У нее была привычка серьезно прослушивать все пластинки. Два или три раза она таким образом нашла талантливых молодых людей и в дальнейшем следила за их карьерой с великодушием, которое Лепра находил чрезмерным. Во всяком действии, лишенном личного интереса, он видел влюбленность и страдал от этого. Ева поставила пластинку, села и улыбнулась Лепра.
– Ты ведь знаешь, у меня нет никаких иллюзий!
Но с первых нот, прозвучавших в комнате, она застыла и подалась вперед. Замер и Лепра, и сигарета медленно догорала у него в руке. Музыка лилась легко и непринужденно, словно простой незамысловатый мотивчик, который насвистываешь, даже не отдавая себе отчета, машинально, глядя, как по стеклу барабанит дождь. Пианист был далеко не виртуозен, но особенно и не усердствовал. Он играл так, как чувствовал, иногда совершая мелкие оплошности, которые придавали музыке еще больше шарма.
– Это он, - прошептала Ева.
Лепра тоже узнал манеру Фожера и тут же понял, что этой песне суждено стать шедевром. По мере того как вырисовывался мотив, нежный, уязвимый, но тем не менее ироничный, внутри у него все сжималось, вздрагивало, словно он проглотил что-то кислое. Короткий веселый рефрен был полон динамики, как танцевальные па. Эта музыка незаметно проникала вам в душу, а плечи и голова неожиданно начинали раскачиваться в такт. Лепра всем своим существом почувствовал ее непобедимое очарование. Он посмотрел на Еву. Она была смертельно бледна. Он протянул руку, чтобы выключить проигрыватель.
– Оставь! - крикнула она.
Пианист вновь повторил тот же мотив. Лепра невольно начинал мысленно обрисовывать себе тему: это песня о любви, с привкусом слез, с чуть болезненной патетикой прощания. Но рефрен был исполнен мужественности и захватывал слушателя полностью. Он пел триумф жизни. Лепра не осмеливался даже шевельнуться, боясь встретиться глазами с портретом Фожера. Фожер был здесь, спокойный, уверенный в себе, в своей силе. Ева опустила голову. Может быть, для того, чтобы лучше представить себе своего мужа: как он сидит за инструментом, с сигарой, прилипшей к губе, как его толстые пальцы ищут клавиши. Пластинка была так качественно записана, что слышно было даже поскрипывание табурета и шумное дыхание композитора.
"А ведь недурно!" - произнес голос Фожера… Они оба подскочили, и Ева не смогла сдержать вскрика. Иголка по-прежнему кружила по диску с чуть различимым шорохом: "Может, это лучшее, что я сочинил в своей жизни", - сказал голос. Они поняли, что запись продолжается, и с ужасом посмотрели друг на друга. "Я сочинил эту песню для тебя, Ева… Ты слушаешь меня?.. Это, наверное, последняя моя песня…"
Он делал короткие паузы, затем обрушивался на ошеломленных слушателей с новой силой… Фожер говорил совсем близко к микрофону, очень доверительно, и каждое слово выделялось с какой-то душераздирающей интимностью. Ева сделала шаг назад, как будто коснувшись лица своего мужа.
"Ева, прости меня… я вульгарный человек, ты мне часто это повторяла… У меня осталось лишь это, дурацкое средство… но так, по крайней мере, ты не сможешь меня перебить… Считай, что эта пластинка - мое завещание…".
Лепра раздавил в пепельнице окурок, обжигавший ему пальцы. Ева улыбнулась ему смутной дрожащей улыбкой, умоляя его не двигаться, и Лепра замер.
"…Я давно наблюдаю за тобой… Можно, я буду с тобой на ты?.. Сейчас это уже не имеет значения, а мне будет приятно. Ты безумна… Мы не были счастливы вместе… однако, я любил тебя… Боже, как я тебя любил… И ревновал… у тебя невозможный характер…"
В его голосе проскользнули веселые нотки, он сдержанно усмехнулся. Ева плакала.
"Ты хочешь обладать правами мужчины и привилегиями женщины! Так что у нас с тобой и не могло получиться… Ладно, бог с ним! У тебя были любовники. Хорошо! Но я хочу поговорить с тобой о малыше Лепра…"
Ева хотела выключить проигрыватель. На сей раз Лепра остановил ее руку. Он медленно сел на ковер у ее ног.
"Он, конечно, смазливый мальчик. Слишком смазливый. В нем есть все необходимое, чтобы тебе понравиться, а главное, он абсолютно тебе покорен. Ты влюблена, влюблена по-настоящему. Я тут лишний. Если однажды ты услышишь эту запись, это и будет доказательством того, что я оказался лишним… Такая страстная женщина, как ты, и мужчина, готовый на все, как он… я понимаю, что это означает. Не знаю, как это случится, но это случится… Поэтому я дам тебе совет, малютка Ева: берегись…"
Они оба похолодели. Голос его звучал как никогда сердечно.
"Дарю тебе эту песню. Я писал ее, думая о тебе. Надеюсь, ты не откажешься ее спеть… ты поможешь мне остаться в памяти моих слушателей… Это твой долг… твой долг… твой долг…"
Пластинку заело, и голос казался механическим, хотя это нелепое повторение придавало ему какой-то угрожающей оттенок. Лепра выключил проигрыватель. Когда Ева повернулась, его поразило ее растерянное лицо. Он схватил ее за плечи.
– Ева, приди в себя, милая моя… Ничего страшного нет. Просто мы не ожидали этого. В конце концов, все не так серьезно.
– Это очень даже серьезно, - прошептала Ева. - Для тебя, может быть, и нет. Для меня это ужасно. Он считал, что я способна на… О Жан!
Она положила голову на его плечо, словно признавая себя побежденной. Лепра хотел обнять ее, но она его оттолкнула.
– Подожди…
Она снова включила проигрыватель, но рука ее так дрожала, что ей никак не удавалось опустить иглу. Из динамиков доносились безобидные обрывки фраз: "можно, я буду с тобой на ты… У тебя были любовники… малютка Ева, берегись… Ты поможешь мне остаться в памяти…"
– Хватит, хватит! - закричала она. - Прошу тебя, Жан… Заставь его замолчать!
Он вырвал вилку из розетки, и проигрыватель замолк. Теперь их терзала наступившая тишина. Лепра, сунув руки в карманы, опустил голову на грудь, внимательно изучая орнамент на ковре.
– Откуда эта пластинка? - произнесла она наконец. - Чего он хотел? Ему было прекрасно известно, что я никогда не спою эту песню!
– Может, этого он и добивался, - заметил Лепра, - помешать тебе спеть ее.
И снова воцарилось молчание. Потом он проговорил:
– Ты правда считаешь, что я на все способен? По-твоему, я во всем виноват?
Он не спускал глаз с Евы.
– А по-твоему, - сказала она, - я навязываю тебе свою волю?
Ни он, ни она не знали, что сказать. Внезапно они стали почти врагами. Лепра опустился перед ней на колени.
– Этот вопрос мы и должны задать себе, - прошептал он. - Ева, ты ведь уверена, что я сделал это случайно? Хорошо. Твой муж ошибся. Он вообразил себе какой-то идиотский заговор. У нас и в мыслях не было его убивать. Вот наша правда. Поэтому я предлагаю тебе уничтожить диск.
– А песня…
– Тем хуже для нее. Будь последовательна, дорогая. Нам хватило мужества инсценировать этот несчастный случай, чтобы… избежать худшего. Мы не можем хранить эту пластинку. И потом, я тебя знаю. С тебя станется - будешь слушать ее в одиночестве и убеждать себя, что мы с тобой чудовища.
– Это правда.
– Вот видишь.
– Но ты кое-что забыл. Кто-то знает, что эта пластинка существует. Кто-то слушал ее до нас.
– Кто?
– Тот, кто послал ее.
Лепра нахмурился.
– Тот, кто послал ее, - проговорил он изменившимся голосом. - Я не подумал об этом.
Он прыжком вскочил на ноги и схватил пакет. Адрес был с большим усердием выведен печатными буквами. На почтовом штемпеле было помечено: "17, авеню Ваграм".
Лепра скомкал бумагу и взял коробку. Обыкновенная картонная коробка.
– Ну, правильно, - сказал Лепра. - Кто-то в курсе… А впрочем, все это просто чушь. Вряд ли такой человек, как твой муж, будет делиться подробностями своей интимной жизни. Даже Мелио ничего не знал. Но я начинаю понимать, чего он добивался. Он записал этот диск, сам запечатал пакет, написал адрес и затем кому-то отдал его, может, просто какому-нибудь посыльному в ресторане: "Если я умру от несчастного случая, пошлите, пожалуйста, этот пакет по адресу…"
– Но зачем?
– Чтобы досадить тебе. Чтобы разлучить нас. Это очевидно. Или просто ради красивого жеста! Я тоже был потрясен… Но теперь…
Лепра посмотрел на портрет Фожера. Ему уже не было страшно.
– Я разобью пластинку, - сказал он, - но прежде перепишу музыку. Красивая песня. Жалко ее уничтожать.
Он порылся в своем бумажнике и вытащил обрывок бумаги.
– Включи, пожалуйста, проигрыватель.
Вновь зазвучала музыка. Лепра уже знал ее наизусть. Он отмечал ноты, почти не думая, восхищаясь простым и ясным искусством Фожера. Никто не споет эту мелодию, но он сам, позже, подыщет слова, которые передадут все чувства композитора. "Это твой долг!" - в голове звучали последние слова Фожера. Ненависть вновь проснулась в нем. Он быстро дописал ноты и схватил пластинку.
– Позволь мне это сделать. Мы должны обезопасить себя.
Диск прогнулся, но сломать его было нелегко. Лепра пришлось разбить его каблуком на каменной плите перед камином. Он даже не слышал, как зазвонил телефон. Ева, словно сомнамбула, пересекла комнату и сняла трубку, и ее лицо вытянулось:
– Сейчас приеду, - сказала она.
– Что там еще?
– Мелио получил по почте пакет. Хочет нам его показать.
IV
Серж Мелио, раскрыв объятия, пошел навстречу Еве.
– Извините меня, дорогая, что я осмелился вас побеспокоить, но я просто потрясен… Садитесь, прошу вас… Вы тоже, мосье Лепра.
Чувствовалось, что он растерян, возбужден, даже как-то странно весел. Он показал на свой стол, где лежал бумажный пакет, обрывки веревки и свернутый лист нотной бумаги.
– Я получил это с четырехчасовой почтой, - сказал он. - Просто невероятно!
Он нацепил массивные очки в черепаховой оправе, почти полностью скрывавшие его лицо, и развернул листок.
– Это песня, - сказал он. - А ее автор… впрочем, нет… смотрите сами.
Он протянул Еве партитуру и из вежливости обратился к Лепра:
– Тут столько поэзии, профессиональности, такое мастерство… Слова донельзя простые, и однако… А название: "Я от тебя без ума"! Это обращено к каждой женщине, к каждому мужчине: "Я от тебя без ума". Влюбляешься в нее сразу, стоит только услышать…
Он наблюдал за Евой краешком глаза, ожидая движения, вздоха. Ева протянула листок Лепра.
– Это последняя песня моего мужа, - сказала она.
Лепра узнал небрежный тяжелый почерк Фожера - ему не надо было читать партитуру. Это была та же песня. Фожер решил послать Мелио не пластинку, а рукопись с текстом трех куплетов.
– Можете представить себе мое изумление, когда я распечатал пакет, - сказал Мелио. - Это было так неожиданно…
Лепра положил листок на стол. Мелио смотрел на Еву. Лепра, не говоря ни слова, перевернул пакет. Тот же вид, тот же цвет. Адрес написан печатными буквами. То же почтовое отделение. Лепра вновь сел, делая вид, что слушает Мелио.
– Что вы думаете об этой песне, господин Лепра?
– Замечательная песня.
– Замечательная! Да это лучшая его песня, вы понимаете?! Невероятно. У нее будет оглушительный успех, можете мне поверить.
– Нет, - сказала Ева, - у нее не будет оглушительного успеха, потому что вы ее не издадите.
– Я не…
Мелио снял очки, нервно протер стекла уголком носового платка. Он взглянул на Еву с какой-то злостью.
– Знаете, моя дорогая, я что-то не вполне понимаю…
– Я полагаю, - резко сказала Ева, - вы не собираетесь эксплуатировать смерть моего мужа?
– Эксплуатировать? - воскликнул Мелио. - Эксплуатировать? Причем тут это! Наоборот. Это будет ему памятью. В эту песню он вложил лучшее, что в нем было. У меня нет никакого права… Нет, эта песня уже принадлежит публике.
– Подумайте все-таки.
– Я уже подумал.
Ева силилась сохранять хладнокровие, но на ее лице так ясно читались презрение и ненависть, что Лепра, опасаясь взрыва, поспешил сменить тему.
– Господин Мелио, - сказал он, - вы знаете, кто послал вам этот пакет?
Мелио недобро взглянул на него.
– Нет, не знаю. Сначала я подумал, что послала сама мадам Фожер. Но поскольку она мне ничего не сказала… А потом, какая разница? Главное, что его песня у меня. Может, Брунштейн послал или другой приятель Фожера…
Он сел за стол, скрестил руки и снова превратился в наводящего страх делового человека.
– Мадам, я был лучшим другом вашего мужа и остаюсь его издателем. У меня есть контракт, дающий мне право на все его произведения. Я имею право и на эту песню тоже. Как друг я обязан ее издать. Поставьте себя на мое место… Давайте отрешимся на минуту от наших чувств… Дайте мне договорить… Есть ли причина, серьезная причина, которая помешает мне выпустить эту песню?.. Я согласен, что трагическая смерть Фожера тоже внесет свой вклад в этот успех. Такова уж публика. Я тут не властен. Но я готов отречься от всех своих прав, если вы считаете, что я хочу нажиться на смерти вашего мужа.
Он ждал ответа, возражения, потом покачал головой:
– Допустим, что Фожер жив… Он посылает мне песню. Я ее издаю, вы исполняете ее. Да, а что вы хотите, такова наша профессия. Он пишет песни, я их печатаю, вы поете. Вы сами, кстати, утром сказали мне, что хотите петь, и вы правы.
– Я не буду больше петь, - сказала Ева.
Лепра понял, что она приняла это решение внезапно, чтобы досадить Мелио. И она это решение уже не переменит. Мелио, наверное, подумал то же самое, ибо умоляюще протянул к ней руки.
– Не отказывайте вашему мужу в этой последней радости. Я не прошу вас исполнять ее на сцене. То, что я прошу, гораздо легче: запишите ее на пластинку.
– Нет.
– Вы внимательно прочли текст? Вы понимаете, насколько он согласуется с вашим темпераментом? Песня написана специально для вас.
Мелио с завидной легкостью подбежал к роялю и сыграл первые такты. Потом повернулся к ним вполоборота и подбородком указал на партитуру.
– Следите… следите…
Они слушали с особым вниманием, припоминая слова, которые прочли только что, и все глубже проникали в них, по мере того как мелодия под пальцами Мелио становилась все трогательнее. "Я от тебя без ума!" - теперь рефрен звучал упреком, почти обвинением. Фожер указывал на них обоих. Это было невыносимо. А Мелио восторженно, не сознавая, какую боль он им причиняет, желая подчеркнуть прелесть этой песни, повторял пассажи, наполненные наибольшей нежностью, доходя иногда до еле слышных аккордов и бросая время от времени через плечо:
– Ну что, красиво? Я предрекаю вам триумф… Бедный Фожер! Как бы он был счастлив!
Он опустил руки и взволнованно обернулся к ним.
– Так как же?
– Нет, - жестко сказала Ева.
– Господин Лепра, - взмолился Мелио, - скажите что-нибудь. Может, вам больше повезет.
– Я отвечаю за свои решения! - отрезала Ева.
– Ладно, - сказал Мелио. - Значит, я отдам ее кому-нибудь другому.
Ева презрительно усмехнулась.
– Славно сказано. Покончим с этим… Вы имеете в виду Флоранс Брунштейн, не так ли?
Мелио взглянул на Лепра, словно призывая его в свидетели.
– Может быть и Флоранс.
Ева взяла сумку, перчатки и встала.
– Ей-то все едино, но вас, господин Мелио, я считала деликатным человеком.
– Вы пожалеете об этих словам, мадам, - сказал Мелио.
Ева пересекла кабинет и остановилась возле двери. Лепра проследовал за ней.
– Вы, разумеется, собираетесь выпустить песню как можно скорее?
– Я подпишу контракт завтра. Ее исполнят на гала-вечере на радио. Я ничего не упущу, чтобы обеспечить успех.
Ева вышла, поджав губы. Мелио удержал Лепра за рукав.
– Я крайне огорчен, - выдохнул он. - Попробуйте что-нибудь сделать. - И он закрыл за ними дверь, тихо, словно входил в комнату больного.
Она остановилась на улице Камбон, спиной к витринам. Лепра, шедший сзади, пытался найти какие-то слова утешения. Ему передавались ярость и тревога Евы, он чувствовал себя усталым, износившимся, старым и никчемным. Когда-то, играя в кафе, он был счастливее, пусть у него и не было никакой надежды прорваться. Он ничего не ждал тогда. Радовался любой ерунде - прогулкам, встречам, любил сыграть для себя, просто так, пассаж из Моцарта. Он ждал большой любви. И получил ее!
На этот раз Ева сама взяла его под руку и улыбнулась. Он снова расслабился. Жизненная сила и властность этой женщины всегда удивляли его, ведь он считал себя фаталистом.
– Не дуйся, Жанчик.
– Мне так неприятно все, что произошло.
– Подумаешь. Я давно Мелио насквозь вижу. Он меня не выносит. Знаешь, чего мне хочется?.. Я сейчас вернусь домой, переоденусь… мне это черное уже обрыдло…
– А… что скажут?
– Да плевала я… Я встречусь с тобой через час… где скажешь. Перед Датским Домом, а? Ладно?
Она уже вытянула руку, чтобы остановить такси.
– Пройдись немного и выкинь это все из головы… Жизнь только начинается!
Она скользнула в машину, опустила стекло, чтобы махнуть ему на прощание, и Лепра остался один, в толпе. Тут он заметил, что еще светит солнце, что лучи играют на фасадах, а над крышами синеет небо, и любовь снова разлилась по нему живительным соком. Он распрямил плечи, закурил, беспечным движением выбросил спичку и сел за столик в самом шумном из ближайших кафе. Вновь входящие то и дело задевали его. Мимо совсем близко проносились дрожащие автомобили, внося в шум вечера еще больше суетности. В этих иллюзорных золотистых сумерках все их планы казались реальными. Лепра мысленно вернулся к своим заботам и счел их чрезмерными. Пластинка? Песня? Просто ловкий способ досадить Еве, только и всего. Мелио не осмелится предложить песню Флоранс, это просто угроза. Лишь одно по-прежнему волновало его: зачем Фожер записал эту пластинку? Неужели он и правда чего-то опасался? Лепра попытался взглянуть на себя глазами окружающих. Он никогда не думал о том, чтобы убить Фожера. И, тем не менее, воспользовался первой же возможностью… Он не считал себя преступником. Но может, в нем и на самом деле кроется что-то жестокое, алчное, и это не укрылось от Фожера? Что он, собственно, за человек? Неужели он снова, в который раз, примется подводить итоги? Ева говорит, что он жестокий, но не злой. Жестокий? В основном к себе самому. Это жестокость человека, который хочет вырваться из усредненности. И вообще, он защищался. Если бы он не ударил первым, Фожер не колеблясь убил бы его. Фожер наверняка вернулся на виллу, чтобы объясниться с ним как мужчина с мужчиной. Это так на него похоже…
Лепра с отвращением допил пресное пиво. Надо придумать себе извинение, и все. Не так-то просто. Вот бы жить в полной гармонии с самим собой, как Ева. Видеть себя насквозь, не искать себе прощения. Этакая монолитная глыба. Подле Евы он не казался себе сильным и отважным. И теперь уж пора признаться: он нуждался в ней. Но при условии, что он будет бороться, не уступит ни Мелио, ни Флоранс - никому. Если она сдастся, он тоже даст себе волю. Но до какой степени?