Саша одела поверх дорогого делового костюма светлый бежевый плащ из тонкой шелковой ткани с французским "лейблом", и они вышли на освещенную ярким весенним солнцем улицу. Улица носила соответствующее название – Солнечный бульвар и имела посередине между двумя полосами движения еще один широкий тротуар.
Тротуар обсажен рядами очень высоких деревьев и уставлен довольно часто скамьями для отдыха. Кроны деревьев срослись вверху. "Когда деревья покроются листвой, бульвар можно переименовать в Прохладный", – подумал Михаил.
Прогулка по весеннему городу оказалась приятной, но короткой. Михаил успел объяснить в самых общих чертах причину своего прихода – осужденный за убийство Ларисы утверждает о своей невиновности и требует пересмотра дела.
– Убийцу следует искать в близком окружении Ларисы, а для этого нужно, как это не звучит парадоксально, тщательно изучить ее жизнь за последние год-полтора. Мы рассчитываем на Вашу помощь. Нас интересует все: круг знакомых, образ жизни, планы на будущее и, конечно же, личные симпатии и антипатии. Вы меня понимаете?
– Боюсь, я мало чем могу помочь. Лариса была довольно скрытным и очень сдержанным человеком даже со мной.
Они стояли у подъезда относительно нового дома, где на третьем этаже в однокомнатной квартире улучшенной планировки жила Саша. Михаил уходить не торопился, и Саша пригласила его в дом, чтобы закончить разговор. Очевидно, ее не радовала перспектива вызова в Управление.
Чтобы окончательно успокоить собеседницу, Михаил по собственной инициативе предъявил служебное удостоверение. Они поднялись по грязной лестнице в квартиру.
Приятный контраст. Чисто. Уютно. Добротная мебель. Полки с книгами. Много сувениров. Рояль в углу. Застекленная лоджия выходит в тенистый даже сейчас двор.
Над роялем большая цветная фотография скрипача, точнее его лица, откинутого назад и искаженного гримасой страдания или экстаза. Только слева внизу длинные нервные пальцы, сжимающие смычок. И смычок, как черный узкий клинок, приставленный к горлу. Глаза прикрыты длинными ресницами, под ними по блеску угадываются слезы, вот-вот они брызнут…
Михаил не сразу узнал это лицо, хотя видел его менее часа назад. Профессор Крамар, декан!
– Превосходная фотография! Сделана на концерте?
– Нет. На похоронах Ларисы. Он не знает о существовании этого снимка. Его сделал фотограф нашей городской газеты. Крамар потребовал уничтожить негатив и все отпечатки. Возможно, этот – единственный. Вы меня не выдавайте!
– Не сомневайтесь. Не выдам. Мы в каком-то смысле союзники. У меня с ним сегодня произошел странный разговор.
– Хотите послушать музыку, которая звучала в тот момент, когда был сделан снимок?
– Конечно. Я закончу мысль. Почему он так болезненно отреагировал при упоминании о Ларисе?
– О вашем разговоре с ним я слышу впервые и не знаю его содержания, – Саша добавила после некоторого раздумья, при этом она разыскивала нужную магнитофонную кассету на полке, где их была не одна сотня – приличная фонотека. – Он ведь потерял свою лучшую ученицу, которая возможно прославила бы его на весь мир. Правда, его личная заслуга не более чем заслуга огранщика. Бриллиант был добыт, лучше сказать, сформирован, другим.
– Кто этот другой?
– Ее отец. Хотя ее родители не были зарегистрированы, и мать отрицала его отцовство. Он бродячий музыкант: скрипач, аккордеонист, трубач, барабанщик… Нет, наверное, такого музыкального инструмента, на котором он бы не смог играть достаточно хорошо на слух простого обывателя. Так получилось, что его хорошо приняли в нашем городе. Он играл на центральном рынке. Был одет очень аккуратно, не пил, и его стали приглашать на свадьбы и другие торжества. Он снял комнату у матери Ларисы и жил там все время до своей смерти. Ларису обучал музыке чуть ли не с пеленок. Я его видела и слушала много раз, специально ходила на рынок. Всегда мечтала играть на скрипке, а стала пианисткой… Он был еврей, но скрывал это. Судя по его рассказам, родился и жил в Германии, а после прихода Гитлера к власти его родители были арестованы, а он сбежал в Чехословакию, много бродил с цыганами, знал и цыганский язык… Война гнала его на восток.
– Тогда вполне понятно. Там фашисты – откровенные антисемиты, здесь интернационалисты – скрытые антисемиты.
– А в эпоху гласности появились и открытые.
– Да, сейчас многие, с попустительства властей, хотят из национальности сделать доходную профессию… Извините, я Вас перебил.
– Дед Стефан, как его все звали, Ларису обучал, кроме игры на скрипке, еще идиш и немецкому. У него была старинная, очень дорогая скрипка немецких мастеров. Инструмент был завещан Ларисе.
– А вы не помните, что случилось со скрипкой в тот злополучный день?
– Не помню. Я весь день просидела за этим инструментом, – она кивнула на рояль, – мое зачетное выступление было на следующий день.
– А где скрипка сейчас?
С некоторым колебанием Саша ответила:
– Ее купил профессор Крамар. Говорят, очень дорого заплатил. Мать Ларисы сильно нуждалась в деньгах.
– Вы бывали у Ларисы дома?
– Была всего один раз. Лариса не любила свой дом, и у нее были сложные отношения с матерью. Она часто бывала у меня, по ее словам, "отдыхала душой"… Когда мы познакомились с Ларисой, ее отец уже год как умер… Я включаю музыку. Запись сделана местной телестудией во время похорон. Извините, но я должна слушать молча…
Движением руки она запустила аудиоплейер импортного музыкального центра. Комнату заполнила печальная мелодия, то тихая, как ручеек, или прозрачная, как горное озеро, то мутная и грозная, как океанская волна на узком песчаном пляже у отвесного берега… Скрипка действительно плакала… На мелодию скрипки и оркестра накладывались уличные шумы, стенания людей, вероятно, матери и родственников.
"Какая страсть, какая боль в этой музыке", – подумал Михаил и затем, когда магнитофон замолчал, произнес вслух.
Саша кивнула, соглашаясь:
– Да жаль, что это не студийная запись. Обычно профессор Крамар исполняет академично. Он считает, что должен передавать в музыке чувства композитора, а не свои личные.
– И вы считаете, что здесь он изменил своему принципу и личные чувства вырвались из-под контроля?
Саша промолчала, затем спросила:
– А вы слышали, как играла Лариса?
– Нет!
– Тогда послушаем ее концерт в Японии. Японцы подарили запись нашего концерта.
Она сменила кассету.
Наконец, зазвучала мелодия. Что-то знакомое и все же неузнаваемое.
– Паганини, – догадалась объяснить Саша.
Михаил был профан в музыке, а в классической тем более. Его оценка исполнения всегда основывалась на утилитарном подходе: нравится – не нравится, волнует – не волнует.
Эта музыка его волновала. Мощное, динамичное исполнение. Если бы не знал, что музыкантше еще не исполнилось восемнадцать лет, то легко мог бы представить исполнителем сильного и зрелого мастера, мужчину.
– У вас должны быть фотографии. Если позволите… – спросил Михаил, когда музыка смолкла.
– Да, да! Конечно. – Она положила перед Михаилом довольно внушительный альбом. – Здесь все за время учебы. Лариса держала их у меня. Хотите кофе? Я должна скоро убегать и нужно подкрепиться. Ничего, если я вас оставлю на несколько минут?
Михаил молча закивал головой, не отрываясь от фотографий. Здесь было много снимков Ларисы, в том числе цветных. Был и тот из Японии, который поместила газета. Прекрасный цветной снимок. Были и другие в жанре портрета, на пляже, в аудитории, на сцене, в магазине, на улице…
Очевидно, ее любили снимать, и каждый считал своим долгом дарить фотографии самому объекту съемок. Действительно прекрасная фотомодель. Девушка редкой красоты: высокий лоб, над которым копна слегка вьющихся волос цвета спелой ржи, удлиненное лицо, прямой нос, красивые, резко очерченные губы, нежная молочно-белая кожа, чистая, только маленькая коричневая родинка у левого глаза и, главное – глаза, большие, темно-серые, широко расставленные, удлиненной формы, обрамленные длинными ресницами.
Странно, но групповые фотографии почти отсутствовали. Что это? Случайность или отражение индивидуализма и замкнутости?
– Пожалуйста, Ваш кофе!
– Спасибо. Мы не обсудили главный вопрос. При ее внешности вокруг нее должно вращаться много мужчин.
– Так и было, но она их держала на определенной дистанции. Собственно, мой интерес в дружбе с ней в том и состоял. С моей внешностью трудно привлечь мужчину на "критически близкое расстояние", когда можно пустить в ход другие средства: эрудицию, остроумие, кулинарный талант или просто доброту и способность утешить отвергнутого красивой подругой, – Саша улыбалась несколько натянутой улыбкой.
– Вы хотите сказать, что у нее не было близкого мужчины? Была ли она в кого-нибудь влюблена?
– Можете мне не верить, я говорила о скрытности при видимой общительности, но я не могу сказать с уверенностью ни об одном из ее многочисленных поклонников разного возраста.
– А если назвать несколько наиболее вероятных кандидатов?
– Не могу. Догадываюсь, что за этим последует.
– Хорошо! Тогда я поставлю вопрос в грубой форме, но он не задевает никого конкретно, – Лариса хотя бы один раз переспала с мужчиной?
Зазвонил телефон. Саша вышла в прихожую и с кем-то коротко переговорила.
Михаил продолжил, когда она возвратилась. Ожидание ответа слишком затянулось:
– Отвечайте! Она уже не обидится, и хуже ей не станет, а для всех нас важно найти убийцу. Ведь это так? Трудно поверить, что самая близкая подруга об этом не знает или не догадывается.
– Это так, но ничего определенного сказать не могу и догадки строить не буду даже по данному частному вопросу. Извините, но я должна идти на урок музыки. Я подрабатываю… Мне нужно выплачивать кооператив.
– Я уже ухожу. Извините, что отнял у вас время – такая работа… Но обещать, что больше не буду беспокоить, не могу.
Михаил вырвал из записной книжки листок, записал телефоны и передал Саше.
– Здесь номера: служебный и общежития. Если что-нибудь вспомните, пожалуйста, звоните, не дожидаясь вызова в Управление. Уверен, вам есть что вспомнить, – он попытался встретиться с ней взглядом, но она уклонилась. – Если меня не будет, то попросите любого, кто снимет трубку, срочно мне передать, что вы звонили.
Они вышли в прихожую. Михаил снял с вешалки плащ и помог Саше его одеть. Под плащом на крючке висела спортивная сумка с теннисной ракеткой.
– Вы играете в теннис? – спросил он на улице перед прощанием и с умыслом протянул руку для рукопожатия.
– Только иногда, для поддержки знакомств! Пианистам большие нагрузки на руки вредны, – ответила Саша и пожала протянутую руку.
– У вас крепкая рука. Даже очень… для женщины…
И они разошлись в разные стороны. Было уже начало седьмого. По дороге к Саше Михаил заприметил столовую. В ней поужинал.
Остаток вечера он собирался провести в спортивном манеже, но после еды час или полтора нужно было где-то погулять.
"Позвоню-ка я Садовскому", – решил Михаил.
Еще днем по справочнику выписал номер телефона Садовского-старшего и уточнил на АТС через соответствующую службу Управления адрес.
Перепробовав несколько телефонов-автоматов, нашел, наконец, исправный аппарат ("А что будет в конце перестройки?!").
– Ало-о-о… – раздался хриплый ленивый бас.
– Добрый вечер! Я хотел бы переговорить с Марком Садовским?
– Кто его спрашивает?
– Следователь ГорУВД Гречка.
– Вы по какому делу? На каком основании?
– Семен Маркович? – Михаил догадался, что это отец Марка. – Не слишком ли много вопросов? Скажите, где Марк и я Вам объясню все, что можно в таких случаях.
– В каких таких случаях?
– Это старое известное Вам дело, и есть решение прокурора, которое позволяет нам вызвать Марка в Управление на допрос. Однако мне хотелось бы переговорить с ним в неофициальной обстановке, чтобы не травмировать его психику… Вы меня понимаете?
– Даже лучше, чем Вы думаете! Поэтому у меня будет условие. Я хочу присутствовать при разговоре.
– Вашу просьбу я готов удовлетворить, если Вы выполните мои условия: в разговор не вмешиваться без моего разрешения.
– Не будем играть словами! Просьба или условие… Если мы договорились, то через четверть часа он будет у меня. Вы, конечно, знаете мой адрес.
– Знаю и буду через пятнадцать-двадцать минут.
Дверь открыл высокий располневший парень, в котором Михаил узнал Марка по фотографиям в деле.
После сухого приветствия Марк провел Михаила в гостиную богато обставленной многокомнатной квартиры. Дородный мужчина в одном из кресел кивнул Михаилу и жестом пригласил занять свободное кожаное кресло напротив. Марк сел на кожаный диван слева.
Михаил сразу заговорил:
– Причина моего визита: Ярмак, осужденный за убийство Ларисы Белостенной, требует пересмотра дела. Городской прокуратурой дано указание определиться, есть ли для этого достаточные основания.
– Какие основания? Он признался! Получил божеский срок… Какой пересмотр?!
– Семен Маркович! Вы нарушаете наш уговор! Я могу сейчас уйти, и разговор состоится в Управлении и уже без вас, – Михаил сделал попытку подняться, но Садовский-старший вскочил и придержал его рукой:
– Что вы кипятитесь, молодой человек! Вам чего волноваться! Это нам нужно волноваться, мы в Ваших руках…
– Не в моих руках, а в руках закона, правосудия!
– Ох, эти красивые правильные слова: закон, правосудие, демократия, гласность – они нас погубят, как погубили те слова, которые мы слышали семьдесят лет…
– Я продолжу. Цель визита: выяснить некоторые обстоятельства в связи с новыми показаниями Ярмака.
– Какие показания?! – пыхтел Садовский-папа.
– Семен Маркович! Если не можете сдержаться, то выйдите на десять минут. Вам Марк все расскажет. Извините, конечно, что я распоряжаюсь в Вашем доме, но в противном случае мой приход бесполезен.
Тот опять показал жестами, что спокоен и расслабленно откинулся в кресле, как бы демонстрируя безучастность. Выражение лица Марка показывало, что он близок к истерике, и все же Михаил задал свой вопрос:
– Марк, вспомните, что было в руках у Ларисы, когда вы подошли к ней в трамвае, а потом шли следом на улице?
– Какое это имеет значение? Разве что-то пропало? Нам не предъявляли обвинений в краже…
"Ну просто национальная черта – отвечать вопросом на вопрос", – подумал Михаил, а вслух сказал:
– Значение этого вопроса я объясню потом. Сначала хочу услышать ответ. Подумайте хорошо, так как ответ будет занесен в протокол.
Марк переглядывался с отцом, явно ожидая поддержки. И поддержка последовала.
– Он ответит на Ваш вопрос после разговора с адвокатом.
Михаил был разочарован и не сразу нашелся, что сказать:
– Только не тяните с ответом. Ответ мне нужен в понедельник.
Отец и сын как по команде поднялись, и Михаилу ничего не осталось, как распрощаться. На лестничной площадке он невольно задержался, чтобы собраться с мыслями. Что он сделал не так? Почему все и слышать не хотят о пересмотре дела? Значит, Ярмак не скоординировал свои действия и выступил в одиночку! Может быть, это просто тонкая игра. Садовский-папа обладает достаточным интеллектом и деньгами, чтобы вести сложную игру.
Вдруг за дверью совершенно отчетливо раздался знакомый бас:
– Нужно позвонить Сумченко! Что за визит!? Я свои обязательства выполнил…
Михаил спешно спустился ниже – не хватало быть застигнутым за подслушиванием.
"Все! На сегодня довольно. Сейчас иду в манеж – хоть немного приятного за день".
Однако полного удовлетворения Михаил не получил и в манеже – не смог собрать достаточно сильную команду и проиграл все партии. В ожидании очередной игры, тренировался на боксерской груше – отрабатывал удар. Нужно было выполнять свою заповедь – отработке приемов посвящать ежедневно не менее десяти минут.
Чего Михаил добился вполне успешно, так это уснул, едва мокрая после душа голова опустилась на подушку.
Серое дождливое утро в субботу, что может быть хуже?! Особенно, если ты собирался провести его в прогулках по городу, а не в постели с женой или, на худой конец, с книгой.
Но Анатолия, казалось, погода не огорчала. Он уже был одет и, весело насвистывая, шумно передвигался по комнате. Наконец, перед уходом, из долга вежливости заговорил:
– Извини, дорогой! Не знал твоих планов и поэтому на тебя не рассчитывал. Сегодня каждый в автономном плавании. Я так, в буквальном смысле… Прогулка на яхте в обществе дам и кавалеров. Завтрак в яхт-клубе родного спортобщества "Динамо", обед на яхте, а ужин и ночлег не планировались из-за неопределенности погоды и маршрута.
И он удалился, громко хлопнув дверью, точнее не придержал дверь на сквозняке – окно было широко распахнуто.
Прохладный воздух с улицы пахнул в лицо Михаилу и словно приморозил веки, они слиплись и он пробыл некоторое время в полусне. Уличные шумы казались невероятно громкими, но дремать не мешали, скорее наоборот. Наконец голос из какого-то закоулка мозга сказал: "Пора!" – и он проснулся.
Во время утреннего туалета и завтрака в студенческой столовке в голове вертелась дурацкая фраза: "Матч состоится при любой погоде!".
Она его преследовала и в трамвае по пути к Приморской улице, где в одном из примыкавших переулков с названием Санаторный жила мать Ларисы.
Остановка "Приморская улица". Он выходит и пытается представить в лицах трагедию четырехлетней давности. Еще каких-нибудь две недели и будет ровно четыре года. Все так, может быть, только зелени на деревьях и кустах еще маловато. Пасмурное утро сойдет за сумерки безоблачного дня. Словно он все это видел, хотя только читал описание места события в деле и газете.
Вот поворот к дому Ларисы. Вот место, где нашли ее тело (так не хочется употреблять слово труп). Вот калитка к старому одноэтажному довольно большому дому дореволюционной постройки. В нем живет несколько семей, и на фасад выходит несколько дверей с разнотипными лестницами в несколько ступенек. Часть из них очевидно более поздней постройки.
Двор просторный, цветочные клумбы, несколько фруктовых деревьев, огородик, поделенный на грядки, погреба, кладовые, гараж. Кто-то возится в огороде – плохо видно за кустами.
На лавке под навесом молодая женщина с детской коляской.
У центрального входа со ступеньками из потертых мраморных плит висит указатель: фамилия жильца и номер квартиры.
Белостенная А.П., Анна Павловна, квартира номер один. Вход крайний слева.
Михаил позвонил. Звонка он не услышал. Возможно, звонок далеко внутри квартиры. Позвонил еще. Женщина с коляской подала голос:
– Стучите! Звонок не работает.
Он постучал. Пауза… Шарканье ног, недовольное бормотание. Распахивается дверь и на пороге он видит Ларису, загримированную под неопрятную старуху.
Испитое морщинистое лицо, но ее лицо. Тусклые глаза в обрамлении набрякших век и мешков под глазами, ее глазами. Высокий лоб, густые седые волосы, которые, совершенно очевидно, были светлыми.
Разглядывание было прервано хриплым голосом:
– Вы кто? Вам чего надо?!