Выходила она только по утрам. Каждый день с тех пор, как арестовали Франса, она в десять часов утра уходила из дома с судками - тремя кастрюльками, входившими одна в другую и запиравшимися общей металлической ручкой с деревянной рукоятью.
Это была еда для мужа, каждый день она на метро ездила с судками в тюрьму Сайте.
Мегрэ пришлось постучать еще раз, только тогда он увидел Фернанду, поднимавшуюся по лестнице из полуподвала в мастерскую. Она узнала его, обернулась, что-то сказала кому-то невидимому и наконец открыла дверь.
Она была в домашних тапочках и клетчатом переднике. В этой располневшей ненакрашенной женщине никто и никогда не узнал бы ту, которая некогда подлавливала клиентов на узких улочках, прилегающих к Севастопольскому бульвару. Фернанда, похоже, была домоседкой, аккуратной хозяйкой, весь ее облик говорил именно об этом; к тому же она, видимо, до недавних событий и нрава была веселого.
- Вы хотели меня видеть? - спросила она с некоторой усталостью в голосе.
- У вас кто-то есть?
Она не ответила, и Мегрэ пошел к лестнице, спустился на несколько ступенек, глянул вниз и нахмурился.
Ему уже докладывали, что поблизости все время вертится Альфонси, охотно потягивающий аперитивы с журналистами в "Табаке Вогезов", но не рискующий и носа сунуть в "Большой Тюренн".
С видом своего человека в доме Альфонси стоял посреди кухни, где на плите что-то варилось; он слегка смутился, но тем не менее поглядывал на комиссара с усмешкой.
- Ты-то что здесь делаешь?
- Как видите, пришел в гости, как и вы. Это ведь мое право, не так ли?
Когда-то Альфонси служил в уголовной полиции, правда, не в бригаде Мегрэ. Несколько лет он был сотрудником полиции нравов, но в конце концов ему дали понять, что, несмотря на высоких покровителей, больше его терпеть не желают.
Альфонси был маленького роста и всегда носил туфли с очень высокими каблуками. Мало того, ребята подозревали, что он еще и подкладывал под пятки колоду карт. Одевался он всегда вызывающе изысканно, на пальце носил кольцо с бриллиантом. Бог его знает, настоящим или фальшивым.
На улице Нотр-Дам-де-Лоретт он открыл частное сыскное бюро, в котором был и хозяином, и единственным служащим; в подчинении у него была только странноватая секретарша, в основном исполнявшая обязанности его любовницы, но ночам их вместе видели в кабаре.
Когда Мегрэ сообщили, что Альфонси трется на улице Тюренн, комиссар прежде всего подумал, что он ловит рыбку в мутной воде, то есть надеется чем-нибудь поживиться, раздобыть сведения, которые можно дорого продать журналистам.
Потом выяснилось, что его нанял Филипп Лиотар.
В тот день Альфонси впервые в буквальном смысле встал на пути комиссара, и Мегрэ буркнул:
- Так я жду.
- Чего вы ждете?
- Пока ты уйдешь.
- Очень жаль, но я еще не кончил своих дел.
- Ну, как тебе будет угодно.
Мегрэ сделал вид, что идет к двери.
- Что вы собираетесь делать?
- Позвать одного из своих людей и посадить его тебе на хвост, за тобой будут следить денно и нощно. Это ведь мое право тоже.
- Хорошо-хорошо! Идет! Не надо злиться, господин Мегрэ!
И он пошел вверх по лестнице, но, уходя, с видом заправского сутенера поглядел на Фернанду.
- Как часто он приходит? - спросил Мегрэ.
- Второй раз.
- Советую вам быть с ним осторожной.
- Я знаю. Мне такие люди знакомы.
Быть может, это был тонкий намек на годы, когда она зависела от людей из полиции нравов?
- Как Стёвельс?
- Хорошо. Целыми днями читает. Он верит, что все будет в порядке.
- А вы?
Засомневалась ли она, прежде чем ответить?
- Я тоже.
И все-таки в Фернанде чувствовалась некая усталость.
- Какие книги вы носите ему?
- Сейчас он перечитывает от корки до корки Марселя Пруста.
- А вы тоже читали Пруста?
- Да.
Стёвельс, значит, занимался образованием своей жены, когда-то подобранной на панели.
- Вы будете не правы, если решите, что я пришел как враг. Ситуацию вы знаете не хуже меня. Я хочу понять. Пока что я не понимаю ничего. А вы?
- Я уверена, что Франс не совершал преступления.
- Вы любите его?
- Это слово ничего не значит. Здесь нужно бы другое, особое, которого просто не существует.
Мегрэ поднялся в мастерскую, где на длинном столе перед окном были аккуратно разложены инструменты переплетчика. Прессы стояли сзади, в полутьме, а на полках одни книги ждали своей очереди, другие уже были в работе.
- Он всегда постоянен в привычках, так ведь? Расскажите мне, как у него проходит день, и поточнее.
- Меня уже об этом спрашивали.
- Кто?
- Господин Лиотар.
- Вам не приходило в голову, что интересы Лиотара могут не совпадать с вашими? Еще три недели назад он был совершенно безвестен, ему надо лишь поднять как можно больше шума вокруг своего имени. Для него не так уж и важно, окажется ваш муж виновен или нет.
- Простите. Но ведь если он докажет невиновность Франса, это сделает ему колоссальную рекламу.
- А если он добьется освобождения Франса, не доказав его невиновности самым неопровержимым образом? Он приобретет репутацию ловкача. Все будут обращаться только к нему. А о вашем муже будут говорить:
"Повезло ему, Лиотар вытащил". Иными словами, чем больше Стёвельс будет казаться виновным, тем больше заслуг у адвоката. Вы это понимаете?
- Главное, что Франс это понимает.
- Он вам сказал это?
- Да.
- Он не симпатизирует Лиотару? Почему же он его тогда выбрал?
- Он его не выбирал. Тот сам…
- Минутку. Вы только что сказали очень важную вещь.
- Я знаю.
- Вы сделали это нарочно?
- Может быть. Я устала от шума вокруг нас и понимаю, откуда он идет. Мне кажется, что я не могу навредить Франсу, говоря вам то, что я говорю.
- Когда бригадир Люка пришел с обыском около пяти часов двадцать первого февраля, ушел он не один, а увел с собой вашего мужа.
- И вы всю ночь допрашивали его, - с упреком сказала Фернанда.
- Такая у меня работа. В тот день у Стёвельса не было адвоката, он ведь не знал, что против него будет возбуждено уголовное дело. С тех пор его не выпускали. Сюда он возвращался только вместе с инспекторами и очень ненадолго. Но когда я предложил ему выбрать адвоката, он, не колеблясь, назвал Лиотара.
- Я понимаю, что вы хотите сказать.
- Адвокат, значит, побывал у Стёвельса до бригадира Люка?
- Да.
- Стало быть, двадцать первого после полудня, между визитами Лапуэнта и бригадира.
- Да.
- Вы присутствовали при разговоре?
- Нет, я внизу делала генеральную уборку, меня ведь три дня не было.
- Вы не знаете, о чем они говорили? Они не были раньше знакомы?
- Нет.
Это ваш муж позвонил ему, чтобы он пришел?
- Наверно, да.
Соседские мальчишки подошли к витрине мастерской и приклеились к ней носами; Мегрэ предложил:
- Может, нам лучше уйти вниз?
Она провела его сквозь кухню, и они вошли в маленькую комнатку без окна, кокетливо обставленную и очень уютную, с книжными полками на стенах. В середине стоял стол, за которым супруги обедали, а в углу был другой, письменный.
- Вы спрашивали, как проходил день у моего мужа.
Каждое утро он вставал в шесть часов, и летом и зимой, и первым делом затапливал печь.
- Почему же он не затопил ее двадцать первого?
- Было не очень холодно. После нескольких морозных дней погода стала налаживаться, да мы оба не из тех, кто мерзнет. В кухне у меня газовая плита, тепла от нее там хватает, а в мастерской есть еще плитка, Франс пользуется ею, когда варит свой клей или подготавливает инструменты к работе. Еще не умывшись, он шел за рогаликами в булочную, я готовила кофе, а потом мы вместе завтракали. Потом он умывался и шел переплетать. Я, прибравшись, в девять часов уходила за покупками.
- А за работой он не ходил?
- Очень редко. Ему обычно приносили ее домой, а потом забирали. Когда ему нужно было самому идти куда-либо, я составляла ему компанию, мы ведь, собственно, никуда не ходим. Обедали мы в половине первого.
- И он тут же снова брался за работу?
- Почти всегда, только покурит сначала на пороге, за работой-то он не имеет привычки курить. Так он и работал до семи, а то и до половины восьмого. Я никогда не знала, во сколько мы сядем есть, потому что ему всегда важно было закончить то, что он наметил. Потом он закрывал ставни, мыл руки, а после ужина мы в этой самой комнате читали до десяти, до одиннадцати часов. Кроме пятницы, по пятницам мы ходили в кино "Сен-Поль".
- Он не выпивал?
- Рюмочку, каждый вечер после ужина. Маленькую рюмочку, и мог тянуть ее целый час, только слегка пригубливая.
- А по воскресеньям? Вы ездили за город, на природу?
- Нет, никогда. Он ненавидит природу. В воскресенье мы все утро проводим дома, не одеваясь. Он любит мастерить. Это он сделал полки да и почти все, что у нас тут стоит. После обеда мы всегда шли гулять по улице Фран-Буржуа, на остров Сен-Луи и часто ужинали в ресторанчике возле Нового Моста.
- Он скуп?
Она покраснела и ответила вопросом, как все женщины, когда они обескуражены.
- Почему вы спрашиваете об этом?
- Он ведь уже двадцать лет так работает?
- Всю жизнь он так работал. Его мать была страшно бедна. У него было очень несчастливое детство.
- Однако он слывет самым дорогим переплетчиком в Париже и скорее отказывается от работы, чем в ней заинтересован.
- Это правда.
- Он зарабатывает столько, что вы могли бы прилично жить, иметь современную квартиру и даже машину.
- А зачем?
- Он говорит, что у него всегда только один костюм, да и ваш гардероб, похоже, не богаче.
- Мне ничего не нужно. А едим мы хорошо.
- Вы, должно быть, проживаете не больше трети того, что он зарабатывает?
- Меня денежные вопросы не касаются.
- Большинство людей работает во имя какой-нибудь цели. Одни хотят иметь домик в деревне, другие мечтают хорошо жить на пенсии, третьи посвящают себя детям. У него детей не было?
- К сожалению, я не могу иметь детей.
- А до вас?
- Нет. У него, собственно, не было знакомых женщин. Он довольствовался тем, о чем вы уже знаете, и именно благодаря этому я его и встретила.
- Что он делает со своими деньгами?
- Не знаю. Наверно, откладывает.
У Стёвельса действительно был счет в банке на улице Сент-Антуан. Почти каждую неделю переплетчик вносил незначительные суммы, совпадавшие с полученными от клиентов.
- Он работал в свое удовольствие. Это настоящий фламандец. Я начинаю понимать, что это значит. Он мог часами делать один переплет и радовался, когда удавалось сделать красивую вещь.
Любопытно: иногда она говорила о нем в прошедшем времени, словно стены Сайте уже отгородили его от мира, а иногда в настоящем, будто он вот-вот войдет в комнату.
- Он поддерживал отношения со своей семьей?
- Отца своего он не знал. Воспитал Франса дядя, но отдал его в очень юном возрасте в приют, где, к счастью, ему дали ремесло. С воспитанниками там обращались очень сурово, и он не любит вспоминать о тех временах.
Вход и выход в их жилище был один - через мастерскую. Чтобы попасть во двор, надо было выйти на улицу и пройти под арку, мимо консьержки.
Поразительно, как Люка там у себя, на набережной Орфевр, жонглировал именами, в которых Мегрэ едва ориентировался: консьержка мадам Салазар, мадемуазель Беген, жиличка с пятого этажа, сапожник, торговка зонтиками, хозяйка молочной и ее горничная, - словом, обо всех он говорил так, словно знал их всегда со всеми их причудами.
- А что вы собираетесь приготовить ему на завтра?
- Жаркое из барашка. Он любит вкусно поесть. Вы вроде хотели спросить, есть ли у него какая-нибудь страсть помимо работы. Наверно, это еда. Хотя он целыми днями сидит, не дышит воздухом и не занимается гимнастикой, я никогда не видела человека с таким прекрасным аппетитом.
- До того, как вы познакомились, у него были друзья?
- Не думаю. Во всяком случае, он мне об этом не говорил.
- Он тогда уже жил здесь?
- Да. И сам вел свое хозяйство. Только раз в неделю к нему приходила мадам Салазар и основательно убиралась. Видимо, она меня сразу невзлюбила, поскольку отпала нужда ее приглашать.
- Соседи знают?
- Чем я занималась раньше? Нет, то есть не знали до ареста Франса. А теперь журналисты растрезвонили.
- И они к вам плохо отнеслись?
- Некоторые. Но Франса так любили, что нас скорее жалеют.
В общем, так оно и было. Если бы в квартирах провели опрос, кто "за", а кто "против", - "за", конечно, перевесило бы.
Но жители квартала так же, как и читатели газет, вовсе не хотели, чтобы все кончилось слишком быстро. Чем больше сгущалась тайна, тем отчаяннее становилась борьба между полицией и Филиппом Лиотаром, тем больше была довольна публика.
- Чего от вас хотел Альфонси?
- Он не успел сказать. Он только появился, когда вы вошли. Мне очень не нравится, как он заявляется сюда, будто в пивнушку, не снимает шляпы, говорит мне "ты".
Будь Франс здесь, он бы давно его выставил за дверь.
- Он ревнив?
- Он не выносит фамильярности.
- Он любит вас?
- Думаю, что да.
- А почему?
- Не знаю. Может быть, потому что я его люблю.
Мегрэ не улыбнулся. Шляпу он, разумеется, снял, не то что Альфонси. Он был вежлив и не лукавил.
И действительно, этот человек, казавшийся здесь большим и грузным, искренне пытался во всем разобраться.
- Вы, конечно, не скажете ничего, что могло бы обернуться против него?
- Разумеется, нет. Впрочем, ничего такого я и не знаю.
- Тем не менее очевидно, что в этом полуподвале был убит человек.
- Ваши специалисты утверждают, что это так, а я не настолько образованна, чтобы им противоречить. В любом случае Франс не убивал.
- Кажется невозможным, чтобы это произошло без его ведома.
- Я понимаю, что вы хотите сказать, но он, повторяю, не виновен.
Мегрэ, вздохнув, встал. Он был доволен, что она ничем не угощала его, хотя многие люди в подобных обстоятельствах полагают это своим долгом.
- Я пытаюсь все начать с нуля, - сказал он. - Когда я шел сюда, я собирался снова изучить здесь сантиметр за сантиметром.
- И вы этого не сделаете? Уж сколько раз тут все вверх дном переворачивали!
- Вот я и не решаюсь. Может быть, приду еще. У меня скорей всего будут к вам вопросы.
- Вы знаете, что во время свиданий я все-все рассказываю Франсу?
- Да, я понимаю вас.
Он двинулся по узкой лестнице, она пошла за ним в мастерскую, где стало почти темно, и открыла дверь на улицу. Она увидела Альфонси, в ожидании стоявшего на углу.
- Вы пустите его?
- Прямо не знаю. Я устала.
- Хотите, я велю ему оставить вас в покое?
- Сегодня вечером по крайней мере.
- Всего доброго.
Она попрощалась с Мегрэ, и он, тяжело ступая, пошел к бывшему инспектору нравов. Когда на углу комиссар поравнялся с Альфонси, на них смотрели сквозь окна кафе "Табак Вогезов" два молодых репортера.
- Вали отсюда!
- Почему?
- Потому что. Она не хочет, чтобы ты ее беспокоил сегодня. Понял?
- Почему вы так плохо со мной обходитесь?
- Лицо мне твое не нравится.
И, повернувшись к нему спиной, Мегрэ, не нарушая традиций, пошел выпить кружку пива в "Большой Тюренн".
Глава 3
Маленькая гостиница на улице Лепик
Было солнечно и морозно, изо рта шел пар, а кончики пальцев мерзли. Но Мегрэ все равно не ушел с открытой площадки автобуса, где он стоял, читая только что вышедшую газету, и то ворчал, то не мог сдержать улыбки.
Ехал он на работу слишком рано. Часы показывали всего половину девятого, когда он вошел в комнату инспекторов и увидел, как Жанвье соскакивает со стола, на котором только что сидел, и пытается спрятать газету, которую только что громко читал вслух.
Их было там пятеро или шестеро, в основном молодежь; они ждали от Люка задания на день. Все они старались не смотреть на комиссара, но некоторые, украдкой все же поглядывая на него, с трудом сдерживались, чтобы не рассмеяться.
Им было невдомек, что статейка позабавила его самого не меньше их и он валяет дурака, чтобы доставить им удовольствие, напускает на себя мрачный вид, раз уж они ждут от него именно такой реакции.
На первой странице газеты на три колонки растянулся заголовок:
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ МАДАМ МЕГРЭ
История, приключившаяся накануне с женой комиссара на Антверпенской площади, рассказывалась живо и в мельчайших подробностях; не хватало только фотографии самой мадам Мегрэ с мальчуганом, которого ей так бесцеремонно препоручили.
Мегрэ вошел в кабинет Люка; тот тоже прочитал заметку, но у него были свои причины отнестись к ней куда более серьезно.
- Надеюсь, вы не подумали, что это идет от меня?
Я был потрясен, когда утром открыл газету. Ведь я ни одному журналисту ничего не рассказывал. Вчера, вскоре после нашего с вами разговора, я позвонил Ламбалю в девятый округ - ему я не мог не рассказать эту историю - правда, не называя имени вашей супруги, поскольку именно он должен был заняться поисками такси. Кстати, он только что позвонил, что уже нашел, чисто случайно, этого водителя, и отправил его к нам.
Через несколько минут тот будет здесь.
- А в кабинете у тебя никого не было, когда ты звонил Ламбалю?
- У меня всегда кто-то сидит. И дверь в комнату инспекторов наверняка была открыта. Но кто мог?..
Ужас берет, что это кто-то из наших, у нас - и утечка информации.
- Я еще вчера об этом подумал. Утечка произошла уже двадцать первого февраля, ведь когда ты пришел на улицу Тюренн с обыском, Филипп Лиотар уже был предупрежден.
- Кем?
- Не знаю. Явно кем-то из полиции.
- И потому к моему приходу чемодан исчез?
- Скорее всего.
- Тогда почему они не избавились от костюма с пятнами крови?
- Может быть, о нем не вспомнили или решили, что нам не удастся определить, что это за пятна? Или просто не успели?
- Вы хотите, патрон, чтобы я опросил инспекторов?
- Я сам этим займусь.
Люка еще не закончил разборку почты, завалившей его длинный стол.
- Ничего интересного?
- Еще не знаю. Буду разбираться. Множество сообщений о чемодане, конечно. В одном анонимном письме говорится, что он и не покидал улицу Тюренн и что мы, должно быть, слепые, раз его не находим. В другом письме утверждается, что корни всей истории в Конкарно. Еще в одном, написанном убористым почерком на пяти страницах, доказывается, что все дело вообще раздуто правительством, чтобы отвлечь внимание населения от дороговизны жизни.
Мегрэ прошел к себе, снял шляпу и плащ и, несмотря на хорошую погоду, забросил угля в печь, единственную в доме на набережной Орфевр, которую ему с таким трудом удалось сохранить, когда устанавливали центральное отопление.
Приоткрыв дверь к инспекторам, он позвал малыша Лапуэнта, только что появившегося в комнате.