- Черт бы его побрал! - выругался Мегрэ в пустоту кабинета, взял шляпу и, выйдя без пальто, один, в "Пивную Дофина", выпил залпом у стойки две кружки пива подряд.
- Не звонил? - вернувшись, осведомился он.
В семь часов звонка все еще не было, и Мегрэ решил идти домой. Он ощущал тяжесть и разлад с самим собой. Сидя в такси, не видел ни солнца, ни пестрой толкотни на улицах. Не оценил даже погоду. С трудом взбираясь по лестнице, немного запыхался и дважды останавливался. Не доходя нескольких ступенек до своей площадки, заметил, что жена наблюдает за ним. Она поджидала его, как поджидают ребенка из школы, и комиссар уже готов был рассердиться. Когда он подошел к двери, она лишь сказала вполголоса:
- Он здесь.
- Ты уверена, что это он?
- Он сам сказал.
- Давно он пришел?
- Около часа.
- Ты не боялась?
Внезапно Мегрэ ощутил запоздалый страх за жену.
- Я знала, что не подвергаюсь никакой опасности. Они шептались, стоя у двери напротив.
- Мы беседовали.
- О чем?
- Обо всем. О весне, Париже. О том, что исчезают маленькие шоферские ресторанчики…
Наконец Мегрэ вошел, и в гостиной, служившей одновременно столовой, увидел довольно молодого человека, который поднялся ему навстречу. Г-жа Мегрэ заставила гостя снять плащ; шляпу он положил на стул. Он был одет в синий костюм и выглядел моложе своих лет.
- Извините, что я пришел сюда, - выдавил молодой человек с вымученной улыбкой. - Я боялся, что у вас на службе мне не позволят сразу прийти к вам. Столько всякого рассказывают…
Он явно опасался, что в полиции его будут бить. Смущался, подыскивал слова, лишь бы не молчать. Он и не подозревал, что комиссар смущен не меньше его. Г-жа Мегрэ тем временем удалилась на кухню.
- Вы именно такой, каким я вас представлял.
- Присаживайтесь.
- Ваша жена была очень терпелива со мной.
Внезапно, словно о чем-то вспомнив, молодой человек достал из кармана пружинный нож и протянул его Мегрэ.
- Можете отдать кровь на анализ. Я его не мыл.
Мегрэ небрежно положил нож на маленький столик и опустился в кресло лицом к гостю.
- Не знаю, с чего начать. Это очень трудно…
- Прежде я задам вам несколько вопросов. Как вас зовут?
- Робер Бюро. Пишется так же, как слово "бюро". Это символично, правда? И отец, и я…
- Где вы живете?
- У меня маленькая квартирка на улице Эколь-де-Медесин, в старинном здании - дом стоит в глубине двора. Работаю я на улице Лафита, в страховой конторе. То есть, работал… Ведь со всем этим покончено, верно?
Последнюю фразу он произнес с печальным смирением. Умиротворенно и спокойно осмотрелся, словно пытаясь вжиться в окружающую обстановку.
- Где родились?
- В Сент-Аман-Монрон на реке Шер. Там есть большая типография Мамена и Дельвуа, работающая на многих парижских издателей. Там и служит мой отец; в его устах имена Мамена и Дельвуа почти священны. Я жил, а родители и сейчас живут, в маленьком доме у Беррийского канала.
Мегрэ не торопил его: не стоит слишком быстро переходить к главному.
- Вы не любили свой город?
- Нет.
- Почему?
- Мне казалось, что я там задыхаюсь. Все там друг друга знают. Идешь по улице и видишь, как на окнах колышутся занавески. Я постоянно слышал, как родители шептались: "Что скажут люди…"
- Вы хорошо учились?
- До четырнадцати с половиной был первым учеником. Родители так к этому привыкли, что ворчали, когда в дневнике у меня оценки были чуть ниже.
- Когда вы начали бояться?
Мегрэ показалось, что у носа побледневшего собеседника пролегли две складки, а губы пересохли.
- Не представляю, как мне удалось сохранить это в тайне до сегодняшего дня.
- Что произошло, когда вам было четырнадцать с половиной?
- Вы знаете наши места?
- Проезжал.
- Шер течет параллельно каналу. В некоторых местах расстояние между ними не превышает десяти метров. Река широкая, но мелководная: в ней много камней, по которым можно перейти вброд. Берега заросли ивой, вербой, всяким кустарником, особенно около деревни Древан, примерно в трех километрах от Сент-Амана. Там обычно играют деревенские дети. Я с ними не играл.
- Почему?
- Мать называла их маленькими хулиганами. Некоторые купались в речке голышом. Почти все были детьми рабочих типографии, а родители проводили большое различие между рабочими и служащими. Играли обычно человек пятнадцать-двадцать, среди них две девочки. Одна из девочек - Рене - в свои тринадцать лет вполне сформировалась; я был в нее влюблен… Я много думал над этим, господин комиссар, и спрашивал себя: могло ли все произойти иначе? Пожалуй, да. Я не пытаюсь оправдываться… Однажды один мальчик, сын колбасника, обнимался с ней в молодом леске. Я застал их врасплох. Они убежали купаться вместе с другими. Мальчика звали Ремон Помель; он был рыжий, как и его отец, в лавку к которому мы ходили. В какой-то момент он отошел по нужде. Сам того не замечая, приблизился ко мне, а я вынул из кармана нож, лезвие выскочило… Клянусь, я не соображал, что делаю. Я ударил несколько раз и почувствовал, что от чего-то освободился. В ту секунду я ощущал в этом потребность… Для меня это не было преступлением, убийством - я просто наносил удары. Я ударил несколько раз, когда он уже упал, а потом спокойно удалился. - Молодой человек оживился, глаза его заблестели. - Его нашли только через два часа. Не сообразили сразу, что в ватаге из двадцати ребятишек его нет. Я вымыл нож в канале и вернулся домой.
- Почему у вас в таком возрасте уже был нож?
- Несколькими месяцами раньше я украл его у одного из моих дядюшек. Я обожал перочинные ножи. Как только у меня появлялось немного денег, я покупал нож и всегда таскал его в кармане. Как-то в воскресенье я увидел у дяди пружинный нож и украл его. Дядя повсюду его искал, но меня даже не заподозрил.
- А как же ваша мать не нашла его у вас?
- Стена нашего дома со стороны сада заросла диким виноградом, его листва обрамляла окно моей комнаты. Когда я не брал нож с собой, мне приходилось прятать его в гуще листвы.
- И никто на вас не подумал?
- Это меня удивило. Арестовали какого-то моряка, но потом выпустили. Подозревали кого угодно, только не ребенка.
- Что вы чувствовали?
- Сказать по правде, угрызения совести меня не мучали. Я слушал разговоры кумушек на улице, читал о преступлении в монлюсонской газете, словно это меня не касалось. Похороны не произвели на меня никакого впечатления. Для меня все это уже относилось к прошлому. К неизбежному. Я тут был ни при чем… Не знаю, понимаете ли вы меня? Думаю, это невозможно, если сам не прошел через такое… Я продолжал ходить в коллеж, но стал рассеянным и это отразилось на отметках. Лицо мое сделалось бледнее обычного; мать свела меня к врачу. Тот осмотрел меня и не особенно убедительно заявил: "Это возрастное, госпожа Бюро. Мальчик немного анемичен". Все мне казалось каким-то нереальным. Мне очень хотелось убежать. Не от возможного наказания, а от родителей, из города, куда-нибудь подальше - неважно, куда.
- Не хотите выпить? - спросил Мегрэ, почувствовав сильную жажду. Он налил два стакана коньяка с водой и протянул один гостю. Тот жадно, залпом, осушил свой.
- Когда вы поняли, что с вами произошло?
- Вы мне верите, да?
- Верю.
- Я всегда был убежден, что мне никто не верит. Это сложилось незаметно. Время шло, и я чувствовал, что все больше отличаюсь от других. Поглаживая в кармане нож, я приговаривал: "Я совершил убийство. Никто об этом не знает". Мне даже захотелось все рассказать своим однокашникам, учителям, родителям, похвастаться своим подвигом. Потом однажды я вдруг заметил, что иду вдоль канала за девочкой. Это была дочь речников, возвращавшаяся к себе на баржу. Стояла зимняя ночь. Я подумал, что достаточно сделать несколько быстрых шагов, вынуть нож из кармана… Внезапно меня охватила дрожь. Я, не раздумывая, повернулся и добежал до первых домов, словно там было безопаснее…
- С тех пор часто с вами случалось такое?
- В детстве?
- Потом - тоже.
- Раз двадцать. В большинстве случаев жертву я заранее не выбирал. Просто шел, и вдруг в голову мне приходила мысль: "Я его убью". Позже я вспомнил, как в далеком детстве отец дал мне за что-то оплеуху и в качестве наказания отправил в детскую, а я проворчал: "Я его убью". Я думал так не только об отце. Врагом моим было все человечество, человек вообще. "Я его убью". Не дадите ли еще выпить?
Мегрэ налил гостю, заодно и себе.
- В каком возрасте вы уехали из Сент-Амана?
- В семнадцать. Я знал, что на бакалавра мне не сдать. Отец ничего не понимал и только с тревогой смотрел на меня. Хотел, чтобы я нанялся в типографию. Однажды ночью, ни слова не говоря, я забрал свой чемодан и скромные сбережения и ушел.
- И нож тоже!
- Да. Раз сто я хотел избавиться от него, но безуспешно. Не знаю - почему. Понимаете…
Ему не хватало слов. Чувствовалось, что он силится говорить как можно правдивее и точнее, но давалось это с трудом.
- Приехав в Париж, я поначалу голодал; мне случалось, как и многим, разгружать овощи на Центральном рынке. Я читал объявления и спешил туда, где предлагали работу. Так я попал в страховую контору.
- У вас были друзья?
- Нет. Я довольствовался тем, что время от времени ходил к уличным женщинам. Одна из них попыталась как-то вытащить у меня из бумажника деньги сверх оговоренных; я достал нож. Лоб мой покрылся потом. Ушел я от нее, шатаясь… Я понял, что не имею права жениться.
- Вам очень этого хотелось?
- Вы когда-нибудь жили в Париже один, без родителей, без друзей? Вам приходилось возвращаться к себе вечером, одному?
- Да.
- Тогда вы поймете. Мне не хотелось заводить друзей: я не мог быть с ними откровенным, не рискуя угодить в тюрьму до конца дней своих… Я пошел в библиотеку Святой Женевьевы. Вгрызаясь в труды по психиатрии, я надеялся найти объяснение. Конечно, мне не хватало начальных знаний. Стоило мне решить, что мой случай соответствует какому-то душевному расстройству, как я тут же обнаруживал, что того или иного симптома у меня нет. Меня постепенно охватывал ужас. "Я его убью"… В конце концов, как только эти слова срывались у меня с губ, я бросался домой, запирался и кидался в постель. Кажется, даже стонал. Однажды вечером, мой сосед, человек средних лет, постучался ко мне. Я машинально вытащил из кармана нож. "В чем дело?" - спросил я через дверь. "У вас все в порядке? Вы не заболели? Мне показалось, что вы стонали. Извините". И он ушел.
Глава 8
В дверях появилась г-жа Мегрэ и сделала мужу какой-то знак, которого он не понял, - мыслями он был далеко. Потом тихо спросила:
- Можешь на минутку выйти?
На кухне она заговорила вполголоса:
- Обед готов. Уже девятый час. Что будем делать?
- Что ты имеешь в виду?
- Надо же поесть.
- Мы не закончили.
- Может, он поест с нами?
Мегрэ изумленно посмотрел на жену, но тут же предложение показалось ему вполне естественным.
- Нет. Не нужно накрытого стола, обеда в кругу семьи. Ему будет страшно неловко. У тебя есть холодное мясо, сыр?
- Есть.
- Тогда сделай несколько бутербродов и принеси вместе с бутылкой белого вина.
- Как он?
- Спокойней и рассудительней, чем я ожидал. Начинаю понимать, почему он весь день не давал о себе знать. Ему надо было пережить все еще раз.
- Как это пережить?
- Внутренне. Поняла?
- Нет.
- В четырнадцать с половиной лет он убил мальчика.
Когда Мегрэ вернулся в гостиную, Робер Бюро смущенно спросил:
- Я мешаю вам обедать, да?
- Будь мы на набережной дез Орфевр, я послал бы за бутербродами и пивом. Не вижу причин не сделать и здесь точно так же. Жена даст нам бутерброды и бутылку вина.
- Если бы я знал…
- Что?
- Что кто-то может меня понять. Вы - исключение. Следователь будет вести себя иначе, судьи тоже. Всю жизнь я боялся - боялся снова нанести удар, сам того не желая. Я наблюдал за собой каждую секунду, прислушиваясь, не начинается ли припадок. При малейшей головной боли, например… У каких только врачей я не побывал. Правды я им, конечно, не говорил, а жаловался на жуткие головные боли, сопровождающиеся холодным потом. Большинство не придавали этому значения и прописывали аспирин. Невропатолог с бульвара Сен-Жермен сделал мне электроэнцефалограмму. По его словам, с мозгом у меня все в порядке.
- Давно это было?
- Два года назад. Мне очень хотелось признаться ему, что я ненормален, болен… Раз он сам не обнаружил… Когда я проходил мимо полицейского комиссариата, мне иногда хотелось зайти туда и сказать: "В четырнадцатилетнем возрасте я убил мальчика. Я чувствую, что могу убить снова. Это должно пройти. Заприте меня. Вылечите".
- Почему вы этого не сделали?
- Потому что читаю рубрику происшествий в газете. Почти на каждый процесс приглашают психиатров, а потом просто смеются над ними. Когда они говорят об ограниченной вменяемости или умственном расстройстве, присяжные не обращают внимания. В лучшем случае, уменьшают наказание до пятнадцати или двадцати лет… Я пытался справиться сам, следить за приближением припадков, бежать домой. Долгое время мне это удавалось…
Вошла г-жа Мегрэ с блюдом бутербродов, бутылкой пуйи-фюиссе и двумя стаканами.
- Приятного аппетита, - сказала она и отправилась обедать на кухню.
- Угощайтесь.
Сухое вино было последнего урожая.
- Я не голоден. Иногда я почти не притрагиваюсь к пище, иногда, наоборот, испытываю страшный голод. Это, видимо, тоже один из симптомов. Я ищу их во всем. Анализирую все свои рефлексы. Придаю значение самым незначительным побуждениям… Попробуйте поставить себя на мое место. В любой момент я могу…
Он откусил бутерброд и сам удивился, что ест самым обычным образом.
- Я боялся в вас ошибиться. Читал в газетах, что вы человечны и из-за этого у вас возникают иногда конфликты с прокуратурой. С другой стороны, там говорилось о методе ваших допросов - "карусели". С задержанным обращаются мягко и ласково, он делается доверчив и не замечает, как понемногу из него вытягивают все что нужно.
- Дела бывают разные, - не сдержал улыбки Мегрэ. - Разговаривая с вами по телефону, я взвешивал каждое ваше слово, каждую паузу.
- И все-таки пришли.
- У меня не было выбора. Я чувствовал, что все рушится. Послушайте, я хочу вам признаться. Вчера на Больших бульварах в какой-то момент мне пришла в голову мысль напасть на первого встречного, прямо в толпе, наносить вокруг себя удары, яростно драться в надежде, что меня убьют… Можно, я налью себе еще? - вдруг спросил он и с чуточку печальной покорностью добавил:
- Никогда в жизни мне больше не придется пить такого вина.
Мегрэ на миг попробовал представить себе лицо следователя Пауре, присутствуй тот при этом разговоре. Бюро продолжал:
- Три дня шел проливной дождь. Когда речь заходит о таких, как я, часто поминают луну. Я наблюдал за собой и не заметил, чтобы припадки становились в полнолуние более частыми или сильными. Дело, скорее, в какой-то общей напряженности. В июле, например, когда очень жарко. Или зимой, когда снег валит большими хлопьями. Говорят, что в такое время в природе наступает перелом. Понимаете? Бесконечный дождь, порывы ветра, стук ставней за окном - все это привело к тому, что мои нервы натянулись как струны. В тот вечер я вышел из дому и принялся гулять под ливнем. Через несколько минут я вымок до нитки; я нарочно поднимал голову, чтобы вода хлестала мне в лицо. Внутреннего сигнала я не услышал, а если и услышал, то не подчинился ему. Было бы лучше, если бы я не упорствовал, а вернулся домой. Я шел куда глаза глядят. Все шел и шел… В какой-то момент нащупал в кармане нож. В темной улице увидел освещенную витрину маленького бара. Вдали я слышал шаги, но это меня не тревожило. Из бара вышел молодой человек, его длинные волосы прилипли к затылку. Щелкнул нож… Я не знал молодого человека… Никогда не видел… Не разглядел его лицо… Нанес несколько ударов… Уже удаляясь, понял, что облегчение не пришло, вернулся, ударил снова и приподнял его голову… Поэтому-то в газетах и говорили об одержимом… Говорили и о сумасшедшем…
Посетитель замолчал и огляделся, словно удивляясь окружающей его обстановке.
- Я ведь и вправду сумасшедший, верно? Не может быть, чтобы я не был болен. Если бы меня вылечили… Я так давно на это надеюсь… Но вот увидите: удовольствуются тем, что меня на всю жизнь упрячут в тюрьму.
Ответить Мегрэ не осмелился.
- Вы ничего не скажете?
- Желаю вам вылечиться.
- Вы не очень-то на это рассчитываете, правда?
Мегрэ допил стакан.
- Выпейте Сейчас мы поедем на набережную дез Орфевр.
- Благодарю, что выслушали.
Он залпом осушил стакан; Мегрэ налил еще.
Робер почти во всем оказался прав. На суде двое психиатров заявили, что обвиняемый не является душевнобольным в формальном смысле слова, но его вменяемость весьма ограничена, поскольку он с трудом сопротивляется своим побуждениям. Адвокат просил суд отправить подзащитного в психиатрическую лечебницу под наблюдение врачей. Присяжные учли смягчающие обстоятельства, однако приговорили Робера Бюро к пятнадцати годам заключения. После этого председательствующий, откашлявшись, добавил:
- Мы отдаем себе отчет, что приговор не вполне соответствует реальному положению дел. Однако в настоящее время у нас, увы, нет такого учреждения, где человек, вроде Бюро, мог бы получить необходимый уход, оставаясь при этом под строгим надзором.
Бюро, сидя на скамье подсудимых, отыскал глазами Мегрэ и покорно улыбнулся Вероятно, он хотел сказать: "Я это предвидел, не так ли?"
Когда Мегрэ вышел, плечи его были опущены.
Примечания
1
Рыбная солянка.
2
Отче наш (лат.)
3
И не введи нас во искушение…
Аминь! (лат.)