерен закончить диссертационную работу раньше срока. Флешман демонстративно пожал плечами и отвернулся, когда Шуваль заявил, его тема относится к самому переднему краю физической науки. А Беркович вообще смотрел на обоих коллег свысока, во взгляде его так и читалось: "чего вы стоите по сравнению со мной?"
- В тебе пропадает талант физиономиста, сказал я.