- Вопреки предположениям, полезнее всех оказался Гувьон, этот невзрачный дозорный: благодаря ему мы нашли свидетелей двух ограблений - замка Эпин, неподалеку от Арпажона, и виллы в лесу Дре. Гувьон часто в течение нескольких дней следил, кто и когда посещает выбранный преступниками дом. Иногда он забегал по соседству перекусить и чего-нибудь выпить, и его запомнили. Думаю, он скоро расколется и все расскажет. Жена Гувьона, бывшая танцовщица кордебалета из Шатле, умоляет его признаться. Все четверо сейчас в Сайте, в разных камерах. Я хотел поставить вас в известность и поблагодарить… А у вас?
- Потихоньку…
Через полчаса, как Мегрэ и ожидал, позвонил редактор утренней газеты.
- Опять послание?
- Да. На этот раз пришло не по почте - его бросили в наш почтовый ящик.
- Длинное?
- Порядочное. На конверте пометка: "Для редактора субботней статьи о преступлении на улице Попенкур".
- Тоже печатными буквами?
- Похоже, он пишет ими довольно бегло. Прочитать?
- Будьте добры…
"Господин редактор! Я прочитал ваши статьи, в частности субботнюю, и хотя не берусь судить об их литературных достоинствах, мне показалось, что вы в самом деле пытаетесь установить истину. Некоторые из ваших коллег поступают иначе: в погоне за сенсацией они печатают неизвестно что, рискуя назавтра впасть в противоречие.
Однако у меня есть упрек и в ваш адрес. В своей последней статье вы упоминаете об "одержимом с улицы Попенкур". Зачем вы употребили это слово? Во-первых, оно оскорбительно; во-вторых, содержит в себе оценку. Может быть, вы выбрали его из-за семи ударов ножом? Видимо, так, потому что дальше вы пишете, будто убийца наносил удары как бешеный. Известно ли вам, что, употребляя слова такого рода, вы можете нанести большой вред? Некоторые ситуации сами по себе столь мучительны, что о них нельзя судить поверхностно.
Это напомнило мне о том министре внутренних дел, который недавно, говоря о пятнадцатилетнем парне, употребил слово "чудовище"; пресса, понятное дело, тут же его подхватила.
Я не прошу, чтобы меня щадили. Я знаю, что в глазах людей я убийца - и только. Но я не хочу, чтобы мне досаждали еще и словами, которые, безусловно, выходят за пределы понимания тех, кто ими пользуется.
Что касается остального, благодарю вас за объективность. Могу сообщить, что я звонил комиссару Мегрэ. Он показался мне понятливым, и у меня возникло желание довериться ему. Но он полицейский: не обязывает ли это его играть роль или даже устраивать ловушки? Думаю, что позвоню ему еще. Я очень устал. Тем не менее завтра я вернусь к своей работе в конторе. Я ведь простой канцелярист.
В субботу я присутствовал на похоронах Антуана Батийля. Видел его отца, мать, сестру. Хотелось бы, чтобы они знали: я ничего не имел против их сына. Не знал его. Никогда не видел. Я искренне раскаиваюсь в том зле, которое им причинил.
Остаюсь, господин редактор, вашим покорным слугой".
- Могу я это опубликовать?
- Не вижу никаких препятствий. Напротив. Это побудит его написать снова, а из каждого письма мы что-то узнаем про него. Когда снимете с письма копию, будьте добры переправить его мне. Не обязательно через рассыльного.
В двенадцать минут первого, когда Мегрэ решал, идти завтракать или нет, зазвонил телефон.
- Вы, наверное, звоните из кафе или бара, находящегося неподалеку от вашей конторы?
- Верно. Вы потеряли терпение?
- Я собирался пойти позавтракать.
- Вы не знали, что я позвоню?
- Знал.
- Прочли мое письмо? Я предполагал, что вам передадут его по телефону. Поэтому я и не послал вам копию.
- Вам нужно, чтобы публика читала ваши письма, не так ли?
- Мне хочется избежать ложных толкований. Когда кто-то совершает убийство, возникают всякие ложные представления. Да и у вас, возможно…
- Знаете, я всякого навидался.
- Знаю.
- Когда еще существовала каторга, некоторые регулярно писали мне из Гвианы. Другие, отбыв срок, заходили ко мне.
- В самом деле?
- Вы чувствуете себя немного лучше?
- Не знаю. Во всяком случае, сегодня утром я работал почти нормально. Забавно думать, что люди, которые держатся с тобой вполне естественно, резко изменились бы, произнеси я одну короткую фразу.
- Вам хочется ее произнести.
- Иногда мне приходится сдерживать себя. Например, при директоре конторы, который смотрит на меня свысока.
- Вы уроженец Парижа?
- Нет, провинциального городка. Какого - не скажу: это помогло бы вам установить мою личность.
- Чем занимался ваш отец?
- Он главный бухгалтер одного… Ну, скажем, одного довольно крупного предприятия. Доверенное лицо, понимаете ли. Дурак, которого хозяева могут задержать до десяти вечера или заставить выйти на работу в субботу днем, а то и в воскресенье.
- А ваша мать?
- Она очень больна. Сколько я ее помню, она всегда хворала. Кажется, это результат моего появления на свет.
- У вас нет ни сестер, ни братьев?
- Нет. Именно поэтому. Она все же поддерживает порядок в доме, там всегда очень чисто. В школе я тоже был одним из самых опрятных учеников. Родители мои люди честолюбивые. Им хотелось, чтобы я стал адвокатом или врачом. А мне опротивело учиться. Тогда они решили, что я поступлю на предприятие, где работает мой отец, - самое крупное в городе. Я же не хотел там оставаться. Мне казалось, что я задыхаюсь. Я приехал в Париж…
- И задыхаетесь в конторе, да?
- Зато когда я выхожу оттуда, меня никто не знает. Я свободен.
Он говорил непринужденнее, естественнее, чем в прошлый раз. Меньше боялся. Паузы стали более редкими.
- Что вы обо мне думаете?
- Разве вы меня об этом не спрашивали?
- Я имею в виду обо мне вообще. Не принимая во внимание улицу Попенкур.
- Думаю, что таких, как вы, десятки, сотни, тысячи.
- Большинство женаты, у них есть дети.
- А вы почему не женились? Из-за своего… недуга?
- Вы и в самом деле думаете так, как говорите?
- Да.
- Дословно?
- Да.
- Не могу вас понять. Комиссара полиции я представлял совсем другим.
- Комиссар полиции такой же человек, как все. Здесь, на набережной дез Орфевр, мы тоже отличаемся друг от друга.
- Вот чего я совсем не понимаю - того, что вы сказали мне в прошлый раз. Вы утверждали, что можете установить мою личность за сутки.
- Верно.
- Каким образом?
- Я вам отвечу, когда вы окажетесь передо мной.
- Так почему бы вам этого не сделать и не арестовать меня прямо сейчас?
- А если я спрошу, почему вы решились на убийство?
Наступила пауза, более тревожная, чем прежние; комиссар подумал, что, возможно, зашел слишком далеко.
- Алло! - забеспокоился он.
- Да…
- Я был слишком, резок, извините. Но правде нужно смотреть в лицо.
- Знаю… И, поверьте, пытаюсь. Может, вы думаете, я писал в газеты и звоню вам, потому что хочу поговорить о себе? Нет - потому что все это ложь!
- Что ложь?
- То, что думают люди. Вопросы, которые будут задавать мне в суде, если я туда попаду. Обвинительная речь прокурора. И даже, возможно - в наибольшей степени, речь моего адвоката.
- Вы заглядываете так далеко?
- Приходится.
- Думаете явиться с повинной?
- Вы же убеждены, что я так и сделаю, верно?
- Да.
- Полагаете, мне станет легче?
- Уверен.
- Меня запрут в камере и будут обращаться со мной, как… - Он не закончил фразу, и Мегрэ решил не перебивать.
- Не хочу вас больше задерживать. Вас ждет жена.
- Уверен, что она не беспокоится. Привыкла. Опять молчание. Казалось, незнакомец не решается порвать нить, связывающую его с другим человеком.
- Вы счастливы? - робко спросил он, словно этот вопрос неотвязно его преследовал.
- Относительно. Счастлив, насколько человек вообще может быть счастливым.
- А вот я с четырнадцати лет не был счастлив никогда - ни дня, ни часа, ни минуты, - произнес незнакомец и внезапно сменил тон:
- Благодарю.
Разговор прервался.
Во второй половине дня комиссар поднялся к следователю Пуаре.
- Дознание продвигается? - спросил тот с оттенком нетерпения, свойственного всем следователям.
- Практически закончено.
- Вы хотите сказать, что знаете убийцу?
- Сегодня утром он опять звонил.
- Кто же он?
Мегрэ достал из кармана увеличенную фотографию мужского лица в толпе, снятую на солнечной набережной Анжу.
- Этот молодой человек?
- Не так уж он молод. Ему лет тридцать.
- Вы его арестовали?
- Еще нет.
- Где он живет?
- Я не знаю ни его фамилии, ни адреса. Если я опубликую этот снимок, люди, которые видятся с ним ежедневно, - коллеги, привратница, кто-нибудь еще, - узнают его и не замедлят мне сообщить.
- Почему же вы этого не делаете?
- Этот вопрос беспокоит и меня; сам убийца вторично задал мне его сегодня утром.
- Он звонил вам и раньше?
- Да, в субботу.
- Вы отдаете себе отчет, комиссар, в ответственности, которую на себя берете? К тому же, косвенно, ее несу и я, раз увидел его фотографию. Не нравится мне это…
- Мне тоже. Но только если я поспешу, он скорее всего не даст себя арестовать и покончит с собой.
- Опасаетесь самоубийства?
- Терять ему особенно нечего, как по-вашему?
- Задерживают сотни преступников, а тех, что покушаются на свою жизнь, можно сосчитать по пальцам.
- А если он все-таки относится к последним?
- В газеты он еще что-нибудь писал?
- Вчера вечером или ночью в почтовый ящик одной из редакций бросили письмо.
- Мне кажется, эта мания достаточно изучена. Насколько я помню лекции по криминологии, так обычно поступают параноики.
- По мнению психиатров, да.
- Вы с ними не согласны?
- У меня недостаточно знаний, чтобы спорить с ними. Единственная разница между ними и мной заключается в том, что я не делю людей на категории.
- Но ведь это необходимо.
- Необходимо для чего?
- Чтобы судить их, например.
- Судить - не моя задача.
- Не зря меня предупреждали, что у вас трудный характер. - Следователь произнес это с легкой улыбкой, хотя в душе вовсе не улыбался. - Хотите сделку? Сегодня понедельник… Скажем, в среду, в это же время…
- Слушаю вас.
- Если к этому времени он не будет за решеткой, вы разошлете снимки в газеты.
- Вы в самом деле на этом настаиваете?
- Я предоставляю вам отсрочку, которую считаю достаточной.
- Благодарю вас.
Мегрэ спустился на свой этаж и открыл дверь в инспекторскую. В действительности никто из инспекторов ему особенно не был нужен.
- Зайди-ка, Жанвье.
В кабинете было душно, и комиссар открыл окно; в помещение ворвался уличный шум. Мегрэ сел и выбрал изогнутую трубку, которую курил реже других.
- Ничего нового?
- Ничего, шеф.
- Садись.
Следователь ничего не понял. Для него преступник определялся той или иной статьей уголовного кодекса.
Мегрэ иногда требовалось также порассуждать вслух.
- Он опять звонил.
- Он еще не решился прийти с повинной?
- Хочет, но пока колеблется, как перед прыжком в ледяную воду.
- Он, наверное, вам доверяет?
- Надеюсь. Но он знает, что я тут не один. Я сейчас был наверху… Когда его начнет допрашивать следователь, наш убийца, увы, отдаст себе отчет в реальном положении дел. Я узнал о нем еще кое-что. Он из провинциального городка, из какого - предпочел умолчать. Это означает, что городок очень маленький - там мы легко напали бы на его след. Его отец - главный бухгалтер, доверенное лицо, как он сам, не без горечи, выразился.
- Понимаю.
- Из него хотели сделать адвоката или врача. Но продолжать учение у него не хватило мужества. Не захотел он и поступать на предприятие, где работает отец. Ничего в этом оригинального нет - я так ему и сказал. Работает в конторе. Живет один. У него есть причина, по которой он не женат.
- Он сказал, какая?
- Нет, но я, кажется, понял. Эту тему Мегрэ развивать не стал.
- Я могу только ждать. Завтра мне, конечно, напомнят… В среду днем придется послать его снимки в газеты.
- Почему?
- Ультиматум следователя. По его словам, он не может взять на себя ответственность и подождать еще.
- Вы надеетесь, что… Зазвонил телефон.
- Ваш анонимный собеседник, господин комиссар.
- Алло! Господин Мегрэ?.. Прошу извинить, что я утром повесил трубку. Бывают моменты, когда я говорю себе, что все это лишено всякого смысла. Я как муха, которая бьется о стекло, пытаясь выбраться из комнаты.
- Вы не в конторе?
- Я пошел туда. Был полон самых добрых намерений. Мне дали срочное дело. Я открыл его и прочел первые строчки, а потом спросил себя, что я тут делаю… Меня охватила какая-то паника; я сказал, что мне нужно в туалет, и вышел в коридор. На ходу едва успел захватить плащ и шляпу. Боялся, что меня задержат, словно кто-то охотится за мной.
В самом начале разговора Мегрэ дал Жанвье знак, чтобы тот снял вторую трубку.
- В каком районе города вы находитесь?
- На Больших Бульварах. Я уже больше часа брожу в толпе. Иногда злюсь на вас, подозреваю, что вы нарочно лишаете меня рассудка, постепенно доводя до такого состояния, что мне остается одно - прийти с повинной.
- Вы выпили?
- Откуда вы знаете? - Незнакомец говорил все более пылко. - Я выпил несколько рюмок коньяка.
- Вообще-то вы ведь не пьете?
- Только стакан вина за едой, изредка аперитив.
- Курите?
- Нет.
- Что вы сейчас собираетесь делать?
- Не знаю… Ничего… Ходить… Может быть, посидеть в кафе и почитать газеты.
- Больше писем не посылали?
- Нет. Возможно, одно еще напишу, но мне мало что осталось сказать.
- Вы живете в меблированной квартире?
- У меня там своя мебель, есть кухонька и ванная.
- Готовите сами?
- Только вечером.
- Но несколько дней уже не готовите?
- Верно. Возвращаюсь к себе как можно позже. Почему вы задаете мне такие банальные вопросы?
- Они помогают мне понять вас.
- Вы поступаете так со всеми?
- Нет, по-разному.
- Неужели люди настолько отличаются друг от друга?
- Все люди разные. Почему вы не придете ко мне?
- А вы меня отпустите? - рассмеялся незнакомец коротким нервным смешком.
- Обещать не могу.
- Вот видите… Я приду к вам, как вы выразились, когда у меня окончательно созреет решение.
Мегрэ чуть не сказал ему об ультиматуме следователя, но, взвесив все "за" и "против", воздержался.
- До свидaния, господин комиссар.
- До свидания. Не падайте духом!
Мегрэ и Жанвье переглянулись.
- Бедняга! - пробормотал Жанвье.
- Он еще борется. Но рассуждает вполне здраво. Не тешит себя иллюзиями. Интересно, придет ли он до среды?
- У вас не создалось впечатления, что он уже колеблется?
- В субботу он тоже колебался. Сейчас он на улице, на солнце, в толпе, где никто не показывает на него пальцем. Может зайти в кафе, заказать коньяк, и его обслужат, не обратив на него никакого внимания. Может пойти пообедать в ресторан, посидеть в темном кино.
- Понимаю.
- Я ставлю себя на его место. Рано или поздно…
- Покончив с собой, чего вы опасаетесь, он поступил бы еще более решительно.
- Знаю. Но знает ли он? Надеюсь только, что он не будет продолжать пить.
В комнату проникли легкие струйки свежего воздуха; Мегрэ взглянул на раскрытое окно.
- А что, если мы пропустим по рюмочке?
Через несколько минут они стояли у стойки в "Пивной Дофина".
- Коньяк, - заказал комиссар. Жанвье улыбнулся.
Глава 7
Вторник выдался утомительный. Но на службу Мегрэ пришел в игривом настроении. Стояло такое радостное весеннее утро, что весь путь от бульвара Ришар-Ленуар он проделал пешком, наслаждаясь воздухом, запахом из лавок, порой оборачиваясь вслед женщинам в светлых нарядных платьях.
- Для меня ничего?
Было ровно девять.
- Ничего, шеф.
Через несколько минут, через полчаса позвонит главный редактор какой-нибудь газеты, который объявит, что пришло новое письмо, написанное печатными буквами. Мегрэ надеялся, что этот день станет решающим. Он приготовился: тщательно разложил на письменном столе трубки, выбрал одну из них, подошел к окну и закурил, глядя на искрящуюся в утреннем солнце Сену. Когда настало время идти на доклад, он усадил за свой стол Жанвье.
- Если позвонит, попроси подождать и тотчас же разыщи меня.
- Слушаюсь, шеф.
Пока комиссар находился в кабинете начальника, телефон молчал. В десять часов тоже. Не зазвонил он и в одиннадцать. Мегрэ рассеянно разобрал почту, заполнил бланки сводок, нет-нет, да и заглядывая на несколько минут в инспекторскую, словно для того, чтобы обмануть время. Дверь он предусмотрительно оставлял открытой. Все вокруг ощущали беспокойство, нервное напряжение. Молчащий телефон создавал у комиссара чувство какой-то пустоты и неловкости. Чего-то не хватало.
- Мадемуазель, вы уверены, что мне не звонили? В конце концов он сам позвонил в газету.
- Сегодня утром ничего не получили?
- Ничего.
Накануне человек с улицы Попенкур позвонил в первый раз в десять минут первого. В полдень Мегрэ не пошел вниз вместе со всеми. Дождавшись половины первого, он еще раз попросил Жанвье, который больше других был в курсе дела, подежурить у аппарата.
Жена не спросила ни о чем: ответ был очевиден. Неужели он проиграл? Неужели зря доверился своему чутью? Завтра в это же время ему придется пойти к следователю и признать свое поражение. Фотография будет напечатана в газетах. Что, черт возьми, делает этот идиот? На комиссара накатывали приступы гнева.
- Он, видно, хотел только поломаться, а теперь наплевал на меня! Может быть, даже потешается над моей наивностью!
На Набережную комиссар вернулся позже обычного.
- Ничего? - машинально осведомился он у Жанвье. Тот дорого дал бы за возможность сообщить хорошую новость: на комиссара было больно смотреть.
- Пока нет.
Вторая половина дня показалась еще длиннее, чем утро. Тщетно Мегрэ пытался заняться текучкой, разобрать бумажный завал на столе. Мыслями он был далеко. Обдумывал всевозможные версии, отбрасывая одну за другой. Ему даже пришло в голову позвонить в дежурную часть.
- К вам не обращались по поводу самоубийств?
- Минутку… За ночь один случай: у Орлеанской заставы старуха отравилась газом… В восемь утра мужчина бросился в Сену… Этого удалось спасти.
- Возраст?
- Сорок два. Неврастеник.
Почему он так беспокоится? Он сделал все, что мог. Пришло время посмотреть фактам в лицо. Мегрэ мучился не потому, что его одурачили, а потому, что его подвела интуиция. Значит, дело серьезное. Значит, он больше не способен установить контакт, а в этом случае…