Сесиль удивился подобной перемене, но тотчас же вспомнил, что миллионер сам сбежал от родителей.
– Это я так говорю. Просто почему-то пришло в голову, – дипломатично улыбнулся Сесиль.
– И, на мой взгляд, не без основания, – сердито процедил Рейншор.
Сесиль уразумел непреложность истины, что родители никогда не прощают ребенку повторения своих ошибок.
II
– Вы пришли посочувствовать мне, – спокойно сказала Жеральдина Рейншор, когда Сесиль, покинув на некоторое время ее отца, пересек террасу и подошел к ней.
– Это мое открытое, доброе лицо выдает меня, – шутливо заявил он. – Но, шутки в сторону, по поводу чего мне следует выражать вам свое сочувствие?
– Вы прекрасно знаете, – последовал отрывистый ответ.
Они стояли рядом у балюстрады, смотря на пурпуровый солнечный диск, сверкавший почти на черте горизонта. Вокруг них все лихорадочно волновалось и шумело, доносились неясные звуки музыки из курзала, резкие крики поздних купальщиков с пляжа, трамвайные звонки слева, рев сирены справа, но Сесиль весь был поглощен присутствием своей соседки. "Некоторые женщины, – раздумывал он, старше в восемнадцать лет, чем в тридцать восемь, и Жеральдина представляет собой одну из них". Она была и очень молода, и очень стара в одно и то же время. Пусть она была чересчур еще непосредственна, даже груба, зато в ней уже теплились первые проблески сознания независимости человеческого духа. У нее была сила воли и не было недостатка в желании проявить ее.
Взглянув на ее выразительное, многоговорящее лицо, Сесиль подумал, что она так же играет жизнью, как ребенок бритвой.
– Вы хотите сказать…
– Хочу сказать, что отец говорил с вами обо мне. Я вижу по его лицу. Итак?
– Ваша откровенность выбивает меня из колеи, – улыбнулся Торольд.
– В таком случае возьмите себя в руки. Будьте мужчиной.
– Вы позволите мне говорить с вами, как с другом?
– Почему нет, если вы обещаете мне не ссылаться на мои восемнадцать лет.
– Я не способен на подобную грубость, – ответил Сесиль. – Женщине всегда столько лет, сколько она сама чувствует. Вы чувствуете себя тридцатилетней, поэтому вам по крайней мере лет тридцать. Раз этот вопрос разрешен, я позволю еще заметить, как друг, что если вы и мистер Валори – быть может, это будет даже извинительно с вашей стороны – начнете обдумывать какой-нибудь чрезвычайный шаг…
– Чрезвычайный?
– Какой-нибудь опрометчивый, безрассудный…
– А если мы уже начали? – спросила Жеральдина, приняв вызывающую позу и размахивая зонтиком.
– Тогда я почтительнейше посоветую вам воздержаться от него. Удовольствуйтесь до поры до времени ожиданием, милейшая женщина средних лет. Весьма вероятно, ваш отец сдаст свои позиции. А затем у меня есть предчувствие, что я смогу быть полезным.
– Нам?
– Возможно.
– Действительно, вы неплохой человек, – холодно резюмировала Жеральдина. – Но на каком основании вы пришли к заключению, что я и Гарри намерены…
– Прочел в ваших глазах, в ваших прекрасных полных отваги глазах. Видите, я расшифровал вас так же, как вы расшифровали своего отца.
– В таком случае, мистер Торольд, мои прекрасные, полные отваги глаза ввели вас в заблуждение. Во всей Америке не найдется другой такой скромной девушки, не способной ни на какой безрассудный поступок. Ведь если бы я когда-нибудь выкинула нечто подобное, у меня всегда было бы такое самочувствие, словно земля должна подо мной разверзнуться и поглотить меня. Такова уж я. Вы думаете, я не знаю, что отец пойдет на уступки? Мне кажется, он уже на пути к тому. При содействии времени можно привести в разум любого родителя.
– Прошу прощения, – проговорил Сесиль, одновременно и удивленный и убежденный. – И поздравляю мистера Валори.
– Скажите, он вам нравится?
– Чрезвычайно. Он – идеальный тип англичанина. – Жеральдина грациозно кивнула головой: – И такой послушный. Он делает все, что я ему скажу. Он сегодня вечером уезжает в Англию, но не потому, что это желание моего отца, нет, он уезжает по моей просьбе. Мы с мамой едем на несколько дней в Брюссель купить кружев. Таким образом, отцу представится благоприятный случай поразмышлять наедине с собою о своем величии. Как вы скажете, мистер Торольд, будет для нас с Гарри нравственное оправдание, если мы затеем тайную переписку?
Сесиль принял позу нелицеприятного судьи.
– Полагаю, что да, – решил он. – Но не говорите об этом никому.
– Даже Гарри?
Жеральдина поспешила в курзал, сославшись на необходимость разыскать мать. Но вместо этого она прошла через концертный зал, где расфранченные женщины занимались рукоделием под звуки оркестра, проникла в лабиринт коридоров и вышла на задний подъезд курзала, на бульвар ван-Изогем. Здесь она встретила мистера Валори, очевидно, ожидавшего ее. Они перешли через дорогу и, подойдя к трамвайной остановке, вошли в зал ожидания, уселись в уголке, и лишь благодаря тому, что стали нежно смотреть друг другу в глаза – молодой интеллигентный англичанин со словом "Оксфорд", написанном на его лбу, и прелестное дитя цивилизации – маленький зал ожидания превратился в павильон Купидона.
– Так оно и есть, как я думала, мой голубчик, – быстро заговорила Жеральдина. – Отца редко что может вывести из равновесия. Когда же он из него выведен, он непременно перед кем-нибудь изливается. В данном случае он выбрал доверенным лицом симпатичного мистера Торольда. И мистер Торольд был уполномочен переговорить со мною и убедить меня остаться паинькой и ждать. Знаю я, что это значит. Это значит, что отец предполагает, что мы вскоре позабудем друг друга, бедный Гарри. А кроме того, мне думается, это значит еще, что отец хочет выдать меня замуж за мистера Торольда.
– И что же ты сказала ему, дорогая? – спросил побледневший влюбленный.
– Положись на меня, Гарри! – ответила Жеральдина. – Я просто обвела мистера Торольда вокруг пальца. Он уверен, что мы будем терпеливо ждать, как послушные дети. Будто отца можно заставить сделать что-нибудь одним добрым словом. – Она презрительно засмеялась. – Таким образом, мы будем в полной безопасности до тех пор, пока о наших действиях никому не будет известно. Теперь обсудим все. Сегодня понедельник. Ты возвращаешься вечером в Англию.
– Да. И похлопочу насчет оглашения и всего прочего.
– Твоя двоюродная сестра нужна нам, Гарри, не меньше свидетельства об оглашении, – напомнила Жеральдина.
– Она приедет. Можешь быть спокойна, я привезу ее в Остенде в четверг.
– Отлично. Пока же я буду себя вести, как будто жизнь не для меня. Брюссель собьет их с толку. Я вернусь с матерью в Остенде в четверг днем. Вечером будут танцы в курзале. Мама скажет, что ей тяжело идти, и все-таки пойдет. Я потанцую до без четверти десять – даже буду танцевать с мистером Торольдом. Как жаль, что мне не удастся потанцевать в присутствии отца, но он обычно в это время сидит в игорных комнатах – наживает деньги. Без четверти десять я незаметно удеру, а ты меня будешь в это время ожидать у заднего подъезда, в карете. Мы помчимся на набережную и поспеем на пароход, отходящий в 11 часов 5 минут, где встретимся с твоей двоюродной сестрой. В пятницу утром мы будем уже повенчаны, а тогда можно будет приступить к переговорам с отцом. Он станет кипятиться, но не очень, так как сам из беглых. Разве ты не знал?
– Нет.
– О, да. Это у нас фамильное. Но ты не должен выглядеть таким кислым, мой английский лорд. – Гарри взял ее руку. – Ты уверен, что твой дядя не лишит тебя наследства, вообще не подведет нас?
– Он не сможет этого проделать, даже если бы и хотел.
– Какая очаровательная страна Англия! – воскликнула Жеральдина. – Представь себе бедного старика, который не в состоянии лишить тебя наследства. Нет, слова бессильны для выражения всего восторга!
Валори страстно ее поцеловал.
Затем явился служащий и спросил их, не угодно ли им будет отправиться в Блэнкенбург, и если угодно, то трамвай уже ожидает. Они смущенно переглянулись и ретировались. Зал ожидания перестал быть павильоном Купидона.
III
По приглашению Симеона Сесиль в этот вечер обедал с четою Рейншоров в "Континентале". Пообедав, они расположились на балконе и, прихлебывая кофе, наблюдали шумное движение, сказочное освещение курзала и отдаленные огни невидимого, но рокочущего океана. Жеральдина была в своем излюбленном пессимистическом настроении, философствуя на тему о непрочности богатства и о превратностях судьбы, выпадающей на долю миллионеров: она натолкнулась в газете на заметку, касавшуюся нашумевшего дела Бауринга.
– Интересно, поймают его или нет? – заметила она.
– Да, интересно, – согласился Сесиль.
– Что ты думаешь, папа?
– Думаю, что тебе пора спать.
Жеральдина поднялась и наградила отца раз навсегда установленным поцелуем.
– Спокойной ночи, – произнесла она. – Разве тебя не радует видеть море таким спокойным?
– Почему?
– И ты еще спрашиваешь? Ведь сегодня отплывает мистер Валори, а он такой плохой моряк. Пойдем, мама. Мистер Торольд, когда мы с мамой вернемся из Брюсселя, вы нас, надеюсь, покатаете на вашей "Кларибели"?
Симеон вздохнул с облегчением после ухода семьи и закурил новую сигару. Минувший день прошел для него под знаком домашних дел. Поэтому он сразу встрепенулся, когда Сесиль, как будто невзначай, перевел разговор на дела треста.
– Не собираетесь ли вы вступить в компанию? – насторожил уши Рейншор.
– Наоборот, хочу "развязаться". Я все собирался сказать вам, что намерен продать большую партию акций.
– Вот те раз! – воскликнул Симеон. – А что вы называете большой партией?
– Реализация их принесет мне почти полмиллиона.
– Долларов?
– Фунтов стерлингов.
Рейншор стал насвистывать арию из оперетты "Нью-йоркская красавица".
– Это и есть ваш способ развлекаться в Остенде? – спросил он.
Сесиль улыбнулся:
– Операция совершенно исключительная. И не очень выгодная.
– Но ведь не выбросите же вы всю эту груду на рынок? – запротестовал Симеон.
– Выброшу, – ответил, не смущаясь, Сесиль. – Я должен буду это проделать и проделаю. Для этого есть основания. Вы сами-то не собираетесь их приобрести?
Председатель треста погрузился в напряженное размышление.
– Хорошо, я возьму их по 93, – невозмутимо ответил он.
– Ого! На два доллара ниже! – удивился Сесиль. – Да ведь минуту назад вы предсказывали дальнейшее повышение.
Рейншор затянулся сигарой, и на мгновение лицо его выплыло из мрака.
– Раз вы хотите разгрузиться, – заметил он, смотря не на собеседника, а на огонек своей сигары, – я к вашим услугам, но только по 93.
Сесиль стал доказывать, но Рейншор был непоколебим, как скала.
Спустя четверть часа они заключили условие на продажу двадцати пяти тысяч акций (по сто долларов каждая) северо-американского Текстильного треста на два доллара ниже курса дня.
Послышался гудок отходящего парохода.
– Мне надо идти, – объявил Сесиль.
– Как вы торопитесь! – с сожалением вздохнул Симеон.
IV
Через пять минут Сесиль вернулся к себе в отель. Вскоре раздался осторожный стук в дверь.
– Войдите, Леонид, – ответил он.
Это был его камердинер, небольшой, худощавый, неопределенного возраста человек с бегающими глазами, который, превращаясь то в лифтмена, то в биржевого зайца, то еще в кого-нибудь, неизменно помогал Сесилю в его проделках.
– Мистер Валори действительно отплыл на пароходе, сэр.
– Прекрасно. А насчет яхты вы отдали распоряжения?
– Все в порядке.
– А достали одну из шляп мистера Рейншора?
– Она находится в вашей уборной. Внутри ее не оказалось никакой метки, поэтому, чтобы облегчить задачу полиции когда ее найдут на берегу, я взял на себя смелость написать на подкладке фамилию мистера Рейншора.
– Правильно, – одобрил Сесиль. – Вы сядете на пароход, отходящий в Лондон в час ночи, и будете там завтра до двух часов. Все произошло так, как я и предполагал, и мне больше нечего сказать, но хорошо бы было, если бы вы перед отъездом повторили все ранее сказанное вам мною.
– С удовольствием, сэр, – произнес Леонид. – Вторник – день. Я отправляюсь на Клоак-лэйн и даю понять, что мы хотим продать акции Текстильного треста. Неумело стараюсь скрыть причину тревоги и мало-помалу проговариваюсь, что мы торопимся разделаться с кучей этих акций. Наконец признание срывается у меня с языка – я сообщаю об исчезновении Симеона Рейншора и высказываю предположение, что, вероятно, он покончил самоубийством, но при этом добавляю, что пока никто об этом не догадывается кроме нас. Выражаю сомнение в устойчивости положения треста и навожу слушателей на мысль о существовании таинственной связи между этим исчезновением и исчезновением Брюса Бауринга. Направляю наших людей на биржу посмотреть, что они смогут там сделать с тем, чтобы после этого сообщить о результатах. Затем спешу на Бирчин-лэйн и повторяю целиком представление. Вслед за тем направляюсь в Сити в контору "Вечернего курьера" и вступаю с редактором финансового отдела в беседу по поводу треста, причем высказываю самые пессимистические мысли. Однако об исчезновении Рейншора ничего ему не говорю. Среда – утро. Доверие к тресту катастрофически уменьшается, а я, как идиот, торгуюсь и торгуюсь. Наши сообщники убеждают меня брать то, что дают, но я ухожу, заявив о своем намерении предварительно протелеграфировать вам. Среда – день. Я встречаюсь с одним из репортеров "Утренней газеты" и пробалтываюсь ему, что Симеон Рейншор пропал без вести. "Утренняя газета" телеграфирует в Остенде и оттуда получает утвердительный ответ. Четверг – утро. Акции треста равноценны чуть ли не простой бумаге, я же лечу к нашим приятелям на Трогмортон-стрит и прошу их покупать, покупать и покупать – в Лондоне, НьюЙорке, Париже – везде, где можно.
– Поезжайте с миром, – заключил Сесиль. – В случае удачи можно надеяться на падение до семидесяти.
V
– Вижу, мистер Торольд, что вы хотите пригласить меня на тур вальса, – сказала Жеральдина Рейншор. – Я согласна.
– Вы читаете то, что скрыто от простых смертных, – ответил, расшаркиваясь, Сесиль.
Была ровно половина десятого вечера. День – четверг. Они встретились в танцевальном зале, позади концертного зала. По гладкому блестящему полу скользили бесчисленные пары танцующих – мужчины во фраках, женщины же в самых разнообразных нарядах, но все в шляпах. Жеральдина была в белом закрытом платье и большой черной бархатной шляпе, но, несмотря на свой скромный вид, производила большое впечатление.
– Итак, вы уже вернулись из Брюсселя? – спросил Сесиль, обнимая ее за талию.
– Да, как раз перед самым обедом. А вы с отцом что поделывали? Мы его еще не видели.
– Видите ли, – таинственно произнес Сесиль, – мы предприняли небольшую поездку и, как и вы, только что возвратились.
– На "Кларибели"?
Сесиль кивнул утвердительно головой.
– Могли бы подождать, – надула губки Жеральдина.
– Возможно, что эта поездка пришлась бы вам не по душе. Произошли неожиданности.
– Что такое? Расскажите.
– Вы оставили вашего отца одного, и он весьвторник не знал, куда направить свои стопы. Вечером мне пришла счастливая мысль отправиться на яхте в море, чтобы посмотреть на ночную атаку французской Ла-Маншской эскадрой Кале. Ваш родитель собирался уже улечься в постель, но я убедил его разделить со мною компанию. Однако спустя часа полтора после отплытия машины на яхте испортились.
– Ну, и история! К тому же еще ночью.
– Вот именно! Так никакой атаки мы и не видели. К счастью, стояла тихая погода. Все же пришлось потратить на починку более сорока часов! Как вам нравится?! Но я горжусь тем, что мы обошлись без захода в порт. Боюсь только, что ваш отец остался недоволен, хотя все время виднелись Остенде и Дюнкерк и всевозможные суда сновали взад и вперед.
– А еды было достаточно?
– Вполне.
– Ну, так значит, отец не рассердился. Когда вы вернулись?
– С час назад. Мистер Рейншор не ждал вас сегодня, мне кажется. Он переоделся и направился прямо в игорные залы. Решил, видимо, наверстать пропущенное.
В течение нескольких мгновений они танцевали в молчании.
– Извините, но я устала. Спокойной ночи.
Часы под оркестром показывали без семнадцати десять.
– Больше ни одной минутки? – спросил Сесиль.
– Никак не могу, – ответила Жеральдина и выразительно прибавила, пожимая Сесилю руку: – После нашего последнего разговора я смотрю на вас, как на друга. Поэтому вы извините мне мою прямоту.
Сесиль собирался что-то возразить, как невдалеке от них поднялась суматоха. Продолжая держать руку Жеральдины, он обернулся.
– Что-то приключилось с вашей матерью. Она должно быть захворала.
Миссис Рейншор, полная, затянутая в пышное черное платье женщина, сидя в кругу своей свиты держала в дрожащих руках газету и беспрестанно повторяла: "Ох! Ох! Ох!", в то время как окружающие с беспокойством поглядывали на нее. Наконец она уронила газету и, пробормотав "Симеон умер", – плавно опустилась на пол, лишившись чувств. В этот момент к ней приблизились Сесиль с Жеральдиной.
Первым побуждением Жеральдины было схватить газету, оказавшуюся парижским изданием "Нью-Йоркского Герольда". С быстротой молнии прочла она заголовки: "Таинственное исчезновение Симеона Рейншора". "Опасаются самоубийства". "Невиданное падение текстильных". "Дошли до 72 и еще продолжают падать".
VI
– Дорогая Реввека, уверяю тебя, я жив.
Этими словами мистер Рейншор старался успокоить свою дражайшую половину, которая, очнувшись от обморока в книжном киоске, где продавались английская беллетристика, открытки с видами и французские романы, принялась истерически всхлипывать.
– Что же касается этой белиберды, – продолжал Симеон, отбрасывая ногою газету, – то просто диву даешься: неужели человеку нельзя уехать на пару дней без того, чтобы весь мир не перевернулся вверх дном? Как бы вы поступили на моем месте, Торольд? Ведь, положа руку на сердце, во всем виноваты ваши машины.
– Я бы стал покупать текстильные, – посоветовал Сесиль.
– Так я и сделаю.
В дверь громко и уверенно постучали. Вошел полицейский.
– Господин Рейншор?
– Он самый.
– Мы получили депеши из Нью-Йорка и Лондона с запросом, живы вы или нет.
– Еще жив.
– Но ваша шляпа найдена на берегу.
– Моя шляпа?
– Шляпа с вашей фамилией.
– В таком случае, это не моя.
– Но как же так…
– Повторяю, это не моя.
– Не раздражайся, Симеон, – умоляла жена вперемешку с всхлипываниями.
Едва полицейский успел выйти, как раздался новый стук, еще более настойчивый. Вошла молодая женщина и вручила Симеону визитную карточку. На ней стояло: мисс Ева Финкастль – "Утренняя газета".
– Наша газета… – начала она.
– Вас, сударыня, интересует, жив ли я? – оборвал ее Симеон.
– Я… – мисс Финкастль увидела Торольда, замолчала и сухо поклонилась. Сесиль тоже поклонился и покраснел.
– Жив, пока жив! – загремел Симеон. – Рук на себя не накладывал! Но весьма возможно, укокошу кого-нибудь другого, если… Словом, спокойной ночи, сударыня!
Мисс Финкастль, бросив на Сесиля исподлобья подозрительный взгляд, удалилась.