Мы решились путешествовать в нашем спокойном экипаже на почтовых лошадях, разумеется, останавливаясь ночевать в придорожных гостиницах. В то время, когда не было еще железных дорог, не так-то легко было путешествовать больному из Пертшира в Лондон - даже в легком экипаже с упряжкой в четыре лошади. Рассчитав продолжительность пути со дня нашего отъезда, я увидел, что мы только что успеем приехать в Лондон в последний день месяца.
Я ничего не скажу о тайном беспокойстве, тяготившем мою душу. К счастью, матушка хорошо выдержала переезд. Легкий и (как мы тогда думали) быстрый способ путешествия оказал благотворное влияние на ее нервы. Она спала лучше, чем дома, когда мы останавливались ночевать. Раза два были задержки в дороге, поэтому мы приехали в Лондон в три часа пополудни в последний день месяца. Вовремя ли поспел я?
Так, как я понял написанное призраком, то в моем распоряжении оставалось еще несколько часов. Фраза "в конце месяца" означала, как я понимал ее, последний час последнего дня этого месяца. Если я стану под "тенью святого Павла" в десять часов, то буду иметь на месте свидания два часа в запасе, прежде чем последний удар часов возвестит начало нового месяца.
В половине десятого я оставил матушку отдыхать после продолжительного путешествия и потихоньку вышел из дома. Еще не было десяти часов, а я уже стоял на своем посту. Ночь была прекрасная, светлая, и громадная тень собора ясно обозначала границы, в которых мне приказано было ждать дальнейшего развития событий.
Большие часы на соборе святого Павла пробили десять - и не случилось ничего.
Следующий час тянулся очень медленно. Я ходил взад и вперед, некоторое время погруженный в свои мысли, а затем следя за постепенным уменьшением числа прохожих по мере того, как надвигалась ночь. Сити (так называется эта часть города) самая многолюдная в Лондоне днем, но ночью, когда она перестает быть центром торговли, ее суетливое народонаселение исчезает и пустые улицы принимают вид отдаленного и пустынного квартала столицы.
Когда пробило половину одиннадцатого, потом три четверти, потом одиннадцать часов, мостовая становилась все пустыннее и пустыннее. Теперь я мог считать прохожих по-двое и по-трое, мог видеть, как места публичных увеселений начинали уже запираться на ночь.
Я посмотрел на часы: было десять минут двенадцатого. В этот час мог ли я надеяться встретить мистрис Ван-Брандт одну на улице?
Чем больше я думал об этом, тем нереальней мне это казалось. Всего вероятнее было то, что я встречу ее в сопровождении какого-нибудь друга, а может быть, даже самого Ван-Брандта. Я спрашивал себя, сохраню ли самообладание во второй раз в присутствии этого человека.
Пока мои мысли еще устремлялись по этому направлению, мое внимание было привлечено грустным голоском, задавшим мне странный вопрос:
- Позвольте спросить, сэр, не знаете ли вы, где я могу найти открытую аптеку в такое позднее время?
Я оглянулся и увидел бедно одетого мальчика с корзинкой и с бумажкой в руке.
- Аптеки все теперь заперты, - сказал я, - а если вам нужно лекарство, то вы должны позвонить в ночной колокольчик.
- Не смею, сэр, - ответил маленький посланец, - я такой маленький мальчик и боюсь, что меня прибьют, если я заставлю встать с постели, если никто не замолвит за меня слово.
Мальчик посмотрел на меня при фонаре с таким печальным опасением быть прибитым, что я не мог устоять от желания помочь ему.
- Кто-нибудь опасно болен? - спросил я.
- Не знаю, сэр.
- У вас рецепт?
- Вот у меня что.
Я взял бумажку и посмотрел. Это был обыкновенный рецепт крепительного лекарства. Я посмотрел на подпись доктора, это было имя совершенно неизвестное. Под ним Стояло имя больной, для которой было выписано лекарство. Я вздрогнул, когда прочел. Это было имя мистрис Бранд.
Мне тотчас пришло в голову, что англичанин так написал иностранное Ван-Брандт.
- Вы знаете даму, которая послала вас за лекарством? - спросил я.
- О! Я знаю ее, сэр. Она живет у моей матери и должна за квартиру. Я сделал все, что она приказала мне, только лекарства достать не мог. Я заложил ее перстень, купил хлеба, масла и яиц и сдачи получил. Матушка из этой сдачи хочет взять за квартиру. Я не виноват, что заблудился. Мне только десять лет - и все аптеки заперты!
Тут чувство незаслуженной обиды победило моего маленького друга, и он расплакался.
- Не плачьте, - сказал я. - Я вам помогу. Но прежде расскажите мне об этой даме. Одна она?
- С ней ее девочка.
Биение моего сердца участилось. Ответ мальчика напомнил мне о той девочке, которую видела моя мать.
- Муж этой дамы с ней? - спросил я потом.
- Нет, сэр, теперь нет. Он был с ней, но уехал и еще не возвратился.
Я наконец задал последний решительный вопрос.
- Муж ее англичанин? - - спросил я.
- Матушка говорит, что он иностранец, - отвечал мальчик.
Я отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Даже ребенок мог заметить его.
Будучи известна под именем "мистрис Бранд", бедная, такая бедная, что принуждена была заложить свой перстень, брошенная человеком, который был в нашей стране иностранец, оставшаяся одна с своей девочкой - не напал ли я на след мистрис Ван-Брандт в эту минуту? Не предназначено ли этому заблудившемуся ребенку, быть невинным орудием, которое сведет меня с любимой женщиной, в то самое время, когда она больше всего нуждается в сочувствии и помощи? Чем больше я думал об этом, тем больше укреплялось мое намерение отправиться с мальчиком в дом, в котором жила постоялица его матери. Часы пробили четверть двенадцатого. Если мои ожидания обманут меня, у меня все-таки еще оставалось три четверти часа, прежде чем кончится месяц.
- Где вы живете? - спросил я.
Мальчик назвал улицу, название которой я тогда услышал в первый раз. Он мог только сказать, когда я стал расспрашивать подробнее, что он живет возле реки, а на каком берегу, он не мог сказать мне оттого, что совсем сбился с толку от испуга.
Когда мы еще старались понять друг друга, недалеко проезжал кеб. Я окликнул извозчика и назвал ему улицу. Он знал ее очень хорошо. Улица эта отстояла от нас за целую милю в восточном направлении. Он взялся отвезти меня туда и обратно к собору святого Павла (если окажется необходимым) менее чем за двадцать минут. Я отворил дверцу кеба и велел садиться моему маленькому другу. Мальчик колебался.
- Позвольте спросить, мы едем в аптеку, сэр? - сказал он.
- Нет. Ты едешь прежде домой со мной.
Мальчик опять заплакал.
- Матушка побьет меня, сэр, если я вернусь без лекарства.
- Я позабочусь, чтобы твоя мать не побила тебя. Я сам доктор и хочу видеть эту даму прежде, чем мы купим лекарство.
Объявление моей профессии, по-видимому, внушило мальчику некоторое доверие, но он все-таки не показывал желания ехать со мной к матери.
- Вы хотите получить плату с этой дамы? - спросил он. - Я ведь выручил за перстень немного. Матушка хочет взять эти деньги за квартиру.
- Я не возьму ничего, - ответил я.
Мальчик тотчас сел в кеб.
- Ну, пожалуй, - сказал он, - только бы матушка получила свои деньги.
Увы, бедные люди!
Воспитание ребенка в отношении треволнений жизни уже было закончено в десятилетнем возрасте!
Мы поехали.
Глава ХХV
Я ДЕРЖУ СЛОВО
Бедная темная улица, когда мы поехали по ней, грязный и ветхий деревянный дом, когда мы остановились у двери, предупредили бы многих в моем положении, что они должны приготовиться к неприятному открытию, когда войдут внутрь жилища. Первое впечатление, которое это место произвело на меня, состояло, напротив, в том, что ответы мальчика на мои вопросы сбили меня с толку. Просто было невозможно соединить мистрис Ван-Брандт (как я помнил ее) с картиной бедности, с которой я столкнулся теперь. Я позвонил в колокольчик у дверей, будучи уверен заранее, что мои розыски не приведут ни к чему.
Когда я поднимал руку к колокольчику, страх перед побоями охватил мальчика с новой силой. Он спрятался за меня, а когда я спросил, что с ним, он ответил шепотом:
- Пожалуйста, станьте между нами, сэр, когда матушка отворит дверь!
Высокая, свирепой наружности женщина отворила дверь. Ни в каких представлениях не было надобности.
Держа в руке палку, она сама объявила себя матерью моего маленького приятеля.
- А я думала, что это мой негодный сынишка, - объяснила она, извиняясь за палку. - Он послан с поручением уже два часа тому назад. Что вам угодно, сэр?
Я заступился за несчастного мальчика, прежде чем объяснил мое дело.
- Я должен просить вас простить вашего сына на этот раз, - сказал я, - я нашел его заблудившимся на улице и привез его домой.
От удивления женщина, когда она услышала, что я сделал, и увидела сына позади меня, буквально онемела. Глаза, заменившие на этот раз язык, прямо обнаруживали впечатление, которое я произвел на нее.
- Вы привезли домой моего заблудившегося мальчишку в кебе? Господин незнакомец, вы сумасшедший.
- Я слышал, что у вас в доме живет дама по имени Бранд, - продолжал я. - Я, может быть, ошибаюсь, считая ее моей знакомой. Но мне хотелось бы удостовериться, прав я или пет. Не поздно потревожить вашу жилицу сегодня?
К женщине возвратился дар речи.
- Моя жилица не спит и ждет этого дурака, который до сих пор не умеет найти дорогу в Лондоне!
Она подкрепила эти слова, погрозив кулаком сыну, который тотчас вернулся в свое убежище за фалдами моего сюртука.
- С тобой ли деньги? - спросила эта страшная особа, крича на своего прятавшегося наследника через мое плечо. - Или ты и деньги потерял, дурак?
Мальчик подошел и вложил деньги в руку матери. Она сосчитала их, явно удостовериваясь глазами, что каждая монета была настоящая серебряная, потом отчасти успокоилась.
- Ступай наверх, - заворчала она, обращаясь к сыну, - и не заставляй эту даму больше ждать. Она умирает с голоду со своим ребенком, - продолжала женщина, обращаясь ко мне. - Еда, которую мой мальчик принес им в корзине, будет первой, которую мать отведает сегодня. Она заложила все, и что она сделает, если вы не поможете ей, уж этого я не могу сказать. Доктор делает что может, но он сказал мне сегодня, что если не будет у нее лучшей еды, то нет никакой пользы посылать за ним. Ступайте за мальчиком, и сами посмотрите, та ли это дама, которую вы знаете. Я слушал эту женщину, все больше убеждаясь, что приехал в ее дом под влиянием обманчивой мечты. Как было возможно соединить очаровательный предмет обожания моего сердца с жалким рассказом о лишениях, который я сейчас выслушал? Я остановил мальчика на первой лестничной площадке и приказал ему доложить обо мне просто как о докторе, услышавшем о болезни мистрис Бранд и приехавшем навестить ее.
Мы поднялись на вторую лестничную площадку, а затем и на третью. Дойдя до самого верха, мальчик постучался в дверь, ближайшую к нам на площадке. Никто не отвечал. Он отворил дверь без церемоний и вошел. Я ждал за дверью, слушая, что за ней говорили. Дверь осталась полуотворенной. Если голос "мистрис Бранд" окажется мне незнаком (как я думал), я решился предложить ей деликатно такую помощь, какой мог располагать, и вернуться к моему посту под "тенью св. Павла".
Первый голос, заговоривший с мальчиком, был голос ребенка.
- Я так голодна, Джеми, я так голодна!
- Я вам принес покушать, мисс.
- Поскорее, Джеми, поскорее!
Наступило минутное молчание, а потом я опять услышал голос мальчика:
- Вот ломтик хлеба с маслом, мисс. А яичко подождите, пока я сварю. Не торопитесь глотать, подавитесь. Что такое с вашей мамой? Вы спите, сударыня?
Я едва мог слышать ответ - голос был так слаб, и он произнес только одно слово:
- Нет!
Мальчик заговорил опять:
- Ободритесь, сударыня. Доктор ждет за дверью. Он желает видеть вас.
На этот раз я ответа не слыхал. Мальчик показался мне в дверях.
- Пожалуйте, сэр! Я ничего не могу добиться от нее.
Не решаться дальше войти в комнату было бы неуместной деликатностью. Я вошел.
На противоположном конце жалко меблированной спальни, в старом кресле лежало одно из тысячи покинутых существ, умиравших с голода в эту ночь в, большом городе. Белый носовой платок лежал на ее лице, как бы защищая его от пламени камина. Она подняла носовой платок, испуганная шумом моих шагов, когда я вошел в комнату. Я посмотрел на нее и узнал в бледном, исхудалом, помертвелом лице - лицо любимой мной женщины!
С минуту ужас открытия заставил меня побледнеть и почувствовать головокружение. Еще через минуту я стоял на коленях возле ее кресла. Моя рука обвилась вокруг нее - ее голова лежала на моем плече. Она не могла уже говорить, не могла плакать - она молча дрожала, и только. Я не говорил ничего. Слова не срывались с моих губ, слез не было, чтобы облегчить меня. Я прижимал ее к себе, она прижимала меня к себе. Девочка, жадно евшая хлеб с маслом за круглым столиком, смотрела на нас, вытаращив глаза. Мальчик, стоя на коленях перед камином и поправляя огонь, смотрел на нас, вытаращив глаза. А минуты тянулись медленно, и жужжание мухи в углу было единственным звуком в комнате.
Скорее инстинкт той профессии, которой я был обучен, чем ясное понимание ужасного положения, в которое я был поставлен, пробудили меня наконец. Она умирала с голода! Я определил это по мертвенному цвету ее кожи, я почувствовал это по слабому и учащенному биению ее пульса. Я позвал мальчика и послал его в ближайший трактир за вином и бисквитами.
- Проворнее, - сказал я, - и у тебя будет так много денег, как еще не бывало никогда!
Мальчик посмотрел на меня, хлопнул по деньгам, лежавшим на руке его, сказал: "Вот счастье-то! " и выбежал из комнаты так быстро, как, видимо, никогда еще никакой мальчик не бегал.
Я повернулся, чтобы сказать несколько первых слов утешения матери девочки. Крик ребенка остановил меня.
- Как я голодна! Как я голодна!
Я дал еще еды голодной девочке и поцеловал ее. Она подняла на меня удивленные глаза.
- Вы новый папа? - спросила девочка. - Мой другой папа никогда меня не целует.
Я взглянул на мать. Глаза ее были закрыты, слезы медленно текли по ее исхудалым щекам. Я взял ее слабую руку.
- Наступают счастливые дни, - сказал я, - теперь я буду заботиться о вас.
Ответа не было. Она все еще молча дрожала - и только.
Менее чем через пять минут мальчик вернулся и получил обещанную награду. Он сел на пол у камина, пересчитывая свое сокровище, единственное счастливое существо в комнате. Я намочил несколько кусочков бисквита в вине и мало-помалу начал возвращать покинувшие ее силы едой, которую давал понемногу и осторожно.
Через некоторое время она подняла голову и посмотрела на меня изумленными глазами, очень похожими на глаза ее ребенка. Слабый, нежный румянец начал появляться на ее лице, она заговорила со мной первый раз шепотом, который я едва мог расслышать, сидя возле нее:
- Как вы нашли меня? Кто показал вам дорогу сюда?
Она замолчала, мучительно вспоминая что-то, медленно приходившее ей на память. Румянец ее стал ярче, она вспомнила и взглянула на меня с робким любопытством.
- Что привело вас сюда? - спросила она. - Не сон ли мой?
- Подождите, моя дорогая, пока соберетесь с силами. Я расскажу вам все.
Я тихо приподнял ее на руках и положил на жалкую постель. Девочка пошла за нами, влезла на постель без моей помощи и прижалась к матери. Я послал мальчика сказать хозяйке, что я должен остаться с больной на всю ночь, наблюдать за ее выздоровлением. Он побежал, весело бренча деньгами в кармане. Мы остались втроем.
По мере того, как ночные часы бежали один за другим, она погружалась иногда в беспокойный сон, просыпалась, вздрагивая, и дико смотрела на меня, как на незнакомого. К утру пища, которую я все это время осторожно давал ей, произвела перемену к лучшему в частоте ударов ее пульса и вызвала у нее более спокойный сон.
Когда взошло солнце, она спала так спокойно, как девочка возле нее. Я мог оставить ее, с тем чтобы вернуться попозже, под надзором хозяйки дома. Волшебная сила денег превратила эту сварливую и страшную женщину в послушную и внимательную сиделку - до такой степени желавшую исполнять в точности все мои поручения, что она попросила мена даже написать их.
Я еще постоял минуту у постели спящей женщины и удостоверился в сотый раз, что жизнь ее спасена. Какое счастье чувствовать к этом уверенность, слегка дотрагиваться до ее посвежевшего лба своими губами, смотреть и смотреть на бледное, изнуренное лицо, всегда дорогое, всегда прекрасное для моих глаз, как бы оно ни изменилось. Я тихо затворил дверь и вышел на свежий воздух ясного утра опять счастливым человеком. Так тесно связаны радости и горести человеческой жизни! Так близко в нашем сердце, как на наших небесах, самое яркое солнце к самой мрачной туче!
Глава XXVI
РАЗГОВОР С МОЕЙ МАТЕРЬЮ
Я доехал до моего дома как раз вовремя, чтобы соснуть часа три, прежде чем нанес свой обычный утренний визит в комнату матушки. Я заметил на этот раз некоторые особенности в выражении лица и обращении, которых прежде мне не случалось замечать в ней.
Когда глаза наши встретились, она взглянула на меня пристально и вопросительно, как будто ее волновало какое-то сомнение, которое ей не хотелось выразить словами. Когда я, по обыкновению, осведомился о ее здоровье, она удивила меня, ответив так нетерпеливо, как будто сердилась, зачем я упомянул об этом.
С минуту я готов был думать, что эти перемены означают, что она узнала о моем отсутствии из дома ночью и подозревает настоящую причину этого отсутствия. Но она не упомянула даже издалека о мистрис Ван-Брандт и с ее губ не сорвалось ни слова, которое показало бы, прямо или косвенно, что я огорчил или разочаровал ее. Я мог только заключить, что она хочет сказать что-нибудь важное о себе или обо мне и что по некоторым причинам, одной ей известным, она неохотно умалчивает на этот раз.
Обратившись к нашим обыкновенным темам разговора, мы заговорили о событии (всегда интересном для моей матери), о моей поездке на Шетлендские острова. Заговорив об этом, мы, естественно, заговорили также о мисс Денрос. Тут опять, когда я менее всего ожидал этого, для меня готовился сюрприз.
- Ты говорил намедни, - сказала матушка, - о зеленом флаге, который дочь бедного Дермоди сшила для тебя, когда вы были детьми. Неужели ты сохранял его все это время?
- Да.
- Где ты его оставил? В Шотландии?
- Я привез его с собой в Лондон.
- Зачем?
- Я обещал мисс Денрос всегда возить с собой зеленый флаг, куда ни поехал бы.
Матушка улыбнулась.
- Возможно ли, Джордж, что ты думаешь об этом, как думает молодая девушка на Шетлендских островах? По прошествии стольких лет, неужели ты веришь, что зеленый флаг сведет тебя с Мери Дермоди?
- Конечно, нет! Я только исполняю фантазию бедной мисс Денрос. Могу ли я отказать в ее ничтожной просьбе после всего, чем я обязан ее доброте?
Матушка перестала улыбаться. Она внимательно посмотрела на меня.
- Кажется, мисс Денрос произвела на тебя очень благоприятное впечатление, - сказала она.
- Я сознаюсь. Я очень интересуюсь ей.
- Не будь она неизлечимо больной, Джордж, я тоже заинтересовалась бы, может быть, мисс Денрос, как моей невесткой.