Хотя мы вроде бы плутали по одному кругу, но что-то переменилось. Ее взгляд потеплел. Мы уже разговаривали без настороженности, как давние знакомые. Полковник мог быть доволен мной. Я смягчил ее сердце, у нее сложилось обо мне благоприятное мнение. Как о пещерном, но неопасном существе. Другой вопрос, что как в начале, так и сейчас, я не был уверен, что мы с полковником не тянем пустую фишку. Даже если у нее есть компрометирующая запись и даже если она рискнет отдать ее мне, это слишком долгий, кружной путь к Исламбеку. Оставалось надеяться, Квазимодо знал, что делал, когда послал меня сюда. Во всяком случае я познакомился с необыкновенной женщиной. Ни один судья в мире не признал бы ее праведницей, зато в ней непостижимым образом – в слове и жесте – ощущалось изысканное благородство, свойственное лишь избранным. Дикая мысль пришла мне в голову. Проститутка она или нет, наложница восточного бая или расчетливая охотница за женским счастьем, но на этой роскошной кухне рядом с ней мне вдруг стало уютно до такой степени, что я охотно остался бы здесь навеки. Мысль тем более бредовая, что за душой у меня ни гроша – в ее, разумеется, масштабах.
– Расскажу одну историю, Володечка, – дружески чокнулась со мной рюмкой. – Вы бывали когда-нибудь в Англии?
– Откуда? Я же совок.
– Там есть милое местечко под названием Оксфорд. Престижный университет и все такое. Там теперь учится много студентов из России. Кстати, оказывается, некоторые партийные бонзы и в прежние времена ухитрялись посылать туда своих отпрысков. За государственный счет, естественно. Это называлось "по обмену"… Теперь туда попадают в основном дети отечественных бандюков, которых ласково прозвали новыми русскими. Среди россиянской буржуазии это считается хорошим тоном. Там среди прочих учится некая девушка, ей восемнадцатый год, – Марианна Сударушкина. Очень талантливая, подает большие надежды. Официально числится дочерью одного средней руки банкира, но это неправда. На самом деле она дочь Гараева. Внебрачная дочь. У него, Володечка, много внебрачных детей, даже я при желании могла себе это позволить. Вот вы, наверное, не знали, а грозный Исламбек исключительно чадолюбивый джигит. Он размножается с быстротой белуги. Но суть не в этом. Марианна ему дороже всех. Это его душа, как он сам говорит. На то есть особые причины, но не будем о них. Тайна сия велика есть – и не мне принадлежит. Вообще, если бы он узнал, что я проболталась о Марианне, убил бы не задумываясь, каким-нибудь особо впечатляющим способом. И был бы прав. Понимаете, к чему клоню, Володечка?
В голове у меня слегка помутилось, но не оттого, что услышал, а от многократно повторенного "Володечки", произносимого с невероятно двусмысленной интонацией.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Тот, кто мне помогает, наверное, сумеет использовать эту информацию.
– На здоровье, – сказала она.
ТИХАЯ СМЕРТЬ.
ПУТЬ КИЛЛЕРА
Третий день Филимон Сергеевич безвылазно сидел в "люксе" – и ждал. Больше ничего не оставалось. Адвокат Ковда свою часть дела выполнил. Голубиной почтой по всем рынкам, по всем злачным местам, где гнездилось московское кочевье, разослана важная депеша: есть человек, который за сведения о местопребывании Руслана Атаева по кличке Кожемяка отвалит не глядя пять кусков. Депеша обязательно сработает, хотя может дать двоякий результат. Хотя это против законов чести, но Руслана рано или поздно сдадут, потому что у него слишком много врагов. Сдадут не государству, а именно вольному охотнику. Вариант проверенный. Второй результат, не самый благоприятный: люди Кожемяки первыми прознают, что кто-то чересчур рьяно интересуется их хозяином, и опередят любителя халявы. В принципе Филимона Сергеевича устраивало и то и другое.
Пока же он в полную меру наслаждался купленной свободой и возвращенным здоровьем: пил и жрал вволю, крутил видак, заказывал в номер прелестных юных девчушек, которые на вопрос: "А что вы умеете, детки?" – невинно опустив глазки, отвечали: "Все!"
Между тем по настроению вдруг начал он как-то некстати задумываться о дальнейшей судьбе, то есть о том, как распорядиться оставшейся жизнью. Да и почему некстати: он не так уж молод, шестой десяток разменял, может, имеет смысл перебраться в какой-нибудь тихий городишко, завести наконец дом, жену, детишек, растить свой сад, рыбачить, а в свободное от трудов праведных время писать книгу, которую давно задумал. Конечно, понятно, отчего вдруг потянуло на палтусину: облом с майором Сидоркиным что-то разрушил в его психике, сбил кураж. Когда-то слыхал побывальщину, что для таежного охотника самый опасный – сороковой медведь: либо ты его возьмешь и будешь дальше жить припеваючи, либо он тебя задавит. Магомай не подсчитывал, но, возможно, майор и был его сороковым медведем.
Книга, которую собирался написать, должна была явить миру слепок его блистательной судьбы и принести заслуженную публичную славу, но для нее, как и для нормального безупречно выполненного убийства, требуется вдохновение, ибо и то и другое является произведением искусства. Для неподготовленного уха это, возможно, прозвучит кощунственно, но мыслящий человек, сумевший проникнуть в природу вещей, оценит оригинальность и точность сравнения. Для истинного произведения искусства потребно, как уже сказано, вдохновение или, другим словом, тот самый кураж, состояние парения, полета, когда становится возможно все невозможное. За свою жизнь Магомай сменил столько фамилий и личин, столько раз выходил сухим из воды, что на каком-то этапе искренне уверовал в свое неземное происхождение, тем горше было убедиться, что он уязвим, как всякий простой смертный, летящий свинец так же разрушителен для его божественного естества. Открытие погрузило его в затяжную, мучительную депрессию, и чтобы справиться с ней, надо было, вероятно, заново родиться.
На третий день к вечеру позвонил Иероним Ковда и доложил, что нужный человечек, с нужными сведениями, кажется, нашелся. У Филимона Сергеевича балдели в ванной, в джакузи две обкуренных девчушки лет по шестнадцати, похожие на озорных, трепещущихся мотыльков. Он только что забавлялся тем, что в шутку по очереди топил то одну, то другую. При этом заунывно читал им наставления о добродетельных юных леди, которые не ловят кайф в номерах богатых клиентов, а занимаются музыкой или читают умные книги. Забава нравилась мотылькам, они были в том состоянии, когда разница между жизнью и смертью становится неуловимой, и заливались смехом, как два колокольчика. Обе от души радовались, что попался такой прикольный, незлой дяденька с волосатым пузом.
– Что за человечек? – спросил Магомай в сотовую трубку.
– Назвался Петром. Пьяненький. По разговору что-то вроде бомжа или цыгана.
– Пустой номер.
– Нет, Маго. Похоже, нет. Сказал, что он ночной сторож в каком-то дачном поселке на Рублевском направлении. Там черные откупили много землицы, понастроились. Вполне возможно, у Атая там запасное лежбище. Этот Петр поклялся, что знает, о ком речь.
Филимон Сергеевич в который раз подивился широте охвата голубино-электронной почты.
– Где он?
– Кто?
– Бомж этот самый где?
– Перезвонит через десять минут. По телефону ничего не скажет. Будет говорить только, когда увидит наличные. Мелкота. Мусор.
– Хорошо, – Магомай на секунду задумался. – Пусть к шести утра подъедет на Киевский вокзал.
– Он не подъедет, Маго. Побоится. Говорю же, мелкота.
– Что предлагаешь?
– Придется ехать к нему. Ты как?
Ничего не поделаешь, подумал Магомай. Начиналась работа, значит, все удовольствия побоку. Хватит, отдохнул.
– Бери адрес. Жду… Только прощупай еще разок. Неохота делать пустую ходку.
– Тебе понадобится тачка?
– Это не твоя проблема, Ероша…
Из джакузи торчали два растрепанных куделька с блестящими глазками, а также пухлые золотистые ручки, грудки и ножки. Утопленницы хохотали, как буйно помешанные. Но у самого Филимона Сергеевича настроение уже переменилось.
– Чего гогочут, трещотки, – удивился он. – Увидали бы вас родители в таком виде, небось, от горя поседели бы. Вот скажите, зачем вы родились на белый свет? Для какой необходимости?
– Чтобы дяденек ублажать, – в голос завопили мотыльки, обрызгав его теплой пеной. Магомай недовольно утер мыло с лица, потом притопил обеих одновременно, захватив по одной в каждую руку. Подержал подольше, чтобы опамятовались. Когда вынырнули, от веселья ничего не осталось: лишь губками воздух ловили, как рыбы.
– То-то и оно, – посочувствовал Магомай. – Надобно понимать. Человек рожден не для смеха, а для скорбного раздумья о смысле бытия… Ну ладно, оделись – и геть отсюда. Не до вас теперь.
Девчушки кое-как похватали трусишки и юбчонки, натянули на мокреть, еще малость помаячили в дверях в ожидании денежной добавки, но наткнулись на наивный, голубенький взгляд и сгинули в мгновение ока. Таких учить не надо, от природы ученые.
…На 35-м километре Рублевского шоссе Магомай оказался в седьмом часу, ранним, еще не процветшим, хмурым утром, выглядывающим из лесных щелей, как глазки хорька из норы. Пожилой водила-таксист, подрядившийся отвезти туда и обратно, знал эти места – уверенно свернул на боковую дорогу и вскоре вырулил к железным воротам, стоящим среди чиста поля, как в сказке, вне всякого забора, как бы сами по себе. Точно так же одиноко и странно возвышалась возле леса ретрансляторная башня, усеянная мигающими огоньками, как новогодняя елка. Из глубины пространства выступали смутные очертания новорусских замков, выстроившихся вдоль леса, будто двухэтажные кирпичные солдаты в строю. Возле ворот на приступочке дымил сигаркой мужичок в ватнике и кепчонке, закрывавшей пол-лица. Никто другой это не мог быть, кроме бомжа Петра.
Магомай подошел, спросил:
– Меня дожидаешься, служивый?
Мужичок поднял голову.
– Ежели вы Виктор Федорович, то вас. По телефону сказано было, Виктор Федорыч подъедет.
Точно, спившийся русачок, страдающий с похмелья. Им теперь нет числа на просторах обеспамятевшей отчизны. И у каждого за душой маленькая мечта о том, что в один прекрасный день с неба свалится большая халява. Вишь, и этот раззявил пасть на крупную добычу, аж на пять кусков.
Филимон Сергеевич знал, что в своем сером плаще, в очках и в черной шляпе он производит благоприятное, неопасное впечатление. Когда утром, собравшись, глянул в зеркало, решил: чистый бухгалтер, – и тут же почувствовал себя именно бухгалтером небогатой фирмы.
– Давай, что ли, Петя, отойдем куда-нибудь… Не здесь же толковать.
– Куда еще?
– Да вон хотя бы в лесок, – махнул рукой Магомай. Таксист не вылез из машины и, похоже, сразу прикорнул.
– А бабки с вами? – недоверчиво поинтересовался сторож.
– И бабки, и гостинец для тебя, милый, – улыбаясь, Филимон Сергеевич показал из сумки горлышко бутылки. Бомж оживился, привстал.
– А-а, тогда конечно, давай отойдем.
Отшагали метров сто до ближайшей опушки. Земля чавкала под подошвами, набрякла осенней влагой, хотя дождей не было в последние дни. Устроились на поваленном дереве, при этом Филимон Сергеевич, как положено бухгалтеру, подстелил газетку. От ворот их здесь уже не разглядеть.
– Слушаю тебя, Петр, не знаю, как по батюшке величать… Выкладывай свои сведения. Почему думаешь, что это тот человечек, какого ищем?
– Слышь, Виктор Федорыч, может, дашь сперва глотку промочить?
Магомай передал ему бутылку "Кристалла". Мужик прильнул к горлышку и пил долго, но выпил немного. Больше кашлял, перхал, трясся весь, как деревце под ураганом. Но подлечился кое-как. Спросил окрепшим голосом:
– Сам не примешь?
– Нельзя. Язва.
– Ага, понимаю… Куревом не богат?
Магомай отдал пачку "Явы". Он все предусмотрел. Вплоть до марки сигарет. Если бы угостил мужичка чем-нибудь подороже, покачественней, тот вполне мог насторожиться.
– Полегчало, Петь?
– Не то слово.
– Так давай, колись.
– Виктор Федорыч, не обидишься, хотелось бы на денежки поглядеть.
– Зачем обижаться, вот, гляди, – из той же сумки Филимон Сергеевич извлек пачку долларов, перехваченную резинкой, показал, но в руки не дал. – После пересчитаешь, сперва товар.
– Еще можно глоточек?
– Пей, вся твоя… Почему уверен, что это тот человек, кого ищут?
Бомж хитро прищурился.
– Ах, Виктор Федорыч, потому уверен, что точно знаю. Мы же не безголовые. Наблюдаем, прикидываем. Строился действительно не сам, под какого-то родича ладил. У того фамилия смешная – Башибузуков. Но иногда появлялся с контролем. Поселок молодой, тут все недавно обжились… Мы люди пропащие, из жизни выкинутые, на нас никто внимания не обращает, как на мошкару, однако все примечаем. Кто, где, по какой таксе… Он это, Атаев Русик. Рабов с пяток держит постоянных, из нашего брата, из россиян. Все как положено. Оккупация.
Под разговор Петр осушил уже с половину бутылки, совсем взбодрился. Похмельный говорун налетел.
– С неделю как прибыл среди ночи – и закрылся наглухо. Днем вообще не выходит, по темноте только гуляет. И не едет к нему никто. Мы с Сухоротым сразу смекнули – в ухороне он. Для здешних мест обычное дело. Тут многие по надобности отсиживаются. Природа, все на виду, каждый новый человек приметен. Менты не суются. Чего еще надо, чтобы нервы подлечить. Не сомневайся, Виктор Федорович, он это. Да у меня доказательство есть. Мы с Сухоротым, когда услыхали про награду, фотку сделали из кустов. Не очень хорошо получилось, но различить можно.
– Дай, – потребовал Филимон Сергеевич.
– С превеликим удовольствием.
Со смазанной фотографии, стоя как-то боком, выглядывал грузный мужчина, смахивающий на ворона. Живого Атаева Филимон Сергеевич никогда не видел, но с той фотографией, какую получил в "Золотом квадрате", сходство имелось. Бросил фотку в сумку.
– Вроде похож… Значит, какой его дом, покажи отсюда.
– Вона, третий от краю, с башенкой… Видишь?
– А сколько всего домов?
– Полтора десятка.
– Народу много бывает?
– К вечеру обыкновенно съезжаются. Девок привозят. В баньках парятся. Но аккуратно. Друг с дружкой компании не водят. Замкнутый народец. Собственной тени остерегаются.
– Сядь, не маячь… Сколько у него людей? Охрана какая?
– Дак сказал же, пятеро рабов… Так это вроде не люди. Так уж, ползают по двору туда-сюда. Повар Федотыч. Серьезный мужчина. В ресторане "Прага" работал. Но он уж в возрасте, далеко за семьдесят. Еще баба какая-то черная, домоправительница. Вроде с гор привез. Ее толком никто не видел, башка платком замотана. По нашему не смыслит ни бельмеса. Я однажды…
– В личной охране кто?
– Двое гавриков с ним приезжают, и сейчас они здесь. Целиком в пулеметных лентах.
– Что значит в пулеметных лентах?
– Ну такие, как в кино про гражданскую… Чтобы страшнее было. Ребята серьезные, к ним не подступись. При кинжалах, естественно. Чуть что, враз приколют. Либо из "стингера" пальнут. У них как-то Сухоротый сигаретку попросил – еле убежал. До леса гнали, он в овраг сиганул, в болото, там укрылся. Два дня не вылезал.
– Собаки есть?
– Как не быть. У всех есть. Ночью спускают, днем на цепи ходят. Дикие кобели, вся морда в пене… Не-е, Виктор Федорыч, коли надумали в гости, без приглашения лучше не соваться. Вмиг уроют – и следов не найдешь… Дак ежели больше нет вопросов, давайте, что ли, рассчитываться помаленьку, а, Виктор Федорыч?
И впрямь светало – пора было сматываться. Магомай не собирался раскошеливаться, но и убивать полудурка не было нужды. Как профессионал, Филимон Сергеевич никогда не брал на себя лишней крови, не подкрепленной контрактом либо какими-то высшими соображениями, как в случае в майором. Похмелившийся сторож-бомж был ему симпатичен. Невинное, безвредное создание, как оживший куст у дороги. Филимон Сергеевич ценил в человеческих существах способность оборачиваться растением уже при жизни и получать удовольствие от самых простых вещей: от лишнего глотка ханки, от солнышка на небе, от соленого гриба в банке. В этих существах не было уныния и злобы, в отличие от тех гадов, с какими ему приходилось вступать в деловые отношения. Мечта полудурка о несметном богатстве, которое он может получить, продав ближнего своего, не вызывала у него раздражения или брезгливости. Точно так же ребенок, рожденный в нашей россиянской семье, списанной на бой чубайсятами, все равно тайно помышляет о блестящем, сверкающем велосипеде с шестнадцатью передачами.
– Что же ты, Петя, один горе мыкаешь? Или есть у тебя кто? – спросил неизвестно зачем.
Полудурок, с вожделением косясь на сумку, солидно ответил:
– Как не быть. Человеку одному нельзя, пропадет. Кошечка со мной прижалась, Наиной прозвал. В честь жены бывшего императора… прежде семья была, пока с круга не сошел. Жена Марусечка и сынок Виталик. Они и сейчас где-то есть. Спонсирую по мере возможностей. Из нынешней суммы отошлю как минимум половину.
– А остальные на что потратишь?
Сторож мечтательно пожевал губами, в рассветных лучах его синюшный лик обрел очертания вечности.
– Ах, Виктор Федорыч, небось думаете, коли человек обездоленный, дак ему и деньги не нужны? Совсем напротив. Я вот давно смекаю, не махнуть ли в Европу, да все случай не выпадал.
– Зачем тебе Европа, Петя?
– Хотя бы самому убедиться, что не обманули. Что есть истинный рай на земле, а не токмо на небе.
Магомай его понял и ответно загрустил.
– Ладно, допивай, голубчик, и пересчитаешь деньжата, чтобы ошибки не вышло.
Сторож задрал башку, смакуя последние глотки, а Филимон Сергеевич достал из сумки кожаный мешочек, набитый свинцовой дробью – оружие ночного добытчика. Дал допить несчастному, потом сбоку, враскрутку вмазал мешочком в висок. Бомж повалился с дерева, чудно хлюпнув всем своим пропитым естеством. Филимон Сергеевич, натужно покряхтывая, оттащил тело в кусты, закидал ветками. Ничего, очухается часика через три-четыре. Из доброты душевной прилепил ему ко лбу сторублевую ассигнацию. Опохмелись еще, сударик. Вот вся твоя красная цена. Он не опасался, что обиженный полудурок кому-нибудь проболтается о случившемся. Себе дороже выйдет.
Отряхнул плащ, вскинул сумку на плечо – и не спеша, стараясь ступать по сухому, вернулся к машине. Таксист кемарил, сидя за баранкой, под приятное пение Газманова: "Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом…"
Магомай растолкал водилу.
– Поехали, сынок.
Сынку было далеко за пятьдесят, но обращение он воспринимал как должное. Так было всегда. Люди, с коими доводилось общаться Магомаю, словно нутром понимали, что всякое сказанное им слово соответствует реальности.
– Обратно в Москву?
– А куда еще? Не в Париж, поди…
С водилой, конечно, придется обойтись иначе, его в свидетелях оставлять нельзя. Подумав, Магомай добавил:
– Давай на Яузу… Знаешь, где железнодорожные склады?
– Знаю, – кивнул водила, зевнув.