- Я размышляла над этим. Последние две недели, с того времени как Робер - капитан Шомон - вновь появился в Париже, она казалась немного странной, не такой, как обычно. Более грустной и какой-то нервной. Однажды я застала ее плачущей. Но я не придала этому значения. Так бывало и раньше. Ее огорчала любая чепуха, она страшно расстраивалась, пока не забывала. Обычно она делилась со мной своими "бедами", поэтому я не стала задавать вопросов, ожидая, когда она сама мне расскажет.
- И вы не можете предположить причину?
- Нет. Особенно потому… - Она заколебалась.
- Прошу вас, продолжайте.
- Особенно потому, что все изменения были каким-то образом связаны с капитаном Шомоном и направлены против него. Она изменилась лишь после его возвращения. Одетта стала подозрительной, сдержанной. Начала держаться с ним натянуто и формально. Не знаю, как лучше это передать… Она стала совсем не похожей на себя.
Я не спускал глаз с остававшейся в тени мадемуазель Прево. Ее глаза были полузакрыты, а выражение лица выдавало внутренние мучения.
- Простите меня за нескромность, - сказал Бенколен тихо, - но я не могу не задать этого вопроса. Не случилось ли так, что мадемуазель Дюшен заинтересовалась другим мужчиной, помимо капитана Шомона?
Ноздри мадам дрогнули от гнева, но он тут же сменился спокойным пониманием, даже с оттенком юмора.
- Нет. Было бы гораздо лучше, если бы она заинтересовалась.
- Понимаю. Вы полагаете, что ее гибель явилась следствием случайности, безмотивного нападения?
- Разумеется. - На ее глазах выступили слезы. - Дочь выманили из дома, каким образом - не знаю, не могу понять. Она собиралась на чаепитие со своей подругой Клодин Мартель и Робером. Неожиданно Одетта по телефону отменила встречу и вскоре выбежала из дома. Я была удивлена, потому что она никогда не уходила не попрощавшись. Так я видела ее в последний раз.
- Вы не слышали содержания телефонного разговора?
- Нет. Я находилась наверху и решила, что она отправилась на встречу с друзьями. Это Робер позже рассказал мне все.
Бенколен склонил голову набок, как бы прислушиваясь к стуку эмалевых часов. Я видел, как за серыми окнами под порывами ветра трепетали остатки листвы. Казалось, что кипит и бурлит какая-то алая масса. Это были клены. Джина Прево, закрыв глаза, откинулась на спинку дивана, в неярком свете были видны безукоризненная линия шеи и длинные, мокрые от слез ресницы. Было так тихо, что неожиданный звон дверного колокольчика заставил всех вздрогнуть.
- Не беспокойтесь, Поль, - промолвила мадам, - Люси в кухне. Она откроет. Итак, мсье?
Колокольчик еще не смолк, но с первого этажа уже донесся стук шагов.
- Может быть, ваша дочь, мадам, вела дневник? Или у нее есть записи, которые могли бы пролить свет?
- Каждый год Одетта начинала новый дневник, но бросала его не позже чем через две недели. Она хранила письма и записки. Я их просмотрела - там ничего нет.
- В таком случае… - начал Бенколен и тотчас смолк. Взгляд замер и стал полон внимания. Рука замерла на полпути к подбородку. Я почувствовал, как в груди от волнения зачастило сердце. Искоса взглянув на Джину Прево, я заметил, что она напряженно выпрямилась, судорожно вцепившись в подлокотник.
Снизу из зала до нас явственно доносился голос человека, который только что звонил в дверь. Человек сказал просительно:
- Тысяча извинений. Не могу ли я увидеть мадам Дюшен? Меня зовут Этьен Галан.
Глава 8
ОТКРОВЕНИЯ У РАСКРЫТОГО ГРОБА
Никто не пошевелился и не заговорил. Голос был настолько необычный, что, услышав его впервые, хотелось немедленно выяснить, кому он принадлежит. Глубокий, ласковый, мягко-сочувственный. Я представил, как Галан стоит в открытых дверях на фоне мокрой листвы. В руках у него шелковый цилиндр, плечи чуть опущены под безукоризненным утренним пальто, как будто он просит извинения, и на вас участливо взирают его серо-зеленые глаза.
Я взглянул на присутствующих. У мадам было совершенно отрешенное лицо - она уже глубоко погрузилась в свои думы. Джина Прево была ошеломлена и выглядела так, как будто не верила своим ушам.
- Нездорова? - проворковал голос. - Какое несчастье! Мое имя ей ничего не скажет. Я был большим другом ее покойного супруга и очень хотел бы выразить глубочайшее соболезнование… - Последовала пауза; казалось, что посетитель размышляет. - Может быть, что-то удастся сделать? Мне кажется, здесь сейчас мадемуазель Прево? Ах, я прав, прекрасно. Может быть, я смог бы побеседовать с ней как с другом семьи? Благодарю вас.
Мы услышали легкие шаги горничной, направляющейся к лестнице. Джина Прево поспешно поднялась с дивана.
- Я не хочу, чтобы вы утруждали себя, мадам Дюшен, - сказала она, выдавив подобие улыбки. - Не беспокойтесь, я спущусь вниз и приму его.
Она с трудом произносила слова, как будто страдала сильной одышкой. Мадам оставалась неподвижной.
Я обратил внимание на то, как побледнела девушка, когда быстрыми шагами прошмыгнула мимо нас. Лишь только за ней закрылась дверь, Бенколен поспешно прошептал:
- Мадам, быстрее. Есть ли в доме черный ход и лестница вниз?
Она медленно подняла глаза. Между ними мгновенно протянулась нить взаимопонимания.
- Да, есть. Вниз от столовой к кухне и оттуда к боковой двери в дом.
- Можно ли оттуда попасть в вестибюль?
- Да. Через комнату, где сейчас Одетта.
- Вам знаком этот путь? - резко спросил детектив Робике. - Прекрасно. Покажите его мсье Марлу. Поторопитесь, Джефф. Вы знаете, что надо сделать.
Он метнул в мою сторону яростный взгляд. Ясно, любой ценой я должен услышать их разговор. Робике был настолько изумлен, что начал спотыкаться на каждом шагу. Но и до него, кажется, дошел призыв поторопиться и не шуметь. Было слышно, как Джина Прево спускается по парадной лестнице. Робике показал мне узкие, ведущие вниз, к счастью, покрытые ковром ступени и при помощи пантомимы попытался объяснить нужное направление. Дверь у основания лестницы издала легкий скрип, но я беспрепятственно протиснулся через нее в полутемную столовую. В противоположном конце через полуоткрытую дверь виднелись поникшие цветы. Сюда! Из комнаты, где стоял гроб, вторая дверь вела в вестибюль. Она была почти полностью прикрыта тяжелыми портьерами.
Я прокрался к двери, чуть не сбив по пути огромную корзину с белоснежными лилиями. Закрытые ставни, сквозь которые пробивались полоски света, удушающе сладкий аромат цветов, серый гроб с бронзовыми ручками… В тишине этой печальной комнаты были слышны голоса. Пара стояла в центре вестибюля. Я понял, что они говорили так, чтобы было слышно на втором этаже, а самое важное, нужное лишь им, добавляли шепотом. Я едва-едва разбирал это бормотание.
- …насколько я поняла, мсье, простите, я не расслышала вашего имени, вы хотели меня видеть? (Ты сошел с ума! Здесь детектив!)
- Наверное, вы не помните меня, мадемуазель. Я имел счастье видеть вас однажды у мадам де Лювек. Меня зовут Галан. (Необходимо было увидеться. Где он?)
- Ах да, конечно. Вы понимаете, мсье, в каком мы все горе? (Наверху. Там все. Горничная в кухне. Уходи, ради Бога!)
Мне было интересно, долго ли им удастся сохранить светский тон беседы и как скоро захватившие их проблемы заставят сменить индифферентный тон на более живой и заинтересованный.
- Один из наших общих знакомых, которому я позвонил, сообщил, что вы находитесь здесь, и я осмелился просить вас принять меня. Нет слов, чтобы выразить степень потрясения, которое я испытал, услышав о кончине мадемуазель Дюшен. (Он подозревает меня и ничего не знает о тебе. Нам необходимо где-то поговорить.)
- Мы все потрясены, мсье. (Невозможно.)
Галан печально вздохнул.
- Передайте мое глубочайшее соболезнование мадам Дюшен. Скажите, что я буду счастлив оказать ей любую помощь, какая только в моих силах. Благодарю. Вы мне позволите бросить прощальный взгляд на несчастную мадемуазель? (Там они не смогут нас услышать.)
Сердце в моей груди оборвалось. Я услышал всхлипывания и шорох, как будто ее рука схватила Галана за рукав и была грубо сброшена. Но голос его ни на йоту не утратил мягкости и доброты. У меня возникло ощущение, что я прижат к стене.
До сих пор я чувствую ужас и отвращение от своих последующих действий. Подойдя к гробу, я скользнул за огромный венок из белых гвоздик, стоящий у изголовья. Мне пришлось встать вплотную к каминной решетке. Одно неосторожное движение ногой, и я бы себя выдал. Ситуация напоминала сцену из комедии черного юмора. Она была столь же оскорбительна для Одетты Дюшен, как если бы ей в лицо швырнули комок грязи. Чтобы не потерять равновесия, я судорожно вцепился в край гроба. Шаги приближались. Наступила длинная пауза.
- Чрезвычайно мила, - произнес наконец Галан. - Что с тобой, дорогая? Ты совсем не смотришь на нее? Но характер слабый, как у отца… Слушай внимательно. Мне необходимо с тобой поговорить. Вчера ты впала в истерику.
- Умоляю, уходи! Почему ты не уходишь? Я не хочу тебя видеть! Я не могу смотреть на нее. Я обещала провести здесь весь день, и, если вдруг решу уйти после твоего визита, детектив может…
- Сколько раз мне надо повторять, - голос его несколько утратил снисходительно-терпеливую интонацию, - что ты вне подозрений. Ну-ка подними на меня свои глазки. - Это было произнесено веселым тоном с некоторой примесью обиды. - Ты меня любишь?
- Как можешь ты говорить об этом здесь, у гроба?
- Хорошо, оставим эту тему. Так кто убил Клодин Мартель?
- Я не знаю!
- Конечно, если это сделала не ты собственноручно.
- Я не убивала!
- Ты должна была находиться рядом с убийцей, когда он наносил удар. И говори чуть тише, дорогая. Так кто это был - мужчина или женщина?
Галан говорил со сдержанной настойчивостью. Я представил, как он уставился ей в глаза своим кошачьим взглядом.
- Я же говорила тебе! Говорила! Было очень темно.
Галан глубоко вздохнул.
- Хорошо, дорогая. Обстановка, кажется, не очень располагает к беседе, поэтому я попросил бы тебя прибыть сегодня в обычный час в обычное место.
- Неужели ты хочешь, чтобы я опять пришла туда… в этот клуб?
- Сегодня ты поешь в "Мулен Руж". После концерта отправляйся в восемнадцатый номер, припомнив по пути, кто убил твою ненаглядную подругу. Пока все. Я должен уходить.
Оставаясь так долго зажатым между гробом и камином и обдумывая услышанное, я почти забыл, что надо торопиться и успеть подняться наверх до того, как Джина Прево проводит Галана. К счастью, выходя, она не откинула портьеры, и я сумел ускользнуть незамеченным. Подслушанный разговор исключал Галана из числа возможных убийц. Неясно, правда, исключал ли он девушку. Во всяком случае, их беседа породила у меня разного рода туманные предположения. В тот самый момент, когда я вступил в верхнюю гостиную, на лестнице послышались шаги Джины Прево.
Мадам Дюшен и Бенколен находились в том же положении и не проявили при моем появлении никаких эмоций. Зато Робике, завидев меня, с трудом поборол свое любопытство. Я не знаю, как объяснил Бенколен мадам мое отсутствие, но, поскольку она не казалась ни обеспокоенной, ни озадаченной, детектив, видимо, сумел найти достаточно правдоподобный мотив. Через несколько секунд в гостиную вошла девушка.
Она была абсолютно спокойна. Каким-то непостижимым образом Джина ухитрилась найти время, чтобы напудриться, подкрасить губы и привести в относительный порядок прическу. Она переводила взгляд с Бенколена на мадам и обратно, пытаясь догадаться, о чем здесь могла идти речь.
- Вот и мадемуазель! - приветствовал ее Бенколен. - Мы собираемся уходить, но прежде просим оказать нам помощь. Насколько я понимаю, вы были лучшей подругой мадемуазель Дюшен. Можете ли высказать что-нибудь о происшедшей в ней "перемене"?
- Нет, мсье, боюсь, что не смогу. Я не видела Одетту уже несколько месяцев.
- Но все-таки…
Мадам Дюшен бросила на нее чуть насмешливый взгляд и произнесла:
- Джина отказалась от всякого рода скучного времяпровождения. Любимый дядюшка оставил ей наследство, и она вырвалась из дома на свободу. Я… я как-то об этом и не подумала. Кстати, чем ты сейчас занимаешься и как тебя отыскал Робер?
Мадемуазель Прево попала в незавидное положение, оказавшись в фокусе общего внимания. Ей отчаянно хотелось знать, что же нам известно. Галан сказал достаточно много, чтобы посеять в ней страх, но при этом ничего не объяснил. Связывает ли Бенколен одно убийство с другим и с ней? Не подозревает ли он, что Джина Прево и Эстелла - американская певица - одно лицо? Эти мысли, очевидно, мелькали в ее голове, словно в чудовищном калейдоскопе. Несмотря на это, она спокойно села. Голубые глаза ничего не выражали!! Ее выдержкой можно было только восхищаться.
- Вы не должны задавать так много вопросов, мадам Дюшен. Я… я просто веду приятную жизнь, учусь для сцены, поэтому храню свое местопребывание в тайне.
Бенколен сочувственно кивнул.
- В таком случае мы не смеем вас больше беспокоить. Если вы готовы, Джефф?
Мы оставили их в унылой полутьме комнаты. Я почувствовал, что Бенколен стремится уйти и что мадам Дюшен при всей своей безукоризненной вежливости желает остаться одна. Но я заметил также, что в последние минуты в Робике произошли разительные перемены. Он то теребил галстук, то прокашливался, нервно поглядывая на мадам. Всем своим видом он демонстрировал желание высказаться. Когда мы шли уже по вестибюлю внизу, молодой человек коснулся руки Бенколена:
- Мсье… Э-э… не могли бы вы проследовать на минутку в библиотеку? Я имею в виду гостиную… собственно, она же и библиотека… Да, сюда. Мне пришла одна мысль. - Прежде чем войти в комнату, он оглянулся, внимательно осмотрел вестибюль, прикрыл дверь и продолжил: - Вы наверху упоминали о… как бы лучше выразиться… об изменениях в манере поведения Одетты.
- Да.
- Знаете, - начал он доверительно, - мне об этом никто не говорил, возможно, не успели: я прибыл лишь вчера вечером. Но я регулярно переписывался с одной из ее подруг, некоей мадемуазель Мартель, которая и держала меня в курсе здешних дел.
Он был вовсе не глуп, несмотря на всю свою манерность и гипертрофированное представление о дипломатическом достоинстве. Светлые глаза Робике сумели уловить тень, промелькнувшую на лице Бенколена, и он быстро задал вопрос:
- Что-то случилось, мсье?
- Ничего особенного. Вы хорошо знакомы с мадемуазель Мартель?
- Буду предельно откровенен. В свое время, - он говорил тоном человека, оказывающего величайшую милость, - я серьезно рассматривал возможность просить ее стать моей женой. Но она не продемонстрировала понимания уровня задач и обязанностей дипломата. Нет, не продемонстрировала! Она равным образом не понимает, как должна вести себя супруга дипломата. Мужчины - это, конечно, другое дело… - Он махнул рукой и рассудительно продолжал: - Они имеют право на крошечные шалости, не так ли? Но жена Цезаря… Вам наверняка известно это высказывание? Бесспорно, известно. Кроме того, в ее характере я заметил некоторую жесткость. Так не похоже на Одетту! Одетта так внимательно слушала, когда я говорил. Она верила в мою карьеру… Интересно…
У молодого человека вдруг дернулась щека. Вынув из кармана нестерпимо яркий носовой платок, он промокнул им свою розовую физиономию. Казалось, ему было трудно приступить к существу вопроса, который он сам и поднял.
- Так что же вы хотите нам сообщить, мсье? - спросил Бенколен. Он улыбался, кажется, в первый, раз за день.
- Мы все, - возобновил повествование Робике, - обожали потешаться над Одеттой из-за ее, как бы сказать, "домашности". Она соглашалась выходить из дома только с Робером Шомоном, и все в таком духе. Мы больше прикидывались насмешниками. Лично я в глубине души ею восхищался. Это подходящая жена для дипломата! Помню, как-то после игры в теннис в "Туринг-клубе" мы попытались завлечь Одетту на вечеринку. Все смеялись, когда она отказалась. Клодин Мартель заявила: "Ах, у нее же есть капитан в Африке" - и живописала, как он крутит усищи и размахивает шпагой, воюя с риффами.
- Я вас слушаю, мсье.
- Вы спросили наверху, не появился ли у нее в последнее время интерес к другому мужчине. Ответ однозначен - нет. Но, - Робике понизил голос, - недавно в одном из писем Клодин намекала, что Робер развлекается на стороне и Одетта знает об этом. Поймите, я ничего не имею против него. Естественное поведение для молодого человека, если, конечно, он хранит все в тайне.
Я покосился на Бенколена. Информация, которую в своей невнятной манере сообщил Робике, выглядела крайне неправдоподобно. Такое поведение абсолютно не соответствовало характеру Шомона. Глядя на розовое остроносое личико Робике, понимая, на что он готов пойти ради карьеры - "естественное поведение для молодого человека, если он, конечно, хранит все в тайне", - видя его маленькую, трусливую душонку, я не мог поверить его словам о Шомоне. Но сам Робике, вне всякого сомнения, в это верил. Бенколен же, к моему величайшему изумлению, проявил к сообщению дипломата живейший интерес.
- Развлекался на стороне? - повторил он. - С кем, мсье?
- Этого Клодин не писала. Она сообщила о Шомоне походя и добавила немного таинственно, что не очень удивится, если Одетта со своей стороны тоже что-нибудь выкинет.
- И никаких дополнительных намеков?
- Никаких.
- Вы полагаете, что этим вызвано изменение отношения мадемуазель Дюшен к капитану?
- Я видел Одетту довольно давно и не могу сказать, изменилось ее отношение или нет. Но вы упомянули об этом, и я вспомнил про письмо.
- Письмо, случайно, не с вами?
- Вполне вероятно. - Он сунул руку во внутренний карман пиджака. - Я получил его незадолго до моего отъезда из Лондона.
Робике начал просматривать извлеченные из кармана письма, что-то бормоча про себя. Несколько помрачнев, он вернул бумаги на место и сунул руку в задний карман брюк. В вопросе Бенколена молодой человек уловил твердую настойчивость, и то значение, которое он приобретал как свидетель, повергло его в большое волнение. Оказалось, что нас поджидала неожиданная удача. Этот лихорадочный и беспорядочный поиск письма под нашим неотрывным взглядом повлек серию событий, позволивших успешно завершить следствие. Из заднего кармана Робике извлек бумажник, какие-то листки. Рука опять скользнула под пиджак. На пол вывалился конверт, пустая сигаретная пачка и предмет, который, звякнув при ударе о паркет, остался лежать, поблескивая в полоске света, пробивающегося сквозь жалюзи.
Это был маленький серебряный ключ. Робике не обратил на него никакого внимания. Казалось, что он даже перестал нас замечать. Раскрыв бумажник, молодой человек что-то раздраженно промычал. В этот момент в дело вступил Бенколен.
- Позвольте мне вам помочь, - сказал он и поднял ключ.
Я машинально сделал шаг в сторону сыщика. На его ладони лежал ключ - чуть больше тех, которые используются в обычных пружинных замках. На нем изящным шрифтом было выгравировано: "Поль Демулен Робике" и номер "19".
- Благодарю, - рассеянно пробормотал Робике. - Нет, письмо, видимо, не здесь. Если надо, я его принесу…
Он поднял глаза, стоя с протянутой рукой, удивленный, что Бенколен все не отдает ему его вещь.