Она посмотрела на него блестящими от слез глазами.
– Минутку, - повторил он. - Не будем спешить. - Он приходил в себя с быстротой, которая поразила его самого. Мысли, все еще лихорадочные, казалось, бежали впереди него, он перескакивал от одной идеи к другой, располагая события по порядку, так, как он их видел, прежде чем нанес удар.
– Кто докажет, что я нападал, а не защищался, - медленно проговорил он. - Твоего свидетельства будет недостаточно.
– Особенно потому, что ударил первым ты.
– Он довел меня. Ты упрекаешь меня в том, что…
– Нет…
– Представь себе, как будут рассуждать полицейские… Легко догадаться, что за этим последует… Не звони, а то мы оба пропали.
– Так что же делать?
– Подожди.
Своими длинными мягкими ладонями он начал медленно растирать себе щеки, лоб, веки.
– Никто не видел, как входил твой муж, - продолжал он. - Он заранее подготовил свой приход. Принял все меры предосторожности… Брунштейн, Флоранс и все люди, бывшие в баре, уверены, что он едет в Париж… Понимаешь, куда я клоню… Завтра они будут свидетельствовать одно и то же… Почему бы нам…
– Рано или поздно все откроется, - устало сказала Ева. Она так и не повесила трубку.
– Мы будем защищаться. Он заставляет нас защищаться. Я не хочу, чтобы ты стала жертвой скандала… по моей вине… Твой муж слишком много выпил, ты сама видела… Он нервничал, и все это заметили. Он прекрасно мог проскочить вираж… вот-вот, то, что надо: он сорвался на вираже…
Ева повесила трубку. На лбу у неё пролегли глубокие морщины, сразу состарившие ее. Лепра подумал, что она выглядит вполне на свой возраст.
– У Ансениса на дороге полно крутых поворотов, - продолжал он. - Я просто положу тело в машину… Я буду там через час-полтора… Сяду на "скорый" в Ансенисе.
– Это высоко? - спросила Ева.
– Метров двадцать, насколько я помню. Там нет даже парапета. Машина разобьется внизу о валуны.
– Жан… Ты меня пугаешь.
– Я?
– Можно подумать, ты все рассчитал заранее.
– Ева, дорогая моя, послушай… Разве я напоил твоего мужа? Я посоветовал ему вернуться? Угрожать, шантажировать нас?
– Нет, но… когда он говорил… у тебя было время подумать… обо всем, что ты мне сейчас объясняешь.
Лепра подошел к Еве, снял телефонную трубку.
– Лучше позвонить в полицию, - сказал он.
Она взяла его за запястье, опустила руку с трубкой на рычаг.
– Прости меня. Ты знаешь, какая я… Ты прав… Для него все кончено, это уже ничего не изменит, а мы…
Она приникла к нему, и он почувствовал, как ее руки обвили его и начали сжимать, сжимать в каком-то исступлении. Так она плакала - на свой манер.
– Я очень сожалею о том, что произошло, - сказал Лепра своим самым задушевным голосом. - Я так тебя люблю сейчас. И я не хочу тебя терять. Я сделаю что угодно, лишь бы тебя не потерять.
Его голос задрожал. Слова всегда волновали его. Он еще не до конца осознал, что убил Фожера, но на самом деле он решился на это ради того, чтобы удержать Еву подле себя.
– Ты ведь доверяешь мне? - спросил он, поглаживая ее по волосам. - Надо, чтобы ты всегда мне верила… Мне необходимо твое уважение.
Она решительно отстранилась от него.
– Давай я тебе помогу.
– Дотащи его со мной до машины. Дальше я сам справлюсь.
Они подошли к телу. Поскольку между ними вновь установилось доверие, переполнявший их страх исчез. Фожер был теперь просто трупом. Они взяли его за ноги и за плечи с каким-то чувством скорбной дружбы, перенесли его как раненого, не произнося ни слова. На минуту остановились на крыльце. На все это сверху глядели звезды.
– Пошли, - выдохнул Лепра.
Аллея казалась бесконечной. Их мог заметить поздний прохожий. Они старались ни о чем не думать, призывая на помощь остатки сил. Никто из них не имел права пасть духом раньше другого. Ева была еле жива, когда они положили тело на траву около машины. И тем не менее, именно она открыла дверцу и села, чтобы помочь Лепра. Они усадили Фожера в углу на переднем сиденье.
– Вытяни ему ноги, - сказал Лепра. - Он одеревенеет, и тогда мне не усадить его за руль.
Фожер, казалось, спал, приткнувшись в уголке. Голова больше не кровоточила. Из предосторожности они надели на него фетровую шляпу, которую он оставил в машине вместе с перчатками.
– Надеюсь, все будет хорошо, - сказал Лепра. Ева в ответ поцеловала его в щеку.
– Удачи, дорогой. Я буду думать о тебе.
Машина тронулась. Ева заметила, что дрожит.
III
– Я убит, - сказал Мелио, - просто убит. Это невероятно.
– Он выпил лишнего, - сказал Лепра.
– Я знаю. Он вообще слишком много пил. Я не раз говорил ему об этом. Но он же не был пьян!
– Почти, - сказала Ева.
Мелио покачал головой, указывая на кипу газет на столе.
– Ему устроили достойные похороны… Бедный Морис! Такая глупая смерть… Я как сейчас его вижу, - он стоял там же, где стоите вы, мы виделись недели три назад. Он работал над новой песней. Был весел как всегда. Впрочем, все-таки не так, как раньше. Но если бы что-то его тревожило, он бы со мной поделился. Фожер ничего от меня не скрывал. А что вы думаете! Мы дружим тридцать лет. Я, впрочем, спрашивал его. Я, помню, поинтересовался, как его дела, здоровье. Он рассмеялся. Мне кажется, я до сих пор слышу его: "Эта песенка задаст мне хлопот, - это его собственные слова, - но ничего, увидишь, это будет моя лучшая песня!" Такой уж он был, Фожер! Всегда полон сил, уверен в себе… Извините, мадам.
Мелио поднялся, прошелся по кабинету, с трудом сдерживая волнение. Лепра с любопытством наблюдал за ним. Он несколько раз видел его в мюзик-холле и у Фожеров, но они никогда не разговаривали. И вот он здесь, в этом кабинете, где чередой проходили знаменитые композиторы, признанные звезды. В один прекрасный день он положит на этот широкий стол, против которого он сейчас сидел, текст своей первой песни. И тогда этот коротышка, который сейчас протирал стекла очков, будет держать в своих руках его жизнь… Какой он, право, незаметный, робкий, тщедушный… Детские запястья, шея тощая, лицо дохляка, растопыренные, дурацкие уши… И одет, как клерк. Но диски Сержа Мелио известны во всем мире.
– Может, удалось бы его спасти, найди они его чуть раньше.
– Нет, - сказала Ева. - Он умер сразу. Машина превратилась в груду металлолома.
Она отвечала спокойно, не пытаясь изображать волнение, которого не испытывала. Поскольку Мелио знал все о жизни Фожера - ни к чему и притворяться.
– И все-таки странное происшествие, - продолжал Мелио.
– Вовсе не странное! - оборвал его Лепра. - По заключению полиции, в тот вечер был густой туман, а виражи там крутые. Я их знаю. Уверяю вас, там крайне опасно. Это не первый несчастный случай на том месте.
Мелио присел на угол стола, чтобы быть поближе к Еве. На Лепра он не смотрел. Не исключено, что само присутствие здесь пианиста казалось ему неуместным.
– Что вы теперь собираетесь делать? - спросил он.
– Не знаю, - сказала Ева. - Сначала мне надо отдохнуть. Смерть моего мужа влечет за собой много проблем.
– Если я могу быть вам полезен… - начал Мелио.
В его словах не прозвучало и толики тепла. Он был слишком большим другом Фожера, чтобы быть другом Евы.
– Да, конечно, - с достоинством сказала Ева отрешенным голосом. - Может, вы смогли бы мне помочь. К моему величайшему удивлению, муж не оставил завещания. Он вам не давал никакого документа?…
Мелио прервал ее жестом.
– Нет, ничего, абсолютно ничего… Но, однако…
Лепра делал вид, что его крайне занимает последняя модель электрофона Мелио. Затем он медленно пошел вдоль книжного шкафа, остановился перед большим концертным плейером, стоявшем на возвышении. Отблески света играли на его блестящей поверхности. Он уже не слышал Мелио, который, склонившись к Еве, что-то ей тихо говорил. Ему хотелось уйти отсюда на цыпочках и смешаться с толпой на бульваре. Он увидится с Евой позже, когда у нее найдется время вновь подумать о своей любви. Последние пять дней она как чужая. "Нужен ли я ей вообще?" - этот вопрос Лепра задавал себе постоянно. Нет, его любовница не думала о нем. Ей хватало хладнокровия, чтобы говорить о делах, принимать людей, болтать по телефону, писать, писать! Кому она писала часами? Друзьям, рассеянным по разным странам. Иногда она просто ставила его перед фактом: "Сегодня я обедаю с Мюриэль, она проездом в Париже. До вечера, дорогой". Но вечером она перезванивала ему: "Увидимся чуть позже. Сейчас я не могу. Я все тебе объясню".
Он ужинал один, в первом попавшемся ресторане, и не мог избавиться от какого-то смутного огорчения, от саднящей боли в груди. Она любила его - в этом он был уверен - как, быть может, никогда никого не любила. Но стоило ей отдалиться от него, он исчезал из ее жизни. Она принадлежала всем остальным. Она им себя предлагала. Она так смотрела на мужчин, что те невольно начинали за ней ухаживать… без всякой задней мысли! Она делала это специально, чтобы возникло некое напряжение - ее излюбленная атмосфера. А также чтобы можно было перейти на дружеский фамильярный тон и тут же рассказать незнакомым людям о самом сокровенном и обращаться с ними, как с близкими приятелями. Мужская дружба была нужна ей как воздух. С первого взгляда она проникала в самую душу, догадывалась об огорчениях, о провалах, о еще незажившей ране. Она улавливала аромат этих чужих жизней, которые соприкасались с ее собственной, и жадно вдыхала его, пьянея. Ее всегда тянуло испытать на себе все невзгоды, о которых ей рассказывали, справиться с ними, услышать в них какой-то человеческий патетический резонанс, подобный музыкальному аккорду. Лепра, уставившись на огромное черное крыло рояля, видел перед собой только вереницу Ев, населявших его память. Какая из них была подлинной? Та, которая порой рыдала у него на груди, и ее приходилось утешать, как девочку? Или та, что говорила ему: "Я встретила Ларри. Он не изменился", - и тут же замыкалась в себе и сидела молча, погрузившись в свои далекие мысли? Или та, что шептала: "Мы всегда одиноки!"? Неуловимая Ева! В данный момент она исполняла роль вдовы в комедии соболезнований. Бывшая статистка слишком далеко зашла в чувстве условного. Чтобы забыть прошлое, может быть, но какое прошлое?
Ева встала, и Мелио пошел за ней к дверям. Лепра присоединился к ним и холодно кивнул на прощание.
– Лицемер, - сказала Ева на лестнице. - Странно, что Мориса всегда окружали такие люди. Возьми его импрессарио, Брунштейна! Каналья, вечно он сидел у него на шее…
– Мы тоже, - тихо сказал Лепра, - составляли его окружение.
– У тебя опять приступ тоски, Жанчик.
Она остановилась перед гигантским магазином Мелио. В витрине перед пластинками стоял портрет Фожера, вокруг его властного лица порхали бесчисленные названия песен.
– Пошли, - сказал Лепра.
Она последовала за ним, но обернулась. Фожер по-прежнему смотрел на них из витрины, и Лепра пришлось снова повторить про себя все ту же фразу, которая, впрочем, уже не успокаивала его: "Это была законная самозащита". Иногда он верил в нее, иногда жестко говорил себе: "Ладно, я его убил. Теперь надо об этом забыть". Он был уверен, что забудет. Он слишком поглощен Евой. А может, Ева была поглощена Фожером? Надо было найти удобный момент, поговорить с ней как раньше, так же откровенно. После Ла Боля они почти не виделись, и Ева принадлежала скорее мертвому Фожеру, чем живому Лепра.
– Мелио думал, что я откажусь от своих контрактов. Не понимаю, что он тут химичит. По-моему, хочет протолкнуть малютку Брунштейн.
Лепра не ответил. Он шел рядом с Евой. Он хотел обнять ее, прижать к себе, толкнуть в какую-нибудь подворотню и нацеловаться с ней наконец вволю. Ему было наплевать на Мелио и на Флоранс, и на карьеру Евы, да и на свою собственную тоже. Он просто мальчик, который слишком много работал, страдал, нуждался и теперь хочет жить, просто жить! Препятствие исчезло. Нельзя терять ни минуты. Он остановил такси и назвал адрес Евы.
– Спасибо, - сказала она, - очень мило с твоей стороны, я уже изнемогаю от всех этих визитов.
Лепра придвинулся к ней и взял ее за руку.
– Не надо, - сказала она, - будь паинькой.
– Мне кажется, ты на меня сердишься.
– Я? Котик мой, с чего бы мне на тебя сердиться? Просто надо пережить этот период, вот и все. И потом, ведь я, и правда, не была Морису хорошей женой. Он был… невыносим, но любил меня по-своему.
Лепра прекрасно знал эту сторону характера Евы, то, что она называла "Севером". Эту женщину, живущую такой бурной жизнью, всегда потакавшую своим желаниям, женщину, которая так гордилась своей независимостью, могли уничтожить только угрызения совести. И не просто какие-нибудь банальные переживания. Она винила себя в том, что не была до конца самой собой, не смогла удивить человека, который ее любил.
– Я знаю, о чем ты сожалеешь, - сказал Лепра. - Теперь, когда он мертв, ты хотела бы стать его служанкой, да?
– Нет, не служанкой, - подругой. Почему между мужчиной и женщиной невозможна дружба? Я не могу правильно выразить, но очень хорошо ощущаю это.
– Мы с тобой друзья.
– Ты еще слишком молод, Жанчик.
– Прошу тебя, - проворчал Лепра. - Говоришь обо мне, как о собачонке. Цацкаешься с ней, а потом…
Ее рука в тонкой черной перчатке легла ему на губы.
– Смотрите пожалуйста, он злится!
Лепра резко отстранился.
– Все, хватит. Ты хоть иногда пытаешься встать на мое место? Ты догадываешься, как я живу после той субботы? И в тот момент, когда я так нуждаюсь в тебе, ты…
Он уже заикался, с яростью сознавая, что его лицо искажается от волнения. Ева терпеть не могла эти взрывы, проявления слабости. Она любила людей бесстрастных, тех, кто улыбается перед дулом ружья. Когда он хотел позлить ее, он говорил: "Ты героиня в поисках амплуа". Но он-то знал, что она обожает залечивать раны, которые сама же нанесла. Поэтому он сдержался.
– Ева, милая, прости… Ты права. Но я так нуждаюсь в тебе. Я все время думаю о том, что произошло. Мне кажется, ты стала какая-то другая.
– Замолчи, нас могут увидеть.
– Ответь мне, что изменилось?
Она рассмеялась, запрокинув голову, и тут же снова стала прежней кокеткой, такой желанной в своем трауре, и Лепра понял, что она снова принадлежит ему. Он увидел в ее глазах влажный отблеск любви. Он сжал ей запястье и большим пальцем провел по ладони под перчаткой.
– Ева…
Он иногда, неожиданно для самого себя, начинал говорить чужим хриплым голосом, но Ева знала этот голос и впитывала его всей кожей, как обжигающие лучи.
– Ева… я люблю тебе еще больше. Теперь я могу в этом признаться. Нас уже ничто не разделяет. Мы же не хотели того, что случилось. Мы не виноваты ни в чем. Понимаешь?
– Ну конечно, Жанчик.
Он нагнулся к ней и, прильнув губами к любимой ложбинке за ухом, куда она всегда брызгала духами, прежде чем раздеться, горячо прошептал:
– Можно, я пойду с тобой?
Такси замедлило ход. Лепра начал шарить в карманах в поисках мелочи, расплатился и быстро обошел машину, чтобы открыть дверцу. Он хотел внести ее в дом на руках. Он был страшно горд, что показал себя таким властным..
Она-то думала, что он слабак, а он оказался сильнее ее. Благодаря своей красоте, таланту. Кроме того, еще и потому, что он прекрасно умел быть именно таким мужчиной, какого она хотела видеть рядом с собой. Он был чувствительным, открытым, легким. Играл он виртуозно, привык вызывать интерес, а потом и полное восхищение публики, но только Ева была его настоящей публикой. Она придумала себе ностальгического, страстного, великодушного Лепра. Она была не прочь, чтобы жизнь походила на книгу.
Лифт остановился на четвертом этаже.
– В квартире пусто, - сказала Ева. - Старушка Жанна ушла на пенсию.
Она впустила его и, не успев еще захлопнуть дверь, очутилась в его объятиях. Они долго стояли в передней, раскачиваясь словно на ветру. Шапочка Евы упала на пол, она наступила на нее, не замечая. Лепра, освобождаясь от себя самого, снова, в который раз, познавал доброту, нежность, забвение.
– Пойдем, - прошептал он.
Она, растерявшись, задыхаясь, позволила ему увести себя за руку. В гостиной перед роялем Фожера она начала слабо сопротивляться.
– Жан… нехорошо… Не здесь…
Но он уже расстегивал ей кофточку. В дверь позвонили.
Замерев, они внезапно увидели лица друг друга, полные желания. Оба разжали объятия, прислушались.
– Не ходи, - попросил Лепра.
– Это почта, - прошептала Ева. - Консьержка, наверное, нас заметила.
Она медленно пошла к двери, смотрясь в каждое зеркало, поправляла прическу, одергивала юбку. Лепра вздохнул, закурил. Теперь ему оставалось только уйти. На мольберте стоял портрет Фожера кисти Ван Донгена. Лепра повернулся к нему спиной, но и на рояле красовалась фотография Фожера. Лепра принялся нервно ходить взад-вперед по гостиной. Что она там делает в прихожей? Наверняка распечатывает письма, а когда вернется сюда, очень изумится, что он здесь. Он вышел в переднюю. Нет, Ева вовсе не распечатывала письма, она изучала аккуратно обвязанный бечевкой плоский пакет.
– Что это? - спросил Лепра.
– Не знаю. Адрес отправителя не указан. Посмотри, какой легкий.
Лепра подбросил посылку на руке.
– Возьми в гостиной нож для разрезания бумаги.
Лепра разрезал веревку и вынул из пакета прямоугольную коробку. Он не торопился, в отместку Еве. Почему бы не бросить этот пакет куда-нибудь на кресло и вскрыть его попозже… После.
– Это пластинка, - сказал он.
Он перевернул коробку и теперь держал диск на вытянутой руке.
– Тут нет фирменного знака, - заметил он. - Наверное, какая-то любительская запись… Ну ее к черту!
Ева получала массу пластинок из провинции, иногда из-за границы. Незнакомые корреспонденты придумывали песенки, с грехом пополам записывали их и посылали Еве в надежде, что она согласится исполнить их шедевр.
– Да нет. Дай сюда, - сказала Ева.