- Отец никогда женат не был. Меня растила нянька, которая умерла, когда мне было пятнадцать - четыре года назад. Я ее не любила. По-моему, пневмонию она подхватила единственно для того, чтоб я себя почувствовала виноватой. Я… приемная дочь. - Она опять оглянулась, ища пепельницу. Эллери ее подал; девушка, напряженно застыв, смяла в ней сигарету. - Хотя на самом деле настоящая. Знаете, между нами с отцом никогда не было притворных приятельских отношений, прикрывающих, с одной стороны, презрительное снисхождение, а с другой - неуверенность. Я любила и уважала его, он… называл меня единственной женщиной в своей жизни. Папа был человек старой школы. Заботился обо мне, всегда стул подавал и так далее. На него можно было положиться… - И все рухнуло, понял Эллери, ты цепляешься сильными пальчиками за обломки. - Это случилось, - продолжала Лорел Хилл прежним невыразительным тоном, - две недели назад, третьего июня. После завтрака пришел наш шофер, Симеон, доложил папе, что подал машину, а у парадных дверей лежит что-то "чудное". Мы все вместе вышли… на лестнице лежал дохлый пес с обычной посылочной карточкой на ошейнике. На ней черным карандашом было написано папино имя: "Леандру Хиллу".
- И адрес?
- Только имя и фамилия.
- Почерк не показался знакомым? Вы его не узнали?
- Собственно, я не смотрела. Заметила карандашную надпись, когда папа склонился к собаке. Он удивленно сказал: "Это мне адресовано" - потом открыл футлярчик.
- Какой футлярчик?
- Серебряный, маленький, со спичечный коробок, висевший на ошейнике. Папа его открыл, там лежал листок тонкой бумаги, сложенный в несколько раз, чтоб вместился. Он его вытащил, развернул, листок был сплошь исписан… от руки, на печатной машинке, не знаю - прочел, отвернувшись. А когда дочитал, лицо у него было цвета непропеченного теста, губы посинели. Я принялась спрашивать, кто прислал записку, в чем дело, он конвульсивно скомкал бумагу, издал сдавленный крик и упал. Такое и раньше бывало. Сердечный приступ.
Она смотрела на Голливуд в эркерное окно.
- Выпить хотите, Лорел?
- Нет, спасибо. Мы с Симеоном…
- Что это была за собака?
- По-моему, охотничья.
- На ошейнике был регистрационный жетон?
- Не припомню.
- А жетон о прививке от бешенства?
- Я ничего не видела, кроме карточки с именем папы.
- Что можете сказать об ошейнике?
- Стоит максимум семьдесят пять центов.
- Дешевый. - Эллери подтащил светлый стул в зеленую полоску, оседлал его. - Дальше, Лорел.
- Симеон и наш слуга Исиро отнесли его в спальню, я побежала за коньяком, миссис Монк, экономка, позвонила доктору, который через несколько минут приехал из дома, с Кастилиан-Драйв. Папа был тогда еще жив…
- Так, понятно. А что говорилось в бумаге из серебряного футлярчика с ошейника мертвого пса?
- Я не знаю.
- Да бросьте!
- Когда он потерял сознание, листок был зажат у него в кулаке. Я не стала разжимать руку - не до того было, а к приезду доктора Волюты забыла про записку. Вечером вспомнила и при первой возможности - на следующее-утро - спросила у папы. Как только упомянула, он побледнел, забормотал "ничего, ничего", я поскорее сменила тему. Потом поговорила в сторонке с пришедшим доктором. Тот сказал, что вытащил скомканную бумагу и, не читая, положил на тумбочку возле кровати. Я расспрашивала Симеона, Исиро, экономку - никто ее не видел. Может, папа, очнувшись, забрал, когда никого рядом не было.
- Вы ее потом искали?
- Искала, не нашла. Наверно, он ее уничтожил. Эллери не стал комментировать это предположение.
- Что ж, у нас остается собака, ошейник, футлярчик. Что с ними стало?
- Я слишком волновалась за папу, не думала о собаке. Помню, велела Исиро или Симеону убрать пса с глаз долой, то есть с лестницы, а на следующий день миссис Монк сообщила, что звонила в ветеринарный департамент или еще куда-то, оттуда приехали и забрали его.
- Ну и ладно, - вздохнул Эллери, постукивая ногтем по собственным зубам. - Хотя ошейник и футлярчик… Вы уверены, что ваш отец среагировал не собственно на мертвого пса? Он боялся собак?.. Или смерти?
- Он обожал собак до того, что после смерти нашей Сары, чесапик-ретривера, отказался заводить другую, потому что слишком тяжело их терять. И по-моему, перспектива смерти не сильно его беспокоила. Безусловно, не так, как страдания. Он не выносил даже мысли о долгой болезни и боли, всегда надеялся отойти во сне в свое время. Вот и все. Я ответила на ваш вопрос?
- Да, - кивнул Эллери, - и нет. Он был суеверен?
- Не особенно. А что?
- Вы говорите, до смерти испугался. Вот я и спрашиваю на всякий случай.
Лорел помолчала, потом повторила:
- Он действительно до смерти испугался. Во-первых, не собаки. - Она обхватила колени руками, глядя прямо перед собой. - По-моему, собака роли вообще не играла, пока он не прочел записку. Наверно, и после этого не играла. Его ужаснула записка. Он пережил колоссальное потрясение. Я никогда раньше не видела его испуганным по-настоящему. Могу поклясться, папа от этого умер. Упал и лежал, словно мертвый… Его убила записка. - Девушка взглянула на Эллери чуть выпученными зеленоватыми глазами с коричневыми искорками. - Может, напомнила что-то забытое. И столь важное, что Роджер впервые за пятнадцать лет выполз из раковины.
- Что? - переспросил Эллери.
- Я говорю, Роджер Прайам, папин деловой партнер и старейший друг, вышел из дому.
- Впервые за пятнадцать лет?
- Пятнадцать лет назад его частично разбил паралич. С тех пор живет в инвалидном кресле, отказываясь выходить за пределы собственной усадьбы. Все пошло прахом… Насколько мне известно, он был в свое время крупным мужчиной, гордился сложением и физической силой и теперь даже мысли не допускает, чтобы кто-нибудь видел его беспомощным, превратившись поэтому в довольно-таки неприятную личность. Держится как ни в чем не бывало, постоянно хвастается, будто из инвалидной коляски в горах управляет крупнейшей на Западном побережье ювелирной фирмой. Конечно, ничего подобного. Все дела папа вел, но, чтобы не нарушать спокойствия, подыгрывал Роджеру, старался подладиться - давал поручения, с которыми можно справиться по телефону, никогда не предпринимал серьезного шага, не советуясь с ним, и так далее. Многие люди давным-давно работают в офисе, в выставочных залах и никогда не видели Роджера. Служащие его ненавидят, называют "невидимым богом", - улыбнулась Лорел. Эллери не обратил внимания на улыбку. - До смерти его боятся, конечно.
- А вы не боитесь?
- Я его терпеть не могу. - Слова прозвучали спокойно, но глаза убежали в сторону.
- И все-таки опасаетесь.
- Он мне просто не нравится.
- Продолжайте.
- Я при первой возможности в тот же вечер сообщила Прайаму, что у отца плохо с сердцем. Сама говорила с ним по телефону. Он очень интересовался обстоятельствами, требовал передать отцу трубку. Я отказала - доктор Волюта запретил его беспокоить. На следующее утро Роджер дважды звонил, папа, кажется, тоже хотел с ним поговорить. По правде сказать, так разволновался, что я пустила его к аппарату. Спальня соединяется прямым проводом с домом Прайама. Когда он ответил, папа попросил меня выйти.
Лорел вскочила и сразу же села, вытащив очередную сигарету. Эллери предоставил ей самой чиркать спичкой, на что она не обратила внимания, делая несколько быстрых затяжек.
- Никому не известно, о чем они говорили. В любом случае разговор длился лишь пару минут, после чего Роджер лично явился. Вместе с креслом и прочим в фургон погрузился, и… Делия, жена Роджера, сама его привезла. - На имени миссис Прайам Лорел запнулась. - Коляску прикатили в папину спальню, и Роджер запер дверь. Они проговорили три часа.
- О дохлой собаке и о записке?
- О чем еще? Разумеется, не о делах фирмы - прежде Роджер никогда не считал нужным лично вести деловые переговоры - и не о здоровье - у папы раньше дважды случались сердечные приступы. Конечно, говорили о псе и записке. Если б у меня и были сомнения, их развеял бы первый же взгляд на Роджера Прайама, самостоятельно выкатившегося из спальни. Он был испуган не меньше, чем папа, когда нашел записку, и по той же самой причине.
Есть еще кое-что любопытное, - тихо продолжала девушка. - Вы бы поняли, если бы знали Роджера Прайама. Он никогда ничего не боится. Видя что-нибудь страшное, не обращает внимания… А тут, редко со мной разговаривая, даже велел хорошенько присматривать за отцом. Я умоляла объяснить, в чем дело, но он сделал вид, что не слышит. Симеон с Исиро погрузили его в фургон, и Делия уехала.
Через неделю - в ночь на 10 июня - мечта папы исполнилась, он умер во сне. По заключению доктора Волюты, сердце не выдержало последнего потрясения. Его кремировали, прах покоится в бронзовой урне в пятнадцати футах под землей в Форест-Лауне. Он сам так хотел. Но остается вопрос на шестьдесят четыре доллара, Эллери: кто его убил? Я хочу знать ответ.
* * *
Эллери вызвал звонком миссис Уильямс, когда та не явилась, извинился, спустился вниз в маленькую переднюю, обнаружив записку от экономки с подробным изложением своих планов отправиться за покупками в супермаркет на Норт-Хайленд. Судя по свежезаваренному кофе в кофейнике на плите, глубокому блюду с тертым авокадо и ломтиками бекона, окруженными крекером, миссис Уильямс все слышала. Он понес закуску наверх.
- Очень мило с вашей стороны, - с удивлением молвила Лорел, словно милость нынче была удивительным делом. Не менее мило отказалась от крекеров, потом передумала, съела без передышки десяток, выпила три чашки кофе. - Помнится, я ничего сегодня не ела.
- Так я и думал.
Она нахмурилась, что Эллери счел благоприятным признаком по сравнению с окаменевшей маской.
- С тех пор я раз десять пыталась поговорить с Роджером Прайамом, но он даже не признался, что обсуждал с папой какую-то необычную тему. Я ему односложно сказала, в чем, на мой взгляд, заключаются его обязанности, долг многолетней дружбы, партнерства, заявила, что уверена - папу убил кто-то знающий о его слабом сердце и намеренно испугавший его до инфаркта. Спрашивала о записке. Он невинно изумился - какая записка? Стало ясно, что от него никогда ничего не добиться. Либо Роджер переборол страх, либо, как обычно, разыгрывает из себя Наполеона. За всем этим стоит страшная тайна, которую он намерен хранить.
- Как считаете, - спросил Эллери, - он доверил ее миссис Прайам?
- Роджер ее никому не доверит, - мрачно ответила Лорел. - Если доверит, то Делии в самую что ни на есть последнюю очередь.
- Ах, супруги Прайам не ладят?
- Я не сказала, что они не ладят.
- Живут душа в душу?
- Может быть, сменим тему?
- Почему?
- Потому что отношения Роджера с Делией абсолютно не связаны с делом, - серьезно ответила девушка, все-таки что-то скрывая. - Меня интересует одно: кто написал отцу записку.
- Тем не менее, - настаивал Эллери, - как ваш отец с Делией Прайам относились друг к другу?
- Ох! - расхохоталась она. - Вы, конечно, не знаете. Нет, романа у них не было. И быть не могло. Я же вам говорила, папа считал меня единственной женщиной в своей жизни.
- Значит, у них были недружелюбные отношения?
- Почему вы все время расспрашиваете о Делии? - резко спросила она.
- Почему вы об этом умалчиваете?
- Папа поддерживал с ней прекрасные отношения. Как и со всеми прочими.
- Не со всеми, - возразил Эллери.
Лорел пристально взглянула на него.
- Я хочу сказать, если ваше предположение, будто кто-то намеренно испугал его до смерти, справедливо. Не вините полицию за сомнения. Страх - смертельное оружие, следов которого не обнаружишь под микроскопом. На нем не остается отпечатков пальцев, закон никогда не считает его реальным доказательством. Записка… если б у вас осталась записка, было бы совсем другое дело. Однако ее нет.
- Вы надо мной смеетесь. - Она собиралась подняться.
- Ничуть. Гладкие с виду истории всегда скользкие. Я предпочитаю заковыристый случай. Расковыряешь какую-то кочку, пыль многое скажет. Теперь мне известно о некой проблеме у Делии с Роджером Прайамом. В чем она заключается?
- Почему вас это интересует?
- Потому что вам сильно не хочется объяснять.
- Вовсе нет. Просто время не хочется тратить, а говорить о Делии с Роджером - пустая трата времени. Их жизнь совсем не касается моего отца.
Они посмотрели друг другу в глаза. Наконец Эллери с улыбкой махнул рукой.
- Правда, у меня нет записки. И полиция обратила на это внимание. Без записки, без всяких свидетельств, я взялась за дело. Я попросила Роджера рассказать все, что ему известно, - зная, что этого было бы достаточно для полиции, - а он рассмеялся, посоветовал мне поехать в Эрроухед или Палм-Спрингс полечиться от "диких фантазий", по его выражению. В полиции сослались на заключение после вскрытия, на историю папиной болезни и вежливо меня завернули. Вы точно так же поступите?
Эллери отвернулся к окну. Меньше всего на свете хочется связываться с настоящим убийством. Впрочем, его заворожил дохлый пес. Почему собака накликала беду? Попахивает символизмом. А он никогда не мог устоять перед метафорически мыслящими преступниками. Разумеется, если тут поработал преступник. В Голливуде без конца играются игры, выкидываются грандиозные шутки. Некоторым известным случаям дохлый пес не годится в подметки. Один, к которому Эллери лично причастен, был связан со скаковой лошадью в ванной, в другом в течение двух дней принимали участие семьдесят шесть статистов. Некий шутник послал торговцу драгоценными камнями с больным сердцем недавно умершего пса с поддельной запиской от мафии, и, прежде чем жертва успела здраво оценить ситуацию, случился сердечный приступ. Узнав о неожиданном исходе шутки, затейник, естественно, струсил. Потрясенный больной вызвал на совещание старого друга и делового партнера. Возможно, записка грозила сицилийскими пытками, если завтра к полуночи бриллианты короны не будут доставлены в нефтяную скважину, пробуренную птеродактилями в Хэнкок-парке. Три часа обсуждая записку, Хилл нервно требовал выполнить приказание. Прайам, естественно, возражал и, в конце концов, выкатился… не испуганный, как показалось Лорел, а раздраженный бабским упрямством Хилла. Все это доконало последнего, он не успел собраться с силами, сердце отказало. Конец загадкам. Хотя остались какие-то кончики… Можно согласиться с полицией. Гораздо вероятней, что безумную детективную историю выдумала дочь покойника. Ее, несомненно, приняли за свихнувшуюся с горя неврастеничку или перспективную старлетку, жаждущую популярности. Решительности у нее достаточно для того и другого.
Эллери оглянулся. Девушка сидела, забыв сигарету, испускавшую вопросительные знаки.
- Наверно, - сказал он, - у вашего отца было полным-полно заклятых врагов?
- Ни одного не знаю.
Он удивился. По идее, должна была запастись именами, датами, статистическими данными.
- Папа был общительным, доброжелательным, любил людей, люди его любили. Именно он был лицом фирмы "Хилл и Прайам". Как у любого другого, бывали дурные моменты, но не думаю, чтобы кто-нибудь против него выступил. Даже Роджер.
- Значит, вы даже смутно не представляете, кто устроил… смертельный испуг?
- Теперь точно смеетесь. - Лорел Хилл встала, решительно бросила в пепельницу сигарету. - Простите, что отняла у вас столько времени.
- Попробуйте обратиться в хорошее агентство. Приятно было…
- Я решила, - усмехнулась она прямо ему в глаза, - сама заняться делом. Спасибо за авокадо.
- Ох, Лорел…
Девушка поспешно оглянулась. В дверях стояла высокая женщина.
- Добрый день, Делия, - поздоровалась Лорел.
Глава 2
Старательно отредактированные ремарки мисс Хилл совершенно не подготовили Эллери к встрече с Делией Прайам. Сквозь единственно доступные окна - прищуренные глаза юной Лорел - он видел в муже Делии напыщенного старикашку-тирана, самоуверенного калеку, железными когтями держащего в руках свой курятник, из чего следовало, что жена его представляет собой прячущуюся по углам серенькую наседку, ничтожную нервную глупую старую курицу…
Но стоявшая в дверях женщина нисколько не походила на беспомощную клушку, которую можно ощипать, зажарить, съесть и забыть. Делия Прайам принадлежала совсем к другому виду животного царства, гораздо выше рангом, и у любого встала бы комом в горле.
Она оказалась настолько моложе мысленного представления, что Эллери лишь значительно позже разгадал обыкновенный фокус, легкий магический трюк, который она исполняла столь же профессионально, как держала грудь. Со временем ему стало известно, что ей сорок четыре, но это фактически означало не больше - перед глазами вспыхнули цифры, - чем хронологический возраст Айеши. Чепуховая романтическая метафора не выходила из головы. Он даже возмутился бы, осознав, что в мечтах воображает себя героем своей юности Аланом Куотермейном, которому выпала честь стать свидетелем бессмертного стриптиза Повелительницы за завесой живого огня. Чистейшее мальчишество. Эллери сам себе удивлялся. Однако вот она стоит, блещет; нужна только фантазия, в которой у него не было недостатка, чтоб добавить сбрасываемые покрывала.
Делия Прайам - дичь крупная, видно с первого взгляда. Дверной проем обрамлял женщину идеальных пропорций в темно-желтой крестьянской блузе, набивной юбке смелой расцветки. Густые черные волосы гладко зачесаны на одну сторону на полинезийский манер, в ушах простые широкие золотые колечки. Голова, плечи, грудь, бедра - не поймешь, что лучше. Не столько позирует, сколько создает особую атмосферу необычайной сдержанности, настороженности и тревоги.
Некрасивая по голливудским стандартам - глаза слишком светлые, слишком глубоко посаженные, брови слишком широкие, губы слишком полные, цвет лица слишком яркий, фигура слишком героическая. Но восхищает именно чрезмерность - тропическая, влажная, блистательная, спокойная, победительная. С первым взглядом на нее как будто входишь в джунгли. Она возбуждает, взывает к каждому чувству, в ней все открыто, прелестно, опасно. Хочется услышать голос - сонное рычание из чащи.
В голову пришла первая внятная мысль: "Роджер, старый петух, где ты ее нашел?" И вторая: "Как же ты ее удержал?" Только забрезжила третья - в глаза бросилась застывшая улыбка Лорел Хилл.
Эллери взял себя в руки. Для девушки случай явно знакомый.