Держа документ в слегка дрожавшей руке, госпожа Руслэ нагнулась, чтобы лучше его рассмотреть. Вероятно, она была близорука.
- Отец сохранился в моей памяти не таким, но я почти уверена, что это он.
И она еще ниже склонилась над карточкой.
- Вот с лупой я могла бы… Обождите, я сейчас принесу.
Госпожа Руслэ положила удостоверение на столик, вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с лупой в руке.
- У отца был маленький, но глубокий шрам над левым глазом. Так и есть… Его довольно трудно различить на такой фотографии, но все же вот он. Взгляните сами!..
Мегрэ тоже посмотрел в лупу.
- Я так хорошо помню об этом шраме потому, что отец пострадал из-за меня… Как-то в воскресенье мы гуляли за городом. Мне было тогда около восьми лет… День выдался очень жаркий. Вдоль пшеничного поля росло много маков, и мне захотелось нарвать букет. А поле было окружено колючей проволокой. Отец раздвинул ее, чтобы я могла пролезть. Он придерживал нижнюю проволоку ногой и слегка нагнулся вперед… Странно, что я так хорошо помню эту сцену, хотя забыла многое другое! Нога у него, очевидно, соскользнула, и проволока, спружинив, ударила его по лицу. Мама боялась, что поврежден глаз. Вытекло много крови. Мы побежали на ближайшую ферму, чтобы промыть глаз и наложить повязку… Вот с тех пор у него и остался шрам.
Рассказывая об этой истории, она с беспокойством поглядывала на Мегрэ и, казалось, оттягивала ту минуту, когда комиссару придется сообщить ей подлинную причину своего визита.
- С ним что-нибудь случилось?
- Прошлой ночью его ранили, и притом в голову, но врачи думают, что его жизнь вне опасности.
- Это произошло в Париже?
- Да, на берегу Сены… Затем тот или те, кто на него напали, бросили его в воду.
Комиссар не сводил с нее глаз, следя, как она реагирует на его слова, но госпожа Руслэ и не пыталась укрыться от его пристального взгляда.
- Вам известно, как жил ваш отец?
- Лишь в общих чертах…
- То есть?
- Когда он нас покинул…
- Вы мне сказали, что вам было тринадцать лет. А вы помните, как он уехал?
- Нет. Утром я не нашла его дома и очень удивилась. Тогда мама сказала мне, что отец отправился в далекое путешествие… - Когда вы узнали, где он находится?
- Через несколько месяцев маме сообщили, что отец живет в Африке, в лесах, и лечит там негров… - И это было действительно так?
- Думаю, да… Позднее люди, встречавшиеся там с отцом, подтвердили эти слухи. Он поселился в Габоне, на врачебном пункте, расположенном в сотнях километров от Либревиля… - И долго он пробыл в Габоне?
- Во всяком случае, несколько лет. Между прочим, в Мюлузе одни считали отца чуть ли не святым, другие… Мегрэ ждал. Поколебавшись, она добавила:
- Другие называли его фантазером, полусумасшедшим… - А ваша матушка?
- Думаю, что мама смирилась со случившимся… - Сколько ей сейчас лет?
- Пятьдесят четыре года… Нет, пятьдесят пять… Теперь я знаю, что отец оставил ей письмо, но она мне никогда его не показывала. Видимо, он написал, что не вернется и поэтому готов взять на себя все неприятности, связанные с разводом.
- Они развелись?
- Нет. Мама рьяная католичка…
- Ваш муж в курсе дел?
- Конечно. Мы от него ничего не скрыли.
- Вы знали, что ваш отец возвратился в Париж?
Веки ее вздрогнули, и Мегрэ почувствовал, что она готова солгать.
- И да, и нет… Сама я никогда его не видела… И у нас с мамой не было полной уверенности, что он действительно вернулся. Впрочем, один из жителей Мюлуза рассказывал маме, что встретил на бульваре Сен-Мишель человека-рекламу, удивительно похожего на отца… Это был старый друг мамы… Он добавил, что когда он окликнул этого человека по имени, тот вздрогнул, но не признался…
- Ну, а вашей матушке или вам не приходила мысль обратиться в полицию?
- А зачем? Отец сам избрал свой удел… Он понимал, что не может жить с нами.
- Вас не тревожила его судьба?
- Мы с мужем не раз говорили о нем.
- А с вашей матушкой?
- Конечно, я спрашивала ее об отце… и до замужества, и после.
- Как же она смотрит на эту историю?
- В нескольких словах трудно это объяснить. Мама его жалеет… И я тоже. Но иногда я спрашиваю себя: не чувствует ли он себя так счастливее…
И, понизив голос, смущенно добавила:
- Есть люди, которые не способны приноровиться к нашему образу жизни… Да и потом мама… Чувствовалось, что госпожа Руслэ волнуется. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, постояла, глядя на улицу, потом вернулась обратно.
- Я не могу сказать о ней ничего дурного. Но у нее свои взгляд на вещи… впрочем, как и у каждого человека. Может быть, выражение "властный характер" слишком сильно по отношению к ней, но мама любит, чтобы все делалось так, как ей хочется.
- После ухода отца у вас сохранились с матерью хорошие отношения?
- Более или менее… И все же я с радостью вышла замуж и… - …и избавились от ее опеки?
- Не без этого, - улыбнулась она. - Конечно, это не слишком оригинально: ведь многие девушки оказываются в таком же положении. Мама любит бывать в гостях, принимать у себя, встречаться с видными людьми… В Мюлузе у нее собиралось самое избранное общество.
- Даже когда отец жил с вами?
- Да, в последние два года.
- А почему в последние два?
Комиссар вспомнил о телефонном разговоре госпожи Мегрэ с сестрой и почувствовал себя как-то неловко: ведь сейчас он узнает без ее помощи все эти подробности.
- Потому что мама получила наследство от тети… Раньше мы жили очень скромно, в тесной квартирке и даже не в лучшем районе города. Отец в основном лечил рабочих… Наследство свалилось на нас как снег на голову… Вскоре мы переехали на новое место. Мама купила особняк возле собора… Ей нравилось, что над порталом был герб…
- Вы знали родных вашего отца?
- Нет. Только видела несколько раз его брата, которого потом убили на фронте. Если не ошибаюсь, он погиб где-то в Сирии… во всяком случае, не во Франции.
- А родителей вашего отца?
Снова послышались детские голоса, но на сей раз она не обратила на них внимания.
- Его мать умерла от рака, когда папе исполнилось пятнадцать лет… А отец был подрядчиком по столярным и плотничьим работам. Мама говорила, что у него под началом было человек десять. Однажды, когда мой отец еще учился в университете, деда нашли повесившимся в мастерской, и выяснилось, что он был на краю банкротства.
- Но вашему отцу все же удалось закончить курс?
- Да, он одновременно учился и работал у аптекаря.
- А какой характер был у вашего отца?
- Очень ласковый. Я понимаю, что мой ответ не может вас удовлетворить, но именно таким он и запомнился. Очень ласковый и немного грустный.
- Бывали у него ссоры с вашей матерью?
- Я никогда не слышала, чтобы отец повысил голос… Правда, если он не был занят дома, то, как правило, все свое свободное время проводил у больных. Помнится, мама упрекала его за то, что он не следит за собой, ходит всегда в одном и том же неглаженом костюме, иной раз по три дня не бреется. А я говорила ему, что у него колется борода, когда он меня целует.
- Об отношениях вашего отца с коллегами вам, очевидно, мало что известно?
- То, что я знаю, исходит от мамы, только тут трудно отделить правду от полуправды. Она, конечно, не лжет, но в ее изложении все выглядит так, как ей хотелось бы видеть… Раз она вышла за отца, то одно это уже делало его человеком необыкновенным.
"Твой отец - лучший врач в городе, - говорила она мне. - И, безусловно, один из лучших врачей во Франции. К сожалению…" - Госпожа Руслэ снова улыбнулась. - Вы, разумеется, догадываетесь, что за этим следовало… Отец не сумел приспособиться… Он не хотел поступать, как другие… Мама не раз давала ему понять, что дедушка повесился отнюдь не из-за угрозы банкротства, а потому что страдал неврастенией… У него была дочь, которая какое-то время провела в психиатрической больнице…
- Что с ней стало?
- Не знаю… Думаю, что и мама ничего о ней не знает. Во всяком случае, она уехала из Мюлуза.
- А ваша матушка по-прежнему живет там же?
- Мама давно переехала в Париж.
- Вы можете дать ее адрес?
- Орлеанская набережная, двадцать девять-бис.
Мегрэ вздрогнул, но она ничего не заметила и продолжала:
- Это на острове Сен-Луи… С тех пор, как остров стал одним из самых модных районов Парижа…
- Знаете, где было совершено покушение на вашего отца?
- Конечно, нет…
- Под мостом Мари… В трехстах метрах от дома вашей матери.
Она обеспокоенно нахмурилась.
- Это ведь мост через другой рукав Сены, не так ли? Мамины окна выходят на набережную Турнель.
- У вашей матери есть собака?
- Почему вы об этом спрашиваете?
Несколько месяцев, пока ремонтировали дом Мегрэ на бульваре Ришара Ленуара, супруги жили на Вогезской площади и часто по вечерам гуляли по острову Сен-Луи. В этот час владельцы собак или слуги обычно прогуливали своих питомцев по набережным Сены.
- У мамы только птицы. Кошки и собаки приводят ее в ужас. - Внезапно переменив тему разговора, она спросила:
- Куда же поместили отца?
- В ближайшую к мосту Мари больницу.
- Вы, несомненно, хотели бы…
- Не теперь… Возможно, позднее я попрошу вас навестить его, чтобы окончательно установить его личность. Но сейчас голова и все лицо у него забинтованы.
- Он очень страдает?
- Он без сознания.
- За что же его так?
- Вот это я и пытаюсь выяснить.
- Может быть, произошла драка?
- Нет. По всем данным, его ударили, когда он спал.
- Под мостом?.. Комиссар поднялся.
- Вы, наверно, сейчас пойдете к маме?
- Это необходимо.
- Разрешите позвонить ей по телефону, чтобы сообщить о случившемся?
Мегрэ помедлил с ответом. Он предпочел бы увидеть, какое впечатление произведет это известие на госпожу Келлер. Однако отказать не решился.
- Благодарю вас, господин комиссар. Об этом происшествии напечатают в газетах?
- О покушении, вероятно, уже напечатано, но лишь несколько строк, и фамилия вашего отца, конечно, не упоминается - ведь и я узнал ее лишь около полудня.
- Мама будет настаивать, чтобы фамилию не называли.
- Я сделаю все, что в моих силах.
Когда госпожа Руслэ провожала гостя до передней, крошечная девчурка подбежала к ней и уцепилась за юбку.
- Сейчас пойдем гулять, детка. Беги попроси Нана одеть тебя.
Торанс расхаживал взад и вперед перед домом госпожи Руслэ. Маленький черный автомобиль Сыскной полиции выглядел довольно жалко среди длинных, сверкающих никелем частных машин.
- Набережная Орфевр?
- Нет. Остров Сен-Луи, Орлеанская набережная… Дом был старинный, с огромными воротами, но содержался в отличном состоянии. Медные ручки, перила, лестница, стены - все было начищено, отмыто, выскоблено. Даже консьержка, в черном платье и белом переднике, походила на служанку из хорошего дома.
- Вы приглашены?
- Хм… Нет, но мадам Келлер ждет меня.
- Минутку, прошу вас…
Швейцарская походила на маленькую гостиную, где пахло не кухней, как обычно, а воском для паркетов. Консьержка сняла телефонную трубку.
- Как доложить?
- Комиссар Мегрэ.
- Алло!.. Берта?.. Скажи, пожалуйста, мадам, что некий комиссар Мегрэ просит его принять… Да, он здесь… Ему можно подняться?.. Благодарю… Можете подняться… Третий этаж, направо.
Поднимаясь по лестнице, Мегрэ вдруг подумал, стоят ли еще на причале, у набережной Селестэн, фламандцы или же, подписав протокол, уже спускаются по руке к Руану. Не успел он позвонить, как дверь распахнулась и молоденькая, хорошенькая горничная окинула комиссара любопытным взглядом, будто бы впервые увидела живого полицейского.
- Пожалуйста, сюда… Позвольте вашу шляпу… Комнаты с очень высокими потолками были отделаны в стиле барокко: повсюду позолота, мебель, щедро украшенная резьбой… С порога слышалось щебетанье попугайчиков. В приоткрытую дверь гостиной видна была громадная клетка, а в ней - не менее десятка птичьих пар.
Прождав минут десять, Мегрэ в знак протеста закурил трубку. Впрочем, он тотчас же вынул ее изо рта, как только в гостиную вошла госпожа Келлер. Мегрэ был поражен, увидев перед собой маленькую, хрупкую и еще молодую женщину. Она казалась лет на десять старше дочери, не больше. У нее были голубые глаза и великолепный цвет лица. Черное с белым платье очень ей шло.
- Жаклин звонила мне, - сразу же сказала она, указывая Мегрэ на неудобное кресло с высокой жесткой спинкой.
Сама она села на пуф, обитый старинной ковровой тканью. Держалась она прямо - так, должно быть, ее приучили в монастырском пансионе.
- Итак, вы разыскали моего мужа?
- Мы его не разыскивали, - возразил комиссар.
- Ну, разумеется… Но вообще я не понимаю, ради чего он мог бы понадобиться вам… Каждый волен жить так, как ему нравится… Что же, он в самом деле вне опасности или вы сказали это, чтобы не волновать дочь?
- Профессор Маньен считает, что восемьдесят процентов за то, что он поправится.
- Маньен?.. Я с ним хорошо знакома… Он не раз бывал здесь… - Вы знали, что ваш муж в Париже?
- И знала, и не знала. После его отъезда в Габон прошло около двадцати лет. За это время я получила всего две открытки, да и те были написаны в первые месяцы его пребывания в Африке… Госпожа Келлер не разыгрывала перед Мегрэ комедию скорби, она смотрела ему прямо в лицо, как женщина, не теряющаяся ни в каких ситуациях.
- Вы хоть уверены, что речь идет действительно о нем?
- Ваша дочь опознала его.
Мегрэ протянул госпоже Келлер удостоверение ее мужа с фотографией.
Она подошла к комоду, взяла очки и долго рассматривала карточку. На лице ее не отразилось ни малейшего волнения.
- Жаклин права. Конечно, он изменился, но и я бы поклялась, что это Франсуа. - Она подняла голову. - В самом деле он жил поблизости?
- Под мостом Мари.
- А ведь я проходила не раз по этому мосту… Одна моя хорошая знакомая живет как раз напротив, на том берегу Сены. Мадам Ламбуа… Должно быть, вы слышали о ней, ее муж… Мегрэ абсолютно не интересовало, какое высокое положение занимает супруг госпожи Ламбуа.
- Вы не встречались с мужем после того, как он покинул Мюлуз?
- Ни разу.
- Он не писал вам? Не звонил?
- Кроме двух открыток, я не имела от него никаких известий… Во всяком случае, прямым путем…
- А косвенным?
- Как-то у друзей я столкнулась с бывшим губернатором Габона, господином Периньоном. Он спросил, не родственница ли я некоего доктора Келлера.
- Что же вы ответили?
- Правду. Он был очень смущен. Я с трудом вытянула из него кое-какие сведения. Господин Периньон признался, что Франсуа не нашел там того, что искал…
- А что же он искал?
- Понимаете ли, Франсуа был идеалист… Он не создан для современной жизни. После разочарования, постигшего его в Мюлузе… На лице Мегрэ промелькнуло удивление.
- Разве дочь вам об этом не рассказывала? Впрочем, она тогда была еще слишком мала и редко видела отца… Вместо того чтобы подобрать себе подходящую клиентуру… Вы не откажетесь от чашечки чаю?.. Нет? В таком случае, извините меня - я привыкла пить чай в это время. - Она позвонила. - Подайте чай, Берта!
- На одну персону?
- Да. Что я могу вам предложить, комиссар?.. Виски? Ничего? Как вам угодно. Так о чем я говорила?.. Ах, да… Если я не ошибаюсь, существует такой роман, который называется не то "Врач бедняков", не то "Сельский врач"… Так вот, муж был своего рода врачом для бедных, и, если бы я не получила наследства от тети, мы вскоре тоже превратились бы в бедняков… Учтите, я ничего не имею против него… Такова уж была у него натура… Его отец… впрочем, неважно… В каждой семье свои проблемы.
Зазвонил телефон.
- Вы разрешите?.. Алло! Да, это я… Алиса?.. Да, дорогая, может быть, немного запоздаю… Нет, нет, напротив, очень хорошо… Ты видела Лору?.. Она там будет?.. Я больше не могу с тобой говорить - у меня тут один посетитель… Потом расскажу. До свидания! - Улыбаясь, она уселась на прежнее место. - Это жена министра внутренних дел. Вы ее знаете?
Мегрэ лишь отрицательно мотнул головой и машинально опустил трубку в карман. Попугайчики госпожи Келлер раздражали его не меньше, чем помехи в разговоре. Вот и теперь вошла горничная и стала накрывать стол к чаю.
- Франсуа хотел стать ординатором, больничным врачом, и два года упорно готовился к конкурсу… Если вы будете в Мюлузе, всякий скажет, что тогда допустили вопиющую несправедливость: Франсуа, несомненно, был лучшим, наиболее подготовленным из кандидатов. Мне думается, что в больнице он оказался бы на своем месте… Взяли, по обыкновению, протеже одного влиятельного лица. Но это же не причина, чтобы все бросить…
- Значит, это-то разочарование и привело…
- Не знаю, может быть, и так… Я слишком редко видела мужа… Если даже он сидел дома, то обычно запирался у себя в кабинете. Он и раньше был каким-то диковатым, а с того дня вообще… будто утратил власть над собой… Я не хочу говорить о нем дурно… Мне и в голову не приходила мысль о разводе, хотя в своем письме он предложил мне развестись.
- Он пил?
- Дочь говорила вам об этом?
- Нет.
- Да, он стал пить… Заметьте, я ни разу не видела его пьяным, хотя в кабинете всегда стояла бутылка вина… Правда, другим случалось видеть, как он выходил из паршивеньких бистро, где люди его положения обычно не бывают.
- Вы начали рассказывать мне про Габон.
- Я думаю, что муж хотел стать вторым доктором Швейцером. Надеюсь, вы понимаете меня?.. Лечить негров в джунглях, построить там больницу, постараться не видеть белых, а особенно людей своего круга…
- И это ему удалось?
- Судя по тому, что мне - кстати, весьма неохотно - сообщил губернатор, ему удалось лишь восстановить против себя администрацию и местные крупные компании… Может быть, из-за климата он стал пить еще больше. Не подумайте, что я говорю это из ревности, я никогда его не ревновала… Там, в Габоне, он жил в хижине… с негритянкой, и кажется, у них были дети…
Мегрэ смотрел на клетку с попугайчиками, пронизанную лучами солнца.
- Ему дали понять, что его дальнейшее пребывание там нежелательно.
- Вы хотите сказать, что его выслали из Габона?
- По всей вероятности, да. Я не знаю толком, как это делается, а губернатор говорил весьма уклончиво… Но так или иначе, Франсуа пришлось уехать.
- Как-то раз один из ваших знакомых встретил его на бульваре Сен-Мишель. Когда же это случилось?
- Дочь и об этом вам говорила? Имейте в виду, я вовсе не уверена, что это был именно он. Просто человек с рекламой местного ресторана был похож на Франсуа… Когда мой знакомый назвал его по имени, он вздрогнул…
- Ваш знакомый заговорил с ним?
- Франсуа посмотрел на него так, будто никогда в глаза его не видел. Вот и все, что мне известно.