* * *
Сайлас заставил себя ждать не более пятнадцати минут.
Крейн, вероятно, помнит ту особу в музее? Разумеется, Крейн помнит, - довольно вздорная женщина… Дамы, видите ли, всегда осложняют жизнь, но дама, у которой разыгралось воображение, положительно небезопасна.
Миссис Гульд - жена молодого Перси Гульда. Молодому Перси Гульду тридцать четыре года и он лично стоит не более двух миллионов. Но молодой Перси Гульд - сын старого Перси Гульда из Бостона. Старый Гульд - самая хитрая собака в Новой Англии, и поэтому в точности никому ничего не известно, но, кажется, дело дошло уже до восьмизначной цифры (Сайлас заметно оживился, потому что цифры от семизначных и выше действовали на него возбуждающе). Так вот, миссис Гульд, жена молодого и невестка старого Перси Гульда, несколько раз уже с большим шумом врывалась в агентство, - что нежелательно… по целому ряду причин.
- Агент Пинкертона, милый Крейн, не агент Пинкертона, если он не умеет разговаривать с дамами. Ваши природные данные, милый Крейн, позволяют надеяться… Словом, мы решили начать втягивать вас в работу - разумеется, постепенно.
Для начала предстояло отправиться к миссис Гульд и лишний раз уверить ее в том, что агентство бодрствует; агентство ручается; агентство просит выжидать события, сохранять спокойствие, питать доверие и избегать огласки…
- Главное, Крейн, вы должны своевременно исчезнуть, изумив ее вежливостью и по возможности не дав ей произнести ни слова, - в этом и состоит умение агента разговаривать с дамами.
- Не должен ли я, сэр, сегодня же явиться с отчетом?
- Полагаю, что отчет о вашей беседе с миссис Гульд позволительно отложить до завтра.
- Не думаете ли вы, сэр, что мне следовало бы иметь некоторое понятие о сущности этого дела?
- Нет, я не думаю этого, - просто ответил Сайлас.
ГЛАВА V. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Железные дороги. - Дом Гульдов. - Шофер.
Перси Гульд-старший, крупный фабрикант в Бостоне, был недоволен сыном, потому что тот по окончании университета не изъявил желания посвятить свою жизнь текстильной промышленности. Перси Гульд-младший был недоволен отцом, потому что, по его мнению, тот пользовался устарелыми способами обогащаться.
- Наше будущее, - утверждал Перси Гульд-младший, - это банки и железные дороги. У старика не хватает полета фантазии…
И в самом деле, только от старческих глаз могли укрыться поразительные перспективы железнодорожного дела.
"Монархический принцип, - писал в конце девятнадцатого века известный знаток Америки; - монархический принцип, устраненный из области американского государственного управления, снова заявляет о себе в не менее важных областях промышленности, торговли и транспорта. Американские железные дороги, предприятия, которые не имеют в Старом Свете ничего себе равного, суть вместе с тем предприятия частные".
Если компания проводила дорогу через город или округ, туда устремлялись переселенцы, недвижимая собственность возрастала в цене, промышленность оживлялась. Люди покидали свои жилища и товары теряли ценность, если компания считала нужным провести дорогу в другом месте. Если компания владела одной из главных железнодорожных линий, она могла по своему усмотрению повышать или понижать провозную плату за продукты местного производства. Благосостояние или разорение земледельцев, рудокопов или лесопромышленников, городов, графств или штатов зависело от крупных железнодорожных компаний.
В штате Калифорния Южная тихоокеанская дорога пользовалась неограниченной политической властью. До сих пор рассказывают о том, как однажды во время заседания Законодательного собрания этого штата один добросовестный, но простодушный депутат вскочил и воскликнул:
- Ну, мистер спикер, если Тому Скотту, представителю Тихоокеанской компании, не о чем больше нас спрашивать, то, мне кажется, мы сегодня можем и разойтись!
Исключительное могущество приобрели даже те из железнодорожных компаний, которые владели только полосой земли между рельсами. Но обычно правительство бесплатно предоставляло железным дорогам огромные земельные пространства по обе стороны пролагаемого пути. Объединенная тихоокеанская, Центральная и тихоокеанская, Северная тихоокеанская и Атлантическо-тихоокеанская дороги получили земельные отводы размером от двенадцати до сорока семи миллионов акров. В общей же сложности отданная железнодорожным предпринимателям земля превысила на сто тридцать семь тысяч квадратных миль площадь Турции, на пятьдесят тысяч - площадь всей Япон-ской империи и на сто тысяч квадратных миль - площадь Германии или Франции.
Неудивительно, что после этого во вновь заселяемых областях не оказалось свободной земли для переселенцев. Впрочем, переселенцы нашли выход: никем не заселенную и подлежащую заселению землю они стали брать в аренду у железнодорожных компаний, платя им от пяти до пятнадцати долларов за акр.
Публика с возрастающим беспокойством следила по газетам за неуклонным слиянием железнодорожных линий в объединения, ассоциации и компании. Железнодорожные монополии спокойно противостояли недовольству рабочих, требовавших повышения заработной платы, недовольству фермеров, требовавших понижения проездного тарифа, недовольству местных правительств, раздраженных льготами, доставшимися другим штатам, и недовольству Конгресса.
Время от времени, когда вопли добрых американских избирателей становились особенно пронзительными, Конгресс учреждал комиссии для урегулирования торговых сношений между штатами.
Комиссии рассматривали вопрос, приходили к заключению и даже выражали надежду; население платило; железнодорожные магнаты управляли железными дорогами.
"Когда владелец какой-либо большой железнодорожной линии Запада проезжает в своем великолепном вагоне, - писал все тот же знаток американской жизни, - его путешествие напоминает триумфальное шествие короля. Губернаторы штатов и территорий преклоняются перед ним, народные представители устраивают в его честь торжественные заседания, города и деревни соперничают друг с другом, стремясь заслужить его благосклонность".
* * *
Итак, идеалы Перси Гульда были вполне солидными идеалами, хотя он и женился на дочери обанкротившегося банкира. Впрочем, дочь банкрота являлась вместе с тем отпрыском древнего рода первых колонизаторов Америки. Драгоценная англо-саксонская кровь текла в ее жилах.
Миссис Эллен Гульд, так же как ее мать, ее бабушка и прабабушка, была воспитана на европейский лад. Она говорила по-английски, по-французски и по-итальянски без американского акцента, возбуждающего улыбку; отправляясь на бал, она не надевала все свои бриллианты; она не питала страсти к путешествиям и никогда не могла понять, почему ее приятельница миссис Китинг приказала своему архитектору украсить небольшим римским Пантеоном крышу нового небоскреба.
Миссис Гульд любила воздушность и неопределенность. Вокруг нее все струило ароматы, или мерцало неясными тонами, или ниспадало мягкими складками. Грубые американцы обзаводились вещами, сделанными напоказ, или вещами, имеющими назначение, но в обиходе миссис Гульд ни одна вещь не имела назначения или, по крайней мере, не выполняла его.
Ни тени американской вульгарности в этом доме. Горничные миссис Гульд, казалось, так и родились в кружевных наколках и воздушных передниках; ни один из лакеев миссис Гульд, надо полагать, ни разу в жизни не заскрипел сапогами; грумы миссис Гульд не сморкались, надо полагать, даже по воскресеньям.
Дом Гульдов, окруженный прекрасным садом, был расположен над самым озером, в узкой крайне-восточной полосе города. Здесь, среди бульваров и парков, строят свои особняки люди, строящие в южной части Чикаго свои конторы и в западной свои доходные дома.
От воды и зелени, от сырого песка и мокрых камней подымалась прохлада, смягчая жесткие июльские сумерки. Но, подобно многим другим явлениям внешнего мира, прохлада не доходила до миссис Гульд. Занавески сложной китайской работы защищали окна ее будуара; дверь на балкон загораживал широкий экран, на котором корчились золотые и синие драконы. Китайские фонарики покачивались, краски переливались, ароматы струились, ткани ложились мягкими складками.
Миссис Гульд сидела на каком-то небольшом и в высшей степени неудобном предмете без названия. На коленях у нее лежал томик стихов старого английского поэта. Миссис Гульд не читала; с выражением отчаяния она смотрела перед собой в одну точку. В дверь неуверенно постучали. "Войдите" - сказала миссис Гульд и в следующее мгновение громко вскрикнула, потому что у нее были слабые нервы, а на пороге стоял незнакомый мужчина. На пороге стоял Джеральд Крейн в своем сером костюме, со шляпой в руке, Крейн, подавленный и сбитый с толку ароматами, мягкими складками и непонятными предметами, наполнявшими этот дом.
- Сударыня, простите, но мы входим всегда без доклада. Мистер Бангс…
Крейн умолк, потому что хозяйка дома снова вскрикнула, бросилась к Крейну и повисла на сгибе его руки.
- Ах, наконец-то, наконец-то, наконец-то… О, не мучьте меня! О, скажите только, мой друг, что вам разрешили остаться со мной до конца… О, только скажите: да!
- Да, - сказал Крейн, ужасаясь невозвратимости слова, которое он произносит. - Да, сударыня, мистер Бангс поручил мне не покидать вас до самого конца.
- О, я так счастлива! Мистер Бангс запретил мне звонить или приезжать в агентство. Он сказал, что он никогда не спит, и что в решительную минуту он пришлет мне самого лучшего агента. И вот вы… сегодня, как раз, когда я нахожу новые смертельные подтверждения. Как ваше имя, мой друг? Крейн? - Крейн. Мистер Крейн, я вам верю. Я должна вам верить, иначе мое сердце разорвется от отчаяния. Не правда ли, вы очень знаменитый сыщик?.. Нет, нет, не буду оскорблять вас вопросами. Я знаю, мистер Бангс мог прислать ко мне человека… только человека, которому он доверяет как сыну. Мне сказали, что для агентов Пинкертона нет ничего невозможного. Поверьте, все, что принадлежит мне лично, мои брильянты… Нет, нет, не буду вас оскорблять. Мне сказали, что благодарные слезы несчастных - лучшая награда агентов Пинкертона!.. Мистер Крейн! Почему вы молчите? О, скажите же, что его еще можно спасти!
У Крейна виски покрылись потом.
- Сударыня, я знаю все! - но у нас, детективов, есть правило: принимая дело, следует выслушать все обстоятельства непосредственно от клиента. Сударыня, помните, нам дорога каждая минута.
- О, неужели каждая минута? Я готова. Я все расскажу. Мой муж, мистер Крейн, мой муж в страшной опасности. Я ничего не могу объяснить… Но всем известно, что сердце любящей женщины не ошибается. Он так изменился. Я уверена… я видела странных людей, я уловила слова… и теперь эта находка. О ней еще не знает никто. Вам, любимцу мистера Бангса, я все могу показать. Вот… О боже!
Миссис Гульд вскрикнула в третий раз, и на этот раз в ее крике был ужас.
- Это он! Он, он! Вы слышите?
С бульвара донесся печальный и пронзительный вопль автомобильной сирены.
- Он! Въезжает… въезжает в сад! Мистер Крейн, он может зайти ко мне выпить чаю. С минуты на минуту он может войти. Если он застанет вас здесь, если он вас встретит на лестнице - я погибла. Я погибла, если Перси поймет, что я велела за ним следить. И он - он тоже погиб! Из гордости он тут же у меня на глазах ринется в первую попавшуюся бездну.
- Сударыня…
- Мистер Крейн! - Миссис Гульд с неожиданной силой втащила Крейна за китайский экран. - Стойте здесь! Здесь! Вы - сыщик, и поэтому вам можно подслушивать. Я не удивлюсь, если вы даже станете подсматривать в щелку.
- Сударыня, вполне ли вы уверены в том, что мистер Гульд не пожелает выйти на балкон подышать прекрасным вечерним воздухом?
Миссис Гульд колебалась не более секунды.
- Я все придумала, мистер Крейн. В крайнем случае вы перепрыгнете через перила, спуститесь по решетке и под балконом ухватитесь руками за карниз. Там вы можете висеть совершенно спокойно, потому что мистер Гульд близорук.
Крейн, перегнувшись через перила, рассматривал узкий карниз и трехэтажную пустоту, в которой тихо покачивались темные острия деревьев.
- Я слыхала, что для агента Пинкертона висеть на карнизе не составляет труда, - сказала хозяйка дома.
- Разумеется, сударыня, это сущие пустяки, - ответил Крейн, выпрямляясь.
Но хозяйки дома рядом с ним уже не было. Крейн вытер платком виски и занял место как раз против щели в раме экрана, украшенного золотыми и синими драконами.
Перси Гульд младший был невысок ростом, сухощав и для своих тридцати четырех лет весьма старообразен. Слегка лысеющий череп и бритое лицо, каких встречается много в деловых кварталах Нью-Йорка, Бостона и Чикаго, лицо с большими брезгливыми складками по углам рта. Близорукие глаза смотрели рассеянно, в левом глазу торчал монокль.
Перси Гульд младший был внуком американского са-зпожника и сыном американского архимиллионера, тем не менее он, как и все в этом доме, утратил природную американскую вульгарность. Невозможно было себе предста-звить, чтобы мистер Гульд положил ноги на стол или расстегнул в обществе жилет, или закурил вонючую сигару.
Перси Гульд с рассеянным видом поцеловал руку жены и довольно ловко сел в крошечное кресло неописуемой формы, придвинутое к крошечному столику. На столике стоял серебряный чайный прибор и фарфоровые чашки, из которых пить чай было почти невозможно, потому что их делали по специальному рисунку модного французского художника.
- В последнее время я вас вижу все реже и реже, - сказала миссис Гульд.
- Да, да, дорогая. Я занят, я очень занят. Да… Скоро все это кончится. Еще несколько дней… неделя - и я увезу вас в Бнариц. В Биариц, Эллен, - чудесно, правда?
- Перси, я знаю, вы рассердитесь, но больше я не могу… Вокруг вас неблагополучно. А я? - Я ничего, ничего, ничего не знаю.
У мистера Гульда слегка искривилось лицо.
- Как это несносно, Эллен! Я занят, измучен, я урываю пятнадцать минут - и здесь все то же…
Мистер Гульд сцепил пальцы и громко хрустнул суставами.
- Посвятить вас в дела? Мой бог! Вас!..
"Сейчас она заплачет, - подумал Крейн, - и он, спасаясь от этого зрелища, выбежит на балкон. В таких случаях мужчины всегда выбегают на балкон!"
Но Эллен не плакала, она молчала, говорил мистер Гульд.
- Хорошо. Я готов. Сочтете ли вы себя удовлетворенной, если я сообщу вам, что мне приходится играть руководящую роль в правлении железной дороги Чикаго - Барлингтон - Квинси, хотя я далеко не крупный пайщик? Примиритесь ли вы с жизнью, дорогая, если я добавлю, что на линии - серьезные беспорядки, что наши акции (если вы знаете, что такое акции) быстро падают, что акционеры в панике, что публика ропщет, а федеральные власти угрожают, что рабочие, поощряемые компанией каких-то индустриальных бездельников (голос Перси Гульда дребезжал и повышался на каждом перечислении), предъявляют неслыханные претензии, что по всей вероятности нам придется с большими потерями уступить нашу линию Северной тихоокеанской компании, или, проще говоря, Реджу? Вернется ли вам утраченное душевное спокойствие, Эллен, если я закончу тем, что ответственность, без сомнения, свалят на меня?
- О, как вы злы, Перси! Замолчите, прошу вас.
Перси Гульд замолчал и раскрошил печенье между пальцами.
- Вы скажете, что я опять ничего не поняла, но все-таки… почему вы должны отдать вашу дорогу этой чужой Северной компании?
- Потому что у нее в пятнадцать раз больше основного капитала; потому что она скупает наши акции; в особенности потому, что Северная тихоокеанская - это в сущности Редж, и Редж хочет этого.
- Но разве достаточно, если мистер Редж хочет?
- Дорогая, этого достаточно почти для всех и почти что всегда. На последних выборах Редж сказал: "Я отношусь хорошо ко всякому правительству, потому что любое правительство должно исполнять мою волю".
- Но Перси, как это возможно, чтобы наше правительство непременно во всем соглашалось с мистером Реджем?
Перси Гульд вдруг посмотрел на жену; он как будто очнулся.
- Оставим это, Эллен. Прошу вас, еще только несколько дней… Впрочем, я хотел бы, чтобы вы поняли: я не богат, - богат мой отец. Богат мой отец, который вполне здоров и в высшей степени жизнерадостен и который имеет обыкновение время от времени уничтожать свое завещание. Что вы скажете на это, Эллен?
- О, Перси, не знаю, право. Моя дорогая покойная мать говорила, что не в деньгах счастье и… что с милым - рай в шалаше.
Мистер Гульд поднял брови.
- Признаюсь, я ни разу в жизни не видал шалаша и потому не могу судить. Заметьте, Эллен, что в семьях, где жены говорят: "не в деньгах счастье" - мужья кончают банкротством. В моей семье разговаривали иначе. Когда мой дядя Вильям, - у него было восемнадцать миллионов, - умирал, врачи предписали ему шампанское для подкрепления сил. - "Шампанское! - закричал дядя Билль. - Бутылку каждое утро! Ну, это мне не по средствам!". Врачи настаивали; тогда он приказал разбавлять шампанское содовой водой. Дяде Вильяму оставалось жить три дня; и на этот срок он достиг ежедневной экономии по крайней мере в семьдесят пять центов. Отец того же закала, Эллен (мистер Гульд улыбнулся одной стороной лица). Впрочем… оставим этот неуместный разговор.
Мистер Гульд встал.
- Сейчас, - подумал Крейн, - он выйдет на балкон полюбоваться озером при вечернем освещении. Сейчас он выйдет на балкон.
К счастью для Крейна, Перси Гульд был равнодушен к природе.
- Досадно… Боб только что, прочищая мотор, повредил себе руку. Придется взять запасного шофера. В десять часов выезжаю - небольшое частное совещание у Киттинга. Покойной ночи, Эллен.
Крейн вышел из-за экрана и заговорил сурово. Он сказал, что нельзя терять ни минуты времени, - миссис Гульд слабо простонала в ответ; что подслушанное объяснение заметно расширило его кругозор, - миссис Гульд взглянула с робкой надеждой; что он считает нужным ознакомиться с той поразительной находкой, о которой миссис Гульд упомянула до прихода мистера Гульда, - миссис Гульд со вздохом вынула из-за корсажа голубоватый конверт. Она должна сознаться, что в отсутствие мужа тщательно обыскала его кабинет (в серьезных случаях жизни, именно так поступают все любящие женщины). В камине, среди остывшей золы, ей попались остатки разорванной и брошенной в огонь бумаги. Содержание этих обрывков почти столь же ужасно, сколько и непонятно; это, конечно, письмо, анонимное письмо с угрозами, с какими-то страшными значками. Это…
Крейн взял конверт и твердо сказал, что ему необходимо сосредоточиться. Миссис Гульд ответила, что для агента Пинкертона в ее доме приготовлена комната, куда Крейна проводит Том, старый преданный дворецкий.