- На это я смогу ответить, - сказал Шомон. - Мы были помолвлены. Сейчас я нахожусь в отпуске. Помолвка состоялась год назад. За год, что мы не виделись, моя невеста изменилась до неузнаваемости. Но эта сторона дела никого не касается. Мадемуазель Дюшен должна была вчера встретиться за чашкой чаю в "Павильоне Дофин" с мадемуазель Мартель - своей подругой - и со мной. Но она повела себя, скажем так, необычно. В четыре часа дня моя невеста звонит по телефону и, не объясняя причин, отменяет встречу. Я, в свою очередь, связался с мадемуазель Мартель, и оказалось, что она получила точно такое же известие. Я понял, что случилось нечто неординарное, и срочно направился к дому мадемуазель Дюшен. Когда я прибыл на место, она садилась в такси. Я остановил другую машину и последовал за ней.
- Неужели вы начали слежку?
Шомон стиснул зубы, на скулах у него заиграли желваки.
- Я не намерен оправдываться. У жениха есть определенные права… Меня особенно удивило, что мадемуазель Дюшен направилась именно в этот район города. Порядочной девушке неприлично появляться здесь даже в дневное время… Короче, она отпустила такси у входа в музей. Это меня весьма озадачило, потому что я не замечал в своей невесте интереса к восковым фигурам. Я не знал, как поступить: последовать за ней или остаться ждать на улице, ведь, в конце концов, у меня же есть чувство собственного достоинства.
Перед нами был человек, умевший владеть собой, человек, отлитый по той аскетической форме, которую Франция уготовила для своих солдат-джентльменов. Обращенный в нашу сторону взгляд категорически исключал возможность каких-либо комментариев сказанного.
- Я обратил внимание на объявление: музей закрывается на перерыв в пять. До закрытия оставалось всего полчаса, и стоило подождать. Когда музей закрылся, а она не появилась, я решил, что имеется второй выход. Естественно, что я был вне себя от злости: проторчать на улице столько времени без всякого результата. - Он склонился вперед, устремив на Огюстена мрачный взгляд. - Лишь после того как она не вернулась домой, я начал расследование и выяснил, что в музее нет второго выхода. Что вы на это можете сказать?
Огюстен подвинулся назад вместе со стулом.
- А вот и есть, - заявил он. - Там есть другой выход.
- Полагаю, что не для посетителей? - спросил Бенколен.
- Нет… ну конечно, не для них! Он ведет на соседнюю улицу и располагается у задней стены музея. Приходится бывать там, когда надо включать освещение. Этот выход не для публики. Но мсье утверждает…
- И дверь, конечно, всегда на замке? - прервал его не без иронии в голосе Бенколен.
Старик воскликнул, воздев руки к небу:
- Что из того? Почему вы мучаете меня? Скажите наконец! Вы намерены меня арестовать?
- Нет, - ответил Бенколен. - Прежде мы осмотрим ваш музей. Но все-таки нам хочется знать: видели вы девушку или нет?
С огромным усилием Огюстен поднялся со стула, положил свою видавшую виды, утратившую форму шляпу на стол, приблизил физиономию вплотную к лицу Бенколена и выпалил:
- Если так, то я отвечу! Да, я видел ее. В музее начали происходить странные вещи, которые я отказываюсь понимать. Временами мне начинает казаться, что я лишаюсь рассудка. - Он бессильно уронил голову на грудь.
- Присядьте, - предложил ему Бенколен, - и поделитесь тем, что вас так беспокоит.
Шомон, обойдя стол, мягко толкнул старика, чтобы тот побыстрее уселся. Некоторое время Огюстен тряс головой, барабаня кончиками пальцев по губам, и наконец произнес:
- Не знаю, способны ли вы понять меня до конца. - Голос его выдавал волнение и неуверенность, однако чувствовалось, что он лишь ждал повода откровенно высказаться и облегчить душу. - Способны ли вы прочувствовать, зачем нужны фигуры из воска, какие иллюзии они рождают? Можете ли вы понять их сущность и дух? Взгляните, их окружает атмосфера смерти. Они безмолвно и недвижно дремлют в своих каменных гротах, словно сновидения, укрытые от света дня. Звуки там кажутся отдаленным эхом, и все вокруг плавает в зеленоватом сумраке, как в подводном королевстве. Вы понимаете меня, господа? Обстановка нагнетает чувство ужаса и неуверенности. В моем музее в специальных гротах воспроизводятся живые сцены прошлого. Марат, заколотый в ванне, Людовик XVI под ножом гильотины. Белый как мел Бонапарт на смертном одре в крошечной коричневой комнате на острове Святой Елены - за окном бушует океан, в кресле тихо дремлет слуга.
Казалось, старик говорит сам с собой, однако при этом он непрерывно теребил рукав Бенколена.
- Это безмолвие, этот сонм неподвижных фигур в полумраке - вся моя вселенная. Я думаю, что мой мир - воплощение смерти. Ведь смерть означает застыть навсегда, навечно замереть в одном положении, не так ли? Эта метафора - единственная фантазия, которую я себе позволяю. Я никогда не представляю эти фигуры живыми. Много-много ночей я был рядом с ними, бродил меж них, входил в их жилье. Я вглядывался в искаженное смертельной мукой лицо Бонапарта и в своем воображении видел вспышки молний, разрывающих ночь, слышал порывы ветра и хрип умирающего.
- Вы несете чепуху, милейший! - выпалил Шомон.
- Нет уж, позвольте мне кончить, - жалобно, каким-то отрешенным голосом произнес Огюстен. - В такие ночи, господа, я ощущал слабость, я трепетал, но никогда, никогда не считал мои фигуры живыми. Если бы хоть одна из них сдвинулась с места, - старик почти кричал, - слегка шевельнулась перед моим взором, я был бы уверен, что лишился разума.
Так вот чего боялся старик. Шомон, нетерпеливо махнув рукой, хотел что-то сказать, но Бенколен остановил его. Детектив, поглаживая бородку, изучал Огюстена из-под полуприкрытых век со всевозрастающим интересом.
- Вам наверняка приходилось посмеиваться над посетителями, - торопливо забормотал старик, - когда те обращались с вопросами к восковым фигурам, принимая их за людей из плоти и крови? - Он поднял глаза на Бенколена, который ободряюще кивнул. - Вы видели, наверное, и то, как живой человек, стоящий неподвижно, принимался за восковое изображение. Посетители всегда вздрагивают и нервно вскрикивают, когда такие фигуры начинают двигаться. Ну ладно. Я скажу все до конца. В моем музее в галерее ужасов находится фигура мадам Лошар - она убивала топором. Вы, наверное, слышали о ней?
- Я отправил ее на гильотину, - коротко ответил Бенколен.
- О! В таком случае вы понимаете меня, - немного взвинченно заговорил Огюстен. - Некоторые из фигур - мои старинные друзья, я их люблю и могу с ними беседовать. Но эта мадам Лошар… я ничего не мог поделать с собой, когда начал ее лепить. Под моими пальцами рождалось из воска воплощение сатаны. Получился подлинный шедевр, но он приводит меня в трепет. Она стоит в галерее такая скромная, такая красивая, с молитвенно сложенными руками. Мадам так похожа на чистую невесту в своей маленькой коричневой шляпке и меховом воротничке вокруг нежной шейки. И вот как-то ночью, много месяцев тому назад, закрывая музей, я увидел, клянусь вам, как мадам Лошар собственной персоной брела в зеленом полумраке галереи…
Шомон с силой стукнул кулаком по столу:
- Пойдемте отсюда! Этот человек - сумасшедший.
- Нет-нет, то была лишь иллюзия… Фигура стояла на своем обычном месте. А вы, мсье, лучше выслушайте меня, потому что это может касаться вас. Вы, кажется, сказали, что исчезнувшая мадемуазель была вашей невестой? Прекрасно!.. Вам интересно знать, почему я запомнил эту самую вашу невесту? Что ж, я отвечу. Она появилась здесь вчера, примерно за полчаса до закрытия. В главном зале находились в то время всего два или три человека, поэтому я и обратил на нее внимание. Я стоял у дверей, ведущих в подвал - там размещается галерея ужасов. Мне показалось по ее любопытствующему взгляду, что вначале она приняла меня за экспонат. Да. Красивая девушка. Шик! Она поинтересовалась, где можно увидеть Сатира.
- По-моему, начинается чертовщина, - раздраженно вмешался Шомон. - Что она хотела этим сказать?
- Речь шла всего-навсего об одной из фигур моего музея. Но не прерывайте меня, мсье! - Огюстен вновь наклонился вперед. Его большие усы и бакенбарды, выцветшие голубые глаза, натянутая кожа костлявого лица излучали искренность и торжественную серьезность. - Девушка, поблагодарив меня, пошла вниз по ступенькам. Я подумал, что если вернусь к дверям, то опять увижу ее ко времени закрытия. Но прежде чем уйти, я оглянулся и посмотрел вниз на лестницу.
Слабый зеленоватый свет лежал на стенах из неотесанного камня по обе стороны лестницы. Мадемуазель была почти у самого поворота. Я слышал ее шаги и видел, как она осторожно нащупывала свой путь в полумраке. И в этот момент, готов поклясться в этом, я заметил на лестнице еще одну фигуру, которая безмолвно спускалась вслед за девушкой. Это была мадам Лошар из моей галереи. Кто же еще, если вокруг ее тонкой шейки был меховой воротник, а на голове маленькая коричневая шляпка?
Глава 2
ЗЕЛЕНЫЕ СУМЕРКИ СМЕРТИ
Скрипучий, неприятный голос умолк. Шомон, скрестив руки на груди, жестко произнес:
- Вы, мсье, или законченный негодяй, или скорее всего законченный безумец.
- Полегче, капитан, полегче! - остановил его Бенколен. - Скорее всего мсье Огюстен видел реальную женщину. Вы не решились проверить?
- Я был так напуган, - ответил старик. Он выглядел несчастным, и казалось, вот-вот разразится рыданиями. - Никто похожий на нее не входил в музей. Я страшился заглянуть ей в лицо. Я содрогался при мысли, что увижу восковую маску и стеклянные глаза. Поднявшись наверх, я спросил у дочери, дежурившей в дверях, не продавала ли она билет посетительнице, похожей на мадам Лошар. Нет, не продавала. Впрочем, я был в этом и так уверен.
- Что вы делали после этого?
- Прошел в жилое помещение и выпил немного коньяку. Меня била дрожь. Я пришел в себя лишь после закрытия музея.
- Следовательно, в тот день вы не проверяли входные билеты?
- Было так мало посетителей, мсье, - ответил старец со вздохом и закончил безжизненным тоном: - Я впервые говорю об этом. Наверное, вы считаете меня сумасшедшим. Возможно, так и есть, не знаю. - Он опустил голову.
Подумав секунду, Бенколен поднялся, надел свою мягкую фетровую шляпу, широкие поля которой затеняли его внимательный взгляд. Глубокие морщины от крыльев носа к уголкам рта стали более заметны.
- Теперь направимся в музей, - сказал он.
Огюстена нам пришлось выводить под руки. Он, казалось, полностью утратил ориентировку в шуме и огнях ночного клуба. Оркестр опять плыл в расслабляющем ритме танго. Я вспомнил о человеке, на которого мне в начале вечера указал Бенколен, - о типе с горбатым носом и страшным пустым взглядом. Он по-прежнему сидел в том же углу с дымящейся сигаретой в пальцах, однако в его позе появилось напряжение, и взгляд стал оловянным, что характерно для пьяного. Приятельницы, видимо, уже сбежали. Человек тупо изучал большое число блюдец на столе, что говорило о количестве выпитого, и улыбался.
Когда мы вышли на воздух, иллюминация на площади уже несколько померкла. Огромная глыба каменной арки Порт-Сен-Мартен чернела на фоне звездного неба. Ветер рвал в клочья бурое одеяние деревьев и с шуршанием гнал мертвые листья по мостовой. Окна некоторых кафе еще светились, виднелись тени официантов, собирающих стулья в пирамиды. Когда мы пересекли бульвар Сен-Дени и свернули на бульвар Себастополь, два мрачных ажана, торчащие на углу, откозыряли Бенколену. В поле нашего зрения никого не было, однако меня не оставляло чувство, что за нами следят десятки существ, притаившихся в тени стен или укрывшихся за ставнями, сквозь щели которых пробивались тонкие лучики света. Затаенная, подпольная деятельность замирала, когда мы проходили, чтобы через секунду возобновиться.
Рю Сен-Апполен коротка и узка. Жалюзи ревниво скрывают жизнь, идущую за окнами ее домов. Лишь на углу, где размещался шумный бар с крошечным танцевальным залом, на темных занавесках можно было уловить мелькание каких-то теней. Дальше царил мрак, только слева высвечивался красным номер дома - 25. Мы остановились у портика с покосившимися каменными колоннами и высоченной, окованной железом дверью.
На грязной доске виднелась едва читаемая надпись, выполненная потускневшими металлическими литерами: "Огюстен-музей. Коллекция диковин. Основан в 1862 г. Жаком Огюстеном. Открыт с 11 утра до 5 вечера и с 8 вечера до полуночи".
Старик нажал на кнопку звонка. В ответ послышался звук отодвигаемого засова, и дверь распахнулась. Мы оказались в маленьком вестибюле, очевидно, открытом днем для публики. Помещение освещалось запыленными электрическими лампочками под потолком, образующими букву "О". Металлические буквы на стене извещали об исключительно высоком качестве набора ужасов, имеющихся в музее, и их огромной познавательной ценности. Рекламировались пытки инквизиции, раннехристианские мученики, брошенные на растерзание львам, упоминалось большое число знаменитостей, погибших насильственной смертью - зарезанных, застреленных или удавленных. Наивность рекламы вовсе не снижала привлекательности экспонатов. Только готовый к захоронению покойник не проявил бы здорового любопытства к этой патологической экспозиции. Я обратил внимание, что из всей нашей компании Шомон - само воплощение здравомыслия, рассудительности и добропорядочности - взирал на эти объявления с наибольшим интересом. Ему казалось, что мы не смотрим в его сторону, и он впитывал каждое слово.
Я посмотрел на девушку, открывшую дверь. Наверняка это была дочь Огюстена, но в ней полностью отсутствовало какое-либо сходство с отцом. Привлекали внимание каштановые, гладко зачесанные назад волосы, прямой нос, густые брови над темно-карими глазами. Это были необыкновенные глаза - их взгляд, казалось, пронизывал вас насквозь. Он исходил из какой-то бездонной глубины, где таился источник энергии огромной силы. Она взглянула на отца с таким видом, будто была крайне изумлена, что он вернулся с улицы живым и невредимым и что там его не переехал автомобиль.
- О, папа, - произнесла девушка живым голосом, - кажется, ты пришел под конвоем полиции? Ради вас, господа, нам пришлось закрыть раньше и потерпеть финансовый ущерб. - Она сердито сдвинула брови. - Думаю, вы поделитесь со мной тем, что вас интересует, и, полагаю, вы не придали значения той чепухе, которую нагородил папа.
- Полегче, дорогая, полегче! - примирительным тоном запротестовал папочка. - Пойди-ка лучше включи в музее освещение.
- Нет, папа, - бесцеремонно заявила девушка, - ты сделаешь это сам. Я же хочу потолковать с этими господами.
Она скрестила на груди руки. Под суровым взглядом дочери старик согласно закивал и отправился с туповатой улыбочкой открывать стеклянную дверь музея. Лишь теперь она снизошла до нас:
- Пожалуйста, сюда, господа. Папа скажет, когда все будет готово.
Мы последовали за мадемуазель Огюстен через дверь справа от кассы и оказались в плохо освещенной гостиной, заполненной кружевами, салфетками с кисточками, вазочками и запахом отварной картошки. Мадемуазель, по-прежнему скрестив на груди руки, уселась у стола.
- Он у меня как дитя, - кивнула она в сторону музея, - поэтому говорите со мной.
Мой друг, опустив странный рассказ старика, изложил основные факты. Он говорил в небрежной манере, которая должна была показать, что ни мадемуазель Огюстен, ни ее отец не могут иметь отношения к исчезновению. Именно этот тон, как мне показалось, и вызвал у нее подозрение. Она поднялась и принялась вышагивать по комнате, изучая Бенколена из-под полуприкрытых век. Я заметил, что взгляд ее приобрел твердость стали. Мне даже показалось, что она стала дышать чаще и тяжелее.
- Ну и что на это сказал отец? - спросила мадемуазель, после того как Бенколен замолк.
- Что не видел ее ухода, - ответил сыщик.
- Верно. - Пальцы скрещенных рук напряглись. - Это видела я.
- Вы заметили, как она уходила?
- Да.
На скулах Шомона вновь заиграли желваки.
- Мадемуазель, - начал он, - мне крайне неприятно возражать даме, но вы, несомненно, ошибаетесь. Я ни на минуту не отходил от музея.
Она взглянула на Шомона так, словно впервые заметила его присутствие. Девушка окинула капитана медленным взглядом.
- Ах вот как? И долго ли, мсье, вы изволили там пробыть?
- По меньшей мере минут пятнадцать после закрытия.
- Вот как! - повторила мадемуазель Огюстен. - Тогда все ясно. На выходе она задержалась поболтать со мной. Я выпустила ее, когда музей уже закрылся.
Шомон в ярости сжал кулаки, но она смотрела на капитана спокойно, словно была отгорожена от его гнева невидимой стеклянной броней.
- Ну что же, в таком случае все наши проблемы разрешены, - с улыбкой промолвил Бенколен. - Итак, вы болтали четверть часа, мадемуазель?
- Да.
- Великолепно! Вы знаете, мы в полиции не совсем уверены, как она была одета, - сказал Бенколен, печально подняв брови. - Ее одежда, увы, исчезла. Вы не подскажете, что было на мадемуазель Дюшен во время вашей беседы?
После секундного колебания последовал спокойный ответ:
- Я не обратила внимания.
- В таком случае, - возвысил голос Шомон (было заметно, что он сдерживается из последних сил), - скажите нам, как она выглядела! Это вы заметили?
- Весьма распространенный типаж. Если дать описание, то оно будет соответствовать внешности очень многих.
- Блондинка? Брюнетка?
Короткая пауза - и быстрый ответ:
- Темные волосы, карие глаза, изящная, миниатюрная фигура.
- У мадемуазель Дюшен темные волосы, это правда, но она высокого роста, и у нее голубые глаза. Господи, что здесь происходит? - выпалил Шомон, опять стиснув кулаки. - Почему вы не хотите сказать правды?
- Я рассказываю сущую правду, хотя, конечно, могу и ошибиться. Мсье должен понять, что сюда приходит множество людей, и у меня не было особых причин запомнить именно эту посетительницу. Вполне вероятно, что я ее с кем-то спутала. Но суть моих слов от этого не меняется. Я выпустила ее из музея и с тех пор не видела.
В это мгновение появился старик Огюстен. Заметив напряженное выражение на лице дочери, он поспешно затараторил:
- Я включил освещение, господа. Но если вы пожелаете изучить все основательно, то вам придется использовать фонари: там никогда не бывает достаточно светло. Пойдемте. Мне нечего скрывать.