Лиа, Саломина. Где их отыскал Дидрих? Его мысли бесцельно блуждали, и он вдруг опять очутился на озере Куитонокис, где сидел рядом с Салли в автомобиле с открытым верхом, припаркованном к берегу. Она повернулась и поджала под себя ноги, а у нее были великолепные ноги. Говард тогда вышел из машины и устроился на мшистом валуне, бросая в воду камешки. Эллери дал ей сигарету.
"Меня звали Сара Мэсон".
Он услышал ее голос и свист птиц, взлетевших с коряги на озере.
"Это Дидс стал называть меня Салли, помимо прочих имен".
Помимо прочих имен. Лиа и Саломина?
До свадьбы он называл ее Лиа. До свадьбы… Не Сарой Мэсон, а Лиа Мэсон. Возможно, Дидриху не нравилось имя Сара, "Сара Мэсон" вызывала в воображении неверную картину: школьную учительницу с поджатыми губами или домохозяйку из Новой Англии с сеткой на редких волосах, опускающую жалюзи в скромной гостиной. А вот "Лиа Мэсон" - это нечто юное, нежное и даже загадочно звучащее. Салли оно подходило куда больше. К тому же имя говорило что-то и о Дидрихе. О каких-то потаенных и добрых чертах его характера. И Саломиной после свадьбы. Знакомое созвучие. Нет, по правде признаться, незнакомое. Оно лишь кажется знакомым из-за первых двух слогов. Дочь Ирода… Эллери усмехнулся. Тогда отчего же не Саломея? Почему Саломина? Окончание "ина" само по себе было женственным. Нет, вероятно, его изобрел сам Дидрих, равно как и Лиа. Но имена и впрямь музыкальные.
Звучат похоже на придуманные Эдгаром По.
Он сел и закурил трубку, с удовольствием запыхтел ею и проследил в зеркале за отражением взлетающих к потолку колец дыма. Подняться с места означало для него вернуться к беспрестанному хождению по ковру и отчаянию.
Эллери взял в руки карандаш и промокашку.
"Лиа Мэсон".
Он написал это имя. Да, выглядит очень мило. Снова записал его, на сей раз черными заглавными буквами:
ЛИА МЭСОН
Ого, и что из него получается? Лиа Мэсон - человек-башня для силоса.
Он опять написал фразу с сельскохозяйственным привкусом. Теперь она приобрела такую форму:
Лиа Мэсон
Человек-башня для силоса
Эллери еще минуту изучал буквы ее имени, а после написал:
О, животные
Повестка в суд? Он хмыкнул.
Ему быстро пришел в голову следующий вариант:
Ногти Эмоса
А затем несколько новых:
Сиам Заем
Почта Сын
Аламо Грех
Мона Лиза
Сал
Мона Лиза.
Мона Лиза?
Мона Лиза!
Вот в чем было дело. Вот в чем было дело. В ее улыбке. В умной, печальной, загадочной, преследующей, непонятной улыбке! Тогда, в прошлом году, Эллери размышлял, встречался ли он прежде с Салли. Нет, он никогда ее прежде не видел. Но у Салли была улыбка Моны Лизы, точно такая же, словно она, а не Джоконда позировала да Винчи для портрета и…
И Дидрих тоже заметил ее улыбку?
Несомненно, Дидрих видел ее, и не раз. Дидрих был в нее влюблен.
Сумел ли он уловить это сходство?
Глаза Эллери затуманились.
Он поглядел на исписанную промокашку:
Лиа Мэсон
Сал
И почти механически закончил незавершенный вариант:
Саломина
Лиа Мэсон, Мона Лиза, Саломина.
На его виске запульсировала жилка. Мужчина влюблен в женщину. У нее провоцирующая, знакомая улыбка, и он определяет ее как улыбку Моны Лизы. Ее фамилия Мэсон. Мужчина уже в годах, а женщина молода, и она его первая и единственная любовь. Его страсть станет сильной, ведь у него аппетит изголодавшегося человека. Должно быть, он, особенно до брака, всецело поглощен предметом своей страсти и мечтает утолить голод. Он одержим этой женщиной, все в ней восхищает его и обостряет его зрение. А он чуткий человек и многое умеет различать. Открытие Моны Лизы приводит его в восторг. Дидрих играет с ним, с удовольствием перебирая буквы. Он записывает: "Мона Лиза".
Внезапно он замечает, что пять букв, составляющих имя и фамилию Сары Мэсон, дублируют имя Мона Лиза. Теперь ему это не просто нравится, а доставляет наслаждение. Он крадет букву "М", одно "а" "с", "о" и "н" у "Моны Лизы". Остаются три буквы - "Л", "и", "а". Что же, перед ним, в сущности, новое имя! И оно звучит похоже на "Леа", хотя выглядит во много раз лучше. Лиа… Лиа Мэсон… Мона Лиза, Лиа Мэсон.
Он втайне переименовывает свою возлюбленную. С тех пор в его помыслах Сара превращается в Лиа.
А затем в один прекрасный день он открывает ей дверь. Он произносит это имя. Вслух, громко "Лиа". Он еще стесняется. Но она женщина, и он обожает ее. Ей имя тоже приходится по вкусу. Отныне она посвящена в его тайну. Когда, кроме них, никого нет, он называет ее Лиа.
Они женятся и после свадьбы проводят медовый месяц в путешествии.
Наступает пора соединения, когда их тела проникают друг в друга, и ничего уже не существует за пределами их любовного пространства - ни друзей, ни деловых контактов. Их ничто не отвлекает, да у них и нет возможности на что-либо отвлечься. Каждый поглощен другим и как будто растворен в нем или в ней. Жизнь отходит в сторону Их соответствие друг другу куда важнее дома, а имя способно стать секретом вселенной. Она спрашивает его, как ему пришло в голову имя Лиа, или, если он успел сказать об этом раньше, он опять ей объясняет. Он весел, смел, изобретателен. Но "Лиа Мэсон" ей больше не подходит. Ведь она уже не Мэсон, и ей нужно подыскать другое имя. Возьми в руки карандаш и бумагу, Дидрих, и продемонстрируй свои безграничные возможности. Какой же ты отличный, умный, по-настоящему романтичный молодой-старый пес! Ты одновременно и Хотспур и Д'Артаньян, так что прочь все преграды! Живи и радуйся! Фи-фа-фум! Абракадабра! Еще быстрее! "Саломина".
Они долго смеялись над его выдумкой, и, несомненно, она сказала, что Саломина - самое звучное и красивое имя после Евы. Однако ей кажется, что оно удивит окружающих, а разъяснять его как-то неловко. Он мрачно согласился с ней, и они сошлись на компромиссном варианте "Салли", вполне пригодном для общества. Должно быть, в то время она решила, что заплатила минимальную цену за возвращение любви этого замечательного титана.
Эллери вздохнул.
А может быть, все происходило совсем иначе. Как будто разница существенна.
Как будто он не занялся игрой в слова, чтобы погубить в зародыше свою нерожденную книгу.
Он поднялся из-за стола и вновь принялся расхаживать по ковру, готовясь к…
Но ему было интересно узнать, пусть и с опозданием, что бедный Дидрих тоже любил сочинять слова и порой поигрывал в анаграммы. Он вспомнил, как заметил однажды на столе у Дидриха книгу акростихов…
Анаграммы?
Анаграммы! Да, так оно и было. Странно, но он не улавливал этого, пока не написал имена Лиа Мэсон и Саломина, составленные из тех же букв алфавита, что и "Мона Лиза". И они образовали анаграмму.
Потому что анаграмма…
Поставив на скульптуре подпись "Г.Г. Уайи", Говард нарушил заповедь "не произноси имени Бога твоего всуе…". И это крайне любопытный пример… Здесь он подражал каббале, оккультистам-теософам, считавшим, будто каждая буква, слово, число и ударение в Писании содержат в себе скрытый смысл… И если вы присмотритесь к буквам, из которых состоят инициалы и фамилия Г.Г. Уайи, то обнаружите, что они образуют анаграмму - Яхве.
"Г.Г. Уайи - Яхве. Анаграмма. Отметим, какой это был номер, - один из десяти гвоздей, забитых в крышку гроба Говарда". Эллери ощутил тиканье в голове. То же самое, старое биение пульса.
- Ну что тебя так взволновало? - раздраженно обратился он к своему пульсу.
"Значит, Дидрих играл в анаграммы. Он получал от игры интеллектуальное удовлетворение. И Говард, к сожалению, тоже…
К сожалению…"
Эллери не на шутку рассердился на себя.
"Возможно ли, что двое мужчин, живущих в одном доме, в равной мере были склонны составлять анаграммы?
Черт побери, почему бы и нет. Ведь немало мужчин, живущих в одном доме, в равной мере склонны пить бурбон, а не что-нибудь еще. Как бы то ни было, такое случается. Как бы то ни было, Говард мог перенять это увлечение у Дидриха. Как бы то ни было, зачем я ломаю над этим голову?"
Теперь он пришел в ярость от собственного упрямства.
"Дело закрыто. Решение было безупречным. Эй, ты, чертов дурень, перестань морочить себя старыми бреднями, думать о покойниках, похороненных год назад, и принимайся за работу!"
Однако все мысли, рождавшиеся у Эллери, упорно вращались вокруг анаграммы.
Через десять минут Эллери опять сел за стол, грызя ногти.
Но если Говард, по всей вероятности, перенял увлечение у Дидриха, если Говард был любителем анаграмм по ассоциациям и если Говард вообще составлял анаграммы, то почему он написал о ласковых именах Лиа и Саломина подобную фразу: "Откуда он их взял?!!"
Имена не давали Говарду покоя. Они его тревожили. И тем не менее источник их происхождения оставался ему неведом. Эллери любил анаграммы и определил источник их происхождения за пять минут. "Ну да это глупо!"
Он попытался вновь приступить к роману. И вновь потерпел поражение.
Было пять минут одиннадцатого, когда он заказал телефонный разговор с Конхейвеном.
"Я просто поговорю по телефону, - убеждал он себя. - А потом вернусь к работе".
- Детективное агентство Конхейвена, - произнес мужской голос.
- Э… э… здравствуйте, - неуверенно начал Эллери. - Меня зовут Эллери Квин, и я…
- Эллери Квин из Нью-Йорка?
- Да, верно, - подтвердил Эллери. - Э… знаете, Бер-мер, меня кое-что беспокоит в связи с одним старым делом, и я решил проверить ряд подробностей. А потом я с облечением вздохну, совсем как старая дама в кресле-качалке, разматывающая клубок ниток.
- Ну конечно, Эллери. Я сделаю все, что смогу. - Бермер держался подчеркнуто дружелюбно. - И я причастен к этому делу?
- Да, в какой-то степени.
- А о каком деле идет речь?
- О деле Ван Хорна из Райтсвилла. Год тому назад.
- О деле Ван Хорна? Сколько же вокруг него было шума! Мне и самому захотелось поучаствовать. Тогда бы мне достался хоть кусочек газетной полосы, а то вы все себе заграбастали, - засмеялся Бермер, дав понять, что говорит с Эллери как мужчина с мужчиной.
- Но вы в нем участвовали, - возразил Эллери. - Нет, разумеется, не в этой хорошо оплаченной газетной грязи, а немного раньше. Вы ведь провели одно расследование для Дидриха Ван Хорна и…
- Для кого я провел расследование?
- Для Дидриха Ван Хорна. Отца Говарда Ван Хорна.
"Я обратился в одно респектабельное агентство в Конхейвене".
- Для старика этого убийцы? Эллери, да кто вам об этом сказал? - удивился Бермер.
- Он и сказал.
- Кто-кто?
- Старик этого убийцы. Могу привести вам его слова: "Я обратился в одно респектабельное агентство…"
- Ну, это не ко мне. Я никогда не работал ни на кого из Ван Хорнов. Не судьба. Возможно, он имел в виду агентство в Бостоне.
- Нет, он говорил о Конхейвене.
- Один из нас, наверное, пьян! И что же я должен был расследовать?
- Вы должны были отыскать настоящих родителей его приемного сына. Того самого Говарда.
"Несколько минут назад мне позвонили из Конхейвена. Это был глава агентства. Они раскопали всю историю…"
- Я этим не занимался.
- Но вы же глава агентства, не так ли?
- Конечно.
- А кто возглавлял его в прошлом году?
- Я. Оно мое. И я уже пятнадцать лет в бизнесе.
- Но быть может, он поручил расследование кому-то из ваших сотрудников…
- У нас лишь один сотрудник, и это я.
Эллери ничего не ответил.
Затем попытался оправдаться:
- Да, конечно. Сегодня утром я что-то плохо соображаю. А как называется другое детективное агентство в Конхейвене?
- В Конхейвене нет другого детективного агентства.
- Я подразумеваю, в прошлом году.
- И я подразумеваю прошлый год.
- Тогда о чем же мы ведем разговор?
- Я веду разговор о том, что в Конхейвене никогда не было другого детективного агентства.
Эллери опять промолчал.
- А что вам нужно, Эллери? - с любопытством осведомился Бермер. - Все, что в моих силах…
- И вы никогда не общались с Дидрихом Ван Хорном?
- Нет, никогда.
- И никогда на него не работали?
- Нет, никогда, - повторил Бермер.
Эллери промолчал в третий раз.
- Вы еще у телефона? - спросил Бермер.
- Да. Бермер, ответьте мне, вы когда-нибудь слышали фамилию Уайи? У-а-й-и? Аарон Уайи? Мэтти Уайи? Они похоронены на кладбище Фиделити?
- Нет, не слышал.
- Или о докторе Сауфбридже?
- О Сауфбридже? Нет.
- Спасибо вам. Огромное спасибо.
Эллери повесил трубку. Он подождал несколько секунд, а потом набрал номер аэропорта Ла-Гуардиа.
2
Эллери вышел из самолета в райтсвиллском аэропорте ранним августовским полднем и торопливо проследовал мимо здания администрации к стоянке такси.
Воротник его пальто был приподнят, и он плотнее надвинул на лоб широкополую шляпу. Эллери сел в такси.
- В библиотеку. На Стейт-стрит.
Лучше объехать стороной редакцию "Райтсвиллский архив".
Город дремал под августовским солнцем. По Стейт-стрит в тени вязов медленно двигались немногочисленные пешеходы. На ступенях здания суда округа двое полицейских вытирали потные шеи. Одним из них был Джип.
Эллери поежился.
- Вот библиотека, мистер, - проговорил водитель такси.
- Подождите меня.
Эллери взбежал по ступенькам библиотеки, но в вестибюле сразу замедлил шаги. Он снял шляпу и, миновав чучело орла и открытую дверь, оказался во владениях мисс Эйкин. Эллери старался выглядеть как горожанин, уныло мечтающий в жару о тихом, прохладном уголке. И надеялся, что не застанет мисс Эйкин на месте. Но ошибся - вот она, все та же старая Горгона, с острыми чертами лица. Мисс Эйкин штрафовала испуганную девочку лет одиннадцати на шесть центов за книгу, просроченную на три дня. И с подозрением глядела, как та открывает кошелек. Мужчина в пальто протер лицо носовым платком и продолжал вытирать его, пока не прошел мимо стола мисс Эйкин, очутившись в поперечном коридоре.
Эллери сунул в карман носовой платок и взялся за ручку двери с надписью "Кабинет периодики".
Стол дежурного в кабинете периодики пустовал. И в нем находилась лишь одна читательница, молодая дама, которая весело похрапывала над подшивкой старых номеров "Сатурдей ивнинг пост".
Эллери на цыпочках приблизился к папке с подшивкой "Райтсвиллский архив". Он с чрезвычайной осторожностью протащил тяжелый том, озаглавленный "1917", мимо спящей красавицы к пюпитру и потихоньку раскрыл его.
Сильный летний ливень с громом и молниями.
Тем не менее он начал с апрельских статей, решив ознакомиться и с весенними событиями.
Описание трагической гибели местного врача по дороге в город после принятых родов наверняка должно было попасть на первую полосу райтсвиллской газеты в 1917 году. Эллери просмотрел все страницы. К счастью, в те дни "Архив" выходил лишь на четырех полосах.
Он также en passant пробежал глазами колонки с некрологами в каждом номере.
Дойдя до середины декабря, Эллери прекратил чтение и положил подшивку на полку. Оставив молодую даму похрапывать над журналами, выскользнул из райтсвиллской библиотеки через черный ход с суровой надписью "Выхода нет".
Он почувствовал, как утомила его эта проверка.
Эллери направился в сторону Аппер-Уистлинг, и его руки в карманах заметно подрагивали.
У входа в здание телефонной станции Северного квартала он попытался собраться с духом, затратив на это несколько секунд. А затем вошел и спросил, нельзя ли ему переговорить с менеджером.
Какую историю он ему рассказал, Эллери и сам не мог вскоре вспомнить, и, хотя в ней не было пи грана правды, цель оказалась достигнута. Он получил телефонные справочники Райтсвилла за 1916-й и 1917 годы.
Ему понадобилось ровно двадцать пять секунд, чтобы удостовериться: в телефонном справочнике за 1916 год не значился ни один абонент по фамилии Сауфбридж.
У него ушло еще двадцать секунд, чтобы обнаружить: в телефонном справочнике за 1917 год не значился ни один абонент по фамилии Сауфбридж.
В его глазах зажглись азартные, охотничьи огоньки, и он попросил справочники за 1914, 1915, 1918, 1919 и 1920 годы.
Никакой Сауфбридж, ни врач, ни кто-либо еще, не значился и в них.
Когда он надел шляпу, ему стало не по себе.
Он решил держаться подальше от Площади. Изменив маршрут, Эллери спустился по Аппер-Уистлинг, миновал Джезрил-Лейн, Лоуэр-Мейн и свернул к Слоукем. А там пробежал целый квартал до Вашингтон-стрит.
Супермаркет Логана оживляло лишь жужжание насекомых. Отрезок пути между Слоукем и Вашингтон-стрит был пуст. Он с облегчением вздохнул и двинулся по Вашингтон-стрит, устремившись к специализированной клинике. Мельком заметил руку и красивое армянское лицо Энди Биробатьяна в райтсвиллском цветочном магазине за соседней дверью, и у него тут же отпало желание покупать цветы и думать об Армении.
Он поднялся по широкой деревянной лестнице специализированной клиники, негодуя на шум собственных шагов по старым ступеням.
На верхней площадке лестницы Эллери повернул направо, увидев знакомую вывеску "Майлоу Уиллоби. Доктор медицины".
Эллери постарайся улыбнуться, отдышался и вошел в приемную.
Дверь в кабинет доктора Уиллоби была закрыта. В приемной своей очереди ждали два посетителя - фермер с желтым лицом и полными боли глазами и беременная молодая женщина, у которой глаза были отнюдь не печальными, а скорее сонными.
Эллери сел и тоже принялся ждать. Прежняя зеленая громоздкая мебель, выцветшие рекламные плакаты фирмы "Карриер и Айвз" на стенах и прежнее потрескивание вентилятора над головой.
Дверь кабинета распахнулась, и оттуда с сияющей улыбкой вышла еще одна беременная женщина, постарше той, что сидела в приемной. Эллери увидел в кабинете старого доктора Уиллоби. Действительно старого, высохшего, сморщенного. Его проницательные глаза потускнели и сделались больше и водянистее. Он бросил взгляд на Эллери, предупредив: - Я освобожусь через несколько минут, сэр. А потом кивнул молодой беременной женщине. Она поднялась, сжимая в руке коричневый сверток, и направилась в кабинет. Доктор Уиллоби снова закрыл дверь. Когда она появилась в приемной, уже без пакета, доктор Уиллоби пригласил фермера.
После того как фермер покинул кабинет, его порог переступил Эллери.
- Вы меня не помните, доктор Уиллоби.
Старый врач передвинул сползшие на нос очки и всмотрелся: