- К тому же, - продолжал Роман, не обращая внимания на мой выпад, - вынести нож из лаборатории и спрятать его или выбросить не мог никто. В коридоре действительно производил уборку араб по имени Махмуд Фатхи, житель Калькилии. В отличие от наших докторантов, он работает в университете пятнадцать лет и держится за место обеими руками. Он утверждает, что в течение часа, пока он продвигался со шваброй от одного конца коридора до другого, из лаборатории не выходил никто. Потом, будто ошпаренный, выскочил Беркович, пробежал к телефону, едва не перевернув ведро с грязной водой, что-то прокричал в трубку и, вернувшись в лабораторию, захлопнул дверь с таким грохотом, что с доски объявлений упал приклеенный скотчем лист бумаги.
- Что там было написано? - поинтересовался я.
- Э-э… не понял.
- Ну, - сказал я, - если ты упомянул упавший на пол лист, значит, он как-то связан с этим делом. Вот я и спрашиваю… Ты ведь ничего не говоришь зря.
- Песах, - Роман отодвинул пустую чашку и сделал попытку приподняться, но, поскольку попытка была явно демонстративной, то успехом она, естественно, не увенчалась. - Песах, я не детективный рассказ пишу, где каждое слово - повод для размышления. Я тебе рассказываю реальное дело, в котором сам еще не разобрался. Будешь подкалывать - никакой информации.
- Хорошо-хорошо, - поспешно сказал я. - Беру свой нелепый вопрос назад. И задаю другой, столь же нелепый: ты веришь в мистику?
- Если ты имеешь в виду таинственное исчезновение стилета, то никакой мистики тут нет. Лаборатория опечатана, все окна закрыты изнутри. Завтра мои люди повторят обыск. Потратят день, но нож найдут. Он там, больше ему быть негде.
- А за окном?
- Мы проверили. Снаружи клумба, отпечатался бы любой след. Нет, в окна ничего не выбрасывали. Вылезть в окно или влезть тоже невозможно. Нижняя часть вообще не открывается, а верхняя…
- Знаю, прервал я, - у нас в Гилморе такие же окна, и чтобы в них что-то выбросить, нужно залезть на стол. Если бросать снизу, непременно попадешь в стекло…
- Тогда ты представляешь себе место действия.
- Отличная логическая задачка, - сказал я. - Когда ты уйдешь, я потрачу весь вечер на ее решение.
- Тогда я уйду сейчас, - заявил Роман, даже не делая попытки приподняться.
От новой порции кофе он отказался. Я его не винил - кофе действительно получился отвратительным. К тому же, вода остыла, фильтр я наполнить забыл, а банка "Нескафе" оказалась почти пустой.
- Время вечерних новостей, - сказал я. - Посмотрим?
- Ни за что, - отказался Роман. - Наверняка покажут мою постную рожу. Ненавижу репортеров.
- Убил бы всех до одного, а? - серьезно спросил я.
- Не придирайся к словам, Песах! Ненависть, о которой говорил Шуваль, имеет другую природу. В отличие от меня, он имел в виду нечто вполне конкретное.
- Почему ты не спросил - что именно?
- При всех? Завтра я допрошу каждого, но до этого мои люди соберут всю необходимую информацию. Чтобы задать правильный вопрос, нужно хотя бы наполовину знать ответ, ты согласен?
- Вполне научный подход к делу, похвалил я.
* * *
В отличие от Романа, я не видел убитого, не говорил с подозреваемыми, все эти люди были для меня абстракцией, вот я и подходил к делу как к логической задаче. Классический случай запертой комнаты. С одним отличием: в классическом варианте в запертой комнате находится убитый, и нет никаких признаков того, что в комнату мог войти убийца и совершить злодеяние. В данном же случае убийца наверняка из комнаты не выходил. Все улики просто обязаны были присутствовать именно в комнате, Бутлер обязан был их видеть, и следовательно…
Следовательно, он наверняка держал орудие убийства, как бы оно ни выглядело, в руках и не увидел в этом предмете ничего подозрительного. Что бы это могло быть? Длинное и острое. Ручка от какого-то прибора, которую можно вынуть, а потом вставить на место? Полицейские искали нож, руководствуясь нормальной логикой, а убить могли, скажем, какой-нибудь штукой, которая находится обычно внутри прибора и выполняет некую функцию… Наверняка было именно так. Простая логика: если предмет отсутствует, значит, его роль выполнял другой предмет.
Вот только… На этой гипотетической ручке должны были остаться следы крови. Вытереть их убийца не имел никакой возможности.
Я позвонил Роману в первом часу ночи - уверен был, что он не спит. Выслушав мою точку зрения, комиссар сказал, зевая:
- Песах, если тебе, чтобы додуматься до этой идеи, понадобился целый вечер, то мне тебя жаль. Этот вариант проверялся. Следов крови нет ни на одном более или менее остром предмете в лаборатории, где бы он ни находился - внутри аппаратуры или снаружи. В том числе на ручках, тумблерах и даже измерительных линейках. Иди-ка спать.
- А мотив? - сказал я. - Ты думал о мотиве?
- О мотиве я подумаю завтра, когда допрошу каждого в отдельности и прочитаю, что напишут мне мои эксперты, которые сейчас изучают биографии и связи этой троицы. Что еще?
- Только одно. Почему все-таки упало со стенда объявление?
Роман положил трубку.
Глава 4
Слишком много мотивов
Вообще говоря, по специальности я историк. Я хочу сказать, что в воскресенье утром у меня были проблемы, далекие от убийства в здании Шенкар. От нашего Гилмора до Шенкара рукой подать, а из окон, выходящих на восточную сторону, можно было, не покидая рабочего места, видеть суету у физиков. Однако единственное окно моего закутка выходит на противоположную сторону, и поэтому, явившись утром в воскресенье на работу, я отступил от современности почти на полвека.
Согласитесь, что исторические документы подчас куда более загадочны, нежели самое странное преступление. До вечера я сидел над пожелтевшими от времени страницами личного дневника умершего в прошлом году Залмана Йохума, бывшего солдата "Эцеля". Дневник пролежал среди семейных бумаг почти полвека, и подумать только, что даже сам Йохум его ни разу не открыл! К примеру, автор утверждал, что, когда "Альталена" подошла к берегу на расстояние пушечного выстрела…
Прошу прощения, я увлекся. Не думаю, что мысли, посетившие меня во время чтения дневника Залмана Йохума, имеют отношение к расследованию убийства в университете. Честно говоря, я и забыл о моем соседе Романе Бутлере. Я бы и дома, поужинав, продолжил работу с дневником, занося в компьютер кое-какие соображения автора и сопоставляя их с аналогичными мыслями политиков и военных времен Войны за независимость, но разве дома дадут заниматься делом? Сначала я помог Рине пропылесосить диван в салоне, потом звонил из части наш сын Михаэль, и нам с женой пришлось вникать в суть его размолвки с Ирой. Лично я так и не понял, из-за чего возникли разногласия, но Рина, кажется, все решила правильно, во всяком случае, к концу разговора сын уже не собирался "разом кончать со всем этим". Ира - хорошая девушка, но брачный возраст у Михаэля еще, по-моему, не наступил, и он абсолютно не был способен понять, что девушки смотрят на некоторые вещи куда более серьезно, чем парни.
Разговор получился нервным, и мы с Риной его еще долго обсуждали - сначала за чаем, потом перед телевизором и, наконец, в постели.
Роман позвонил в двенадцатом часу ночи:
- Песах, - спросил комиссар, - тебя интересуют мотивы?
Думал я тот момент о Михаэле с Ирой и потому ответил невпопад:
- Мотив очевиден - если не хочешь жениться, лучше расстаться..
- Я сейчас приду, - сказал Бутлер после продолжительного молчания. Естественно, он решил, что мой мозг перегрелся, решая его детективную задачу.
- Ты не собираешься спать? - спросила Рина, когда я начал влезать ногами в шорты.
- Я не могу спать в шортах, - пояснил я. - И не могу разговаривать с Романом, сидя в трусах. И то, и другое неприлично.
- Мне завтра рано вставать, - сказала Рина и отвернулась к стене. - Постарайтесь говорить тихо.
Полчаса спустя, так и не согласившись ни с моей (а точнее - Залмана Йохума) версией событий полувековой давности, ни с моими соображениями о нравах современной молодежи, Роман сказал:
- Похоронили сегодня Грубермана. Я не был, но мой инспектор утверждает, что особой скорби на лицах он не заметил. Послушал, о чем говорили люди. Из родственников был только дядя, живущий в Нацерет-Илите. Я знаю, что у погибшего есть еще тетя, она живет в Ашдоде, но она приехать не изволила, хотя и была сегодня свободна… Собрались, в основном, докторанты-физики, несколько девушек, которые когда-то с Груберманом встречались, преподаватели и официальные лица из деканата. Покойника, по мнению инспектора Эшлера, не любил никто. Склочная личность, самолюбив, в житейском плане мелочен…
- Сто причин, чтобы убить, - пробормотал я.
- Согласен, если бы склочников убивали, мир сейчас был бы пуст… Я всего лишь обрисовал тебе общую картину. Есть более конкретные сведения о подозреваемых. Я надеялся поговорить о них с профессором Брандером - это их научный руководитель. Но Брандера нет в стране: уехал на какую-то конференцию в Штаты… Итак, Хаим Шуваль. Знаком был с Груберманом давно. Они как-то даже снимали вместе трехкомнатную квартиру в Пардес-Каце. Не ужились, Груберман своего соседа просто третировал. Потом Шуваль женился и переехал. Брак оказался неудачным, и, поступив в докторантуру, Шуваль воспользовался случаем перейти в университетское общежитие. Можешь представить его настроение, когда они с Груберманом опять оказались в одной комнате - теперь уже на работе.
- Что значит "третировал"? - спросил я. - Поджигал Шувалю простыни? Не пускал в туалет?
- При чем здесь простыни? - раздраженно сказал Роман. - Ты когда-нибудь жил с соседом, который, когда ты говоришь по телефону, стоит рядом с секундомером в руке, а когда присылают телефонный счет, требует распечатку разговоров и пересчитывает каждый шекель?
- С такими соседями я не жил, но когда мы приехали в страну, то полгода пришлось снимать квартиру вместе с родственниками. Это, согласись, даже хуже. Но сейчас мы неплохо общаемся, я хочу сказать, что, несмотря на все свары, ни у кого не возникла идея взять нож и…
- Почему ты так прямолинейно рассуждаешь, Песах? - спросил Роман. - И, к тому же, прими во внимание характеры. Ты человек достаточно открытый. Легко заводишься, но понимаешь, где нужно остановиться. А Шуваль - человек замкнутый. Никакого чувства юмора. Груберман, наоборот, любил подшутить. Правда, шутки его были… К примеру, когда они жили вместе, он как-то позвонил откуда-то домой и, изменив голос, потребовал к телефону самого себя. Шуваль сказал, что соседа нет. Ах так, ну тогда я сейчас приду, сказал Груберман, и ты выдашь две тысячи шекелей, которые Груберман мне должен. А иначе я такое устрою… Шуваль собирался вызвать полицию, но не сделал этого, а попросту закрылся на все замки и впускал в квартиру никого, в том числе и самого Грубермана, который пришел поздно вечером навеселе и давно думать забыл о дневном звонке…
- Шутка, конечно, не первой свежести, - поморщился я. - Но и отсутствие чувства юмора, извини, не избавляет от ответственности.
- Ответственности за что? - с подозрением спросил Роман.
- За то, что у человека нет чувства юмора, - пояснил я. - Наверняка, если поднять статистику, окажется, что подавляющее большинство убийц чувством юмора не обладали.
- Конечно, - сказал Роман, - а все их жертвы были большими юмористами. С такой теорией я еще не встречался. Могу я продолжить?
- А разве я тебя перебивал? - удивился я.
- Короче говоря, - продолжал Роман, - Груберман не так давно решил ради шутки приударить за женщиной, которая нравилась Шувалю…
- Почему ты решил, что ради шутки?
- Все так говорят. Со стороны это всегда виднее, не замечает этого обычно лишь сам, так сказать, объект шутки… Шошана Равэ, химик-лаборант, работает в университете третий год, разведена, имеет дочь шести лет.
- Она что, старше Шуваля?
- На год или два. И наверняка опытнее. Все говорят, что именно такая женщина Шувалю нужна. Они встречались с начала семестра, и все было достаточно серьезно, но тут вмешался Груберман. Любопытно, что сам Шуваль их и познакомил, когда Шошана как-то зашла в лабораторию… Груберман несколько раз приглашал женщину в кафе и…
- Если она соглашалась, - вмешался я, - то, значит, не было у нее с Шувалем ничего серьезного.
- С ее точки зрения, может, и не было, но Шуваль думал иначе.
- Ты полагаешь это поводом для убийства?
- Почему бы нет, учитывая отношения Шуваля с Груберманом, и то, что утром в пятницу, когда Шуваль усаживался за свой стол, Груберман со смехом принялся рассказывать, как вчера пытался уложить Шошану в постель. По словам Берковича, Шуваль готов был броситься на соседа с кулаками, но в лаборатории очень тесно, во время драки они переломали бы ценную аппаратуру, и… Короче говоря, Шуваль вполне мог…
- Ясно, - сказал я. - Состояние аффекта и все такое. В таком состоянии люди обычно плохо соображают и не прячут ножики так тщательно, что целая бригада полицейских не в состоянии ничего обнаружить.
- Не язви, Песах, - обиделся Роман. - Стилет действительно не обнаружен. Пока, - внушительно добавил он.
- Естественно, - согласился я. - И, не имея улик, вы занимаетесь поисками мотива. С Шувалем ясно - классический и банальный "шерше ля фам". Какой же мотив вы обнаружили у Берковича? Надеюсь, не женщина?
- Нет. Берковича женщины вообще не интересуют.
- Да? - удивился я. - Странное состояние для молодого мужчины. Хотя… Есть даже песня такая: первым делом самолеты… Ты наверняка не помнишь, ты из России слишком давно.
- А ты, конечно, помнишь, потому что жил еще при Сталине, - парировал Роман, обнаружив неожиданные для меня познания в истории советской песни.
- Хороший историк, - назидательно сказал я, - способен ужиться в любом периоде, который он изучает.
- Берковича интересовала стипендия американского фонда, а не самолеты с девушками, - сказал Роман. - Он подал заявку, прошел все конкурсные стадии, и в конце концов выяснилось, что то же самое сделал Груберман, причем исключительно из вредности и спортивного интереса - он вовсе не собирался участвовать в этой программе. В результате стипендию не получил ни тот, ни другой. Но если для Грубермана это была игра, то Беркович потерял крупный шанс, которого он добивался почти год. Я говорил тебе, что Беркович с родителями репатриировался два года назад, положение его в университете было очень непрочным, и любая возможность укрепиться…
- Откуда он приехал?
- Беркович? Из Киева, а что?
- Ничего, - я пожал плечами. - У меня были знакомые Берковичи, но не в Киеве, а в Москве.
- Твоя мысль, Песах, - вздохнул Роман, - делает странные скачки. Может, тебе нужно хорошо поспать, чтобы голова стала ясной…
- Я сплю, когда говорю с тобой, мрачно сказал я. Мотивы убийства, которые ты обнаружил, могут показаться основательными только во сне. Подумать только, человек не получил стипендию, взял нож… Кстати, откуда он его взял? Ты не знаешь, куда он его спрятал, но взял-то откуда? Были в лаборатории подобные ножи?
- Хороший вопрос, - кивнул Роман. - После полуночи ты начинаешь соображать, особенно если тебя раздразнить. Не было в лаборатории длинных и узких ножей. Очевидно, что убийца принес нож с собой…
- И следовательно, убийство было задумано заранее. Аффект не проходит. Значит, Шуваль не убийца. А у Берковича была причина, был повод и было время на обдумывание. Логично?
- Логично. Но, видишь ли, причина, повод и время были также и у Флешмана.
- О Господи, еще и этот впридачу! Ему-то чем насолил Груберман?
- Деньги, Песах, не меньший повод для ненависти, чем женщины. Впрочем, похоже, что и женщина присутствовала. У меня нет доказательств, только свидетельства людей, знающих Флешмана. В отличие от Шуваля, Флешман - личность ранимая и мягкая. Ничего не стоит его в чем-то убедить, он легко откликается на просьбы, о чем потом жалеет. Около года назад, почти сразу после того, как Флешман начал работать над диссертацией и еще не знал склочного характера Грубермана, он имел несчастье одолжить тому довольно большую сумму денег.
- Сколько?
- Могу только догадываться. Сам Флешман это отрицает. Но в октябре он снял со своего счета двадцать тысяч шекелей - почти все накопления. На вопрос "зачем" пожимает плечами и говорит, что нас это не касается. Он, вообще говоря, прав, и я не имел бы никакого права интересоваться состоянием его банковского счета, если бы не дело об убийстве. Пришлось действовать через суд и получить разрешение судьи Хузмана. Как бы то ни было, в октябре Флешман снял своего счета двадцать тысяч шекелей наличными. Согласись, необычная операция - кто же берет наличными такую большую сумму? Почему он не выписал чек? Если он передал деньги Груберману, почему не хотел, чтобы это было отражено в банковских документах? Сам Груберман просил его об этом?
- Вымогательство? - предположил я. - В этом случае Груберман, конечно, был заинтересован в наличных деньгах, чек его не устраивал.
- Я тоже об этом подумал. Но, повторяю, нет доказательств. Флешман молчит, и имеет на это полное право, у Грубермана не спросишь… И я не знаю, в чем Груберман смог увидеть слабость Флешмана. Что предосудительного нашел Груберман в биографии Флешмана - достаточное для шантажа? Если, конечно, шантаж и вымогательство имели место. Не исключаю, что Флешман дал денег сослуживцу по доброте душевной, и вовсе не потому, что ему было что скрывать. Груберман просил деньги не только у Флешмана. Как раз в то время он пытался начать свое дело, и ему нужна была большая сумма. Дело было довольно рискованное, но никакого криминала.
- Что за дело? - спросил я.
- Никакого криминала, - повторил Роман. - Груберман хотел, как положено, получить банковскую ссуду на бизнес, но нужно было вложить и свои деньги, которых у него не было.
- Двадцать тысяч?
- Чуть больше.
- Ясно, сказал я. Флешман деньги дал, а обратно получить не сумел. Ну и шел бы в суд. Если бы каждый кредитор тыкал ножиком в своего должника…
- Не забывай о психологии, Песах. Представь: ты находишься в одной комнате с человеком, которого терпеть не можешь, и он каждый день намекает, что денег ты не получишь, а поскольку ты выдал их наличными, то и в суде доказать ничего не сможешь, вот, кстати, возможная причина, почему Груберману нужны были именно наличные, а не чек… судопроизводство, к тому же, тянется годами, и таких дураков, как Флешман, в Израиле днем с огнем не сыскать… Наверняка не такими словами, но что-то в этом роде говорилось постоянно. У тебя есть нервы?
- Нервы у меня есть, сказал я.
- И как бы ты реагировал, оказавшись на месте Флешмана?
- Дорогой Роман, с чувством сказал я, впервые вижу полицейского, который оправдывает возможного убийцу.
- Песах, я никого не оправдываю, поскольку пока никого и не обвиняю. Психологический этюд, не более.
- Ты сказал, что и женщина присутствовала…
- Очередной слух. Флешмана недавно бросила невеста, и говорят, что не без участия Грубермана.
- Ну и тип, - удивился я. - Он что, ни одной юбки не пропускал?..