- Поедем, - настаивал Эдди. - Нельзя же быть таким отшельником. Устрой себе вечер отдыха. Там будут отличная выпивка, отличные собеседники, даже симпатичные телки. И ты сможешь завязать нужные знакомства. Критику будет труднее смешивать тебя с грязью, если он пил с тобой виски. И издатель, возможно, внимательнее отнесется к твоей рукописи, если познакомится с тобой на вечеринке и поймет, какой ты хороший парень.
Эдди знал, что издателя для нового романа у меня нет. Тот, что издал мою первую книгу, не желал меня видеть, потому что ему удалось продать только две тысячи экземпляров, а до карманного издания дело так и не дошло.
Короче, я поехал с Эдди на вечеринку и встретился с Озано. Он не подал вида, что помнит то интервью. Я не стал напоминать ему об этом. Но неделю спустя я получил от него письмо. Озано интересовался, нет ли у меня желания подъехать к нему и поговорить о работе, которую он мог бы мне предложить.
Глава 23
Я согласился на предложение Озано по многим причинам. Работа предлагалась интересная и престижная. Поскольку главным редактором самого влиятельного в стране книжного обозрения Озано назначили несколько лет тому назад, у него возникло немало проблем со своими подчиненными, так что мне предстояло занять место его первого заместителя. Платили отменно, опять же работа не мешала мне писать роман. И потом, дома я был слишком счастлив. Я превращался в буржуа-отшельника. Счастье шло рука об руку со скукой. Мне стало недоставать острых ощущений. В голове бродили воспоминания о побеге в Вегас, о том, как я мучился там от одиночества и отчаяния. Безумие, конечно, с восторгом вспоминать едва ли не самые тяжелые дни в своей жизни и презирать счастье, поднесенное на тарелочке.
Но основной причиной, повлиявшей на мое решение, стал сам Озано. Конечно же, он был знаменитейшим писателем Америки. Его хвалили за удачные романы, его превозносили за стычки с законом и революционные взгляды на общественную жизнь. Да еще бесконечные амурные похождения, о которых только и писали газеты. Он боролся со всеми и против всех. И при этом на вечеринке, куда привел меня Эдди Лансер, на него смотрели с обожанием и слушали, затаив дыхание. А ведь там собрался цвет литературного общества, люди, которые сами умели привлечь к себе внимание.
Должен признаться, Озано очаровал и меня. На вечеринке он вступил в спор с самым влиятельным литературным критиком Америки, кстати, близким другом и поклонником его таланта. Но критик позволил себе высказать мнение, что публицисты - тоже люди творческие, а некоторых критиков даже можно назвать писателями. Вот тут Озано и набросился на него.
- Ах ты паршивый членосос! - орал он со стаканом в одной руке и с высоко поднятой второй, словно он хотел съездить критику по физиономии. - У тебя хватает наглости кормиться творчеством настоящих писателей и при этом заявлять, что ты тоже писатель? Ты даже представить себе не можешь, что такое творчество! Писатель создает книгу из ничего, вычерпывает ее из себя, ты это понимаешь, гребаный говнюк? Он все равно что паук, только вся паутина находится внутри его тела. А уж потом, когда книга готова, появляетесь вы и начинаете обсасывать ее. Только сосать вы и можете, ни на что другое не годитесь.
Его оппонент опешил: ведь он только что хвалил публицистические книги Озано и говорил, что они - образец творчества.
А Озано отошел к группе женщин, которым не терпелось воздать положенные ему почести. Но среди них нашлись две феминистки, и буквально через минуту-другую эта группа оказалась в центре внимания. Одна из женщин яростно кричала, наскакивая на Озано, а тот слушал с пренебрежительной улыбкой, его зеленые змеиные глаза поблескивали, как у кота. Наконец заговорил и он:
- Вы, женщины, хотите равенства, но даже не понимаете механизма власти. Ваша козырная карта - манда, и вы трясете ею перед вашими оппонентами. Предлагаете ее. Если б не половой орган, вас бы вообще никто не слушал. Мужчины могут жить без любви, но не без секса. Женщинам необходима любовь, а без секса они могут и обойтись. - Окружающие его женщины дружно запротестовали, но Озано стоял на своем: - Женщины жалуются насчет замужества, тогда как это самая лучшая сделка, которую им удается заключить в своей жизни. Замужество - что государственные облигации, которые мы покупаем за их надежность. Существует инфляция, существует девальвация. Для мужчин ценность женщин только уменьшается. Знаете почему? Потому что с годами женщины падают в цене. А мы повязаны с ними, как со старым автомобилем. Возраст бьет по женщинам куда сильнее, чем по мужчинам. Можете вы представить себе пятидесятилетнюю телку, которая затаскивает двадцатилетнего парня в свою постель? И очень мало женщин располагают финансовыми возможностями покупать юность, как это делают мужчины.
- У меня двадцатилетний любовник! - запальчиво воскликнула симпатичная женщина лет сорока.
Озано усмехнулся.
- Я вас поздравляю. Но давайте подождем, пока вам стукнет пятьдесят. Молодые конкурентки уже сейчас дают всем, так что вам придется искать любовников в начальной школе и соблазнять их обещанием купить десятискоростной велосипед. И вы думаете, что ваши молодые любовники влюбляются в вас точно так же, как молодые девушки влюбляются в мужчин? Фрейдистский комплекс отца работает на нас, а отнюдь не на вас. Должен повторить, что мужчина в сорок выглядит более привлекательно, чем в двадцать. Это заложено на биологическом уровне.
- Чушь, - возразила симпатичная сорокалетняя женщина. - Молодые девушки дурят вас, а вы им верите. Привлекательности у вас не прибавляется, зато появляется власть. И законы на вашей стороне. Когда мы придем во власть, мы изменим эти законы.
- Вы примете законы, заставляющие мужчин делать операции, чтобы с возрастом они становились уродливее. Во имя справедливости и равноправия. Вы, возможно, будете резать нам яйца. Исключительно по закону. Но это ничего не изменит. Знаете самые худшие поэтические строки? Браунинг: "Старей со мной! И лучшего дождись…"
Я стоял неподалеку и слушал. Слова Озано меня не пронимали. Я полагал, что он несет чушь. Во-первых, наши идеи насчет писательства разнились. Во-вторых, я терпеть не мог литературных разговоров, хотя прочитывал все критические статьи.
Что требовалось для того, чтобы быть писателем? Не чувствительность к чужой боли. Не тонкое понимание окружающего мира. Не состояние экстаза. Эти слова предназначались для непосвященных. Правда же заключалась в том, что писатель - тот же "медвежатник", который вертит диск сейфового замка и прислушивается к щелчкам, чтобы отыскать правильную комбинацию цифр. После пары лет усилий дверца может открыться, а ты - начать печататься. Но беда в том, что зачастую сейф оказывается пуст.
Это чертовски тяжелая работа, несущая с собой массу проблем. Ты не можешь спать по ночам. Ты теряешь уверенность в себе при общении с другими людьми и окружающим миром. Ты становишься трусом, тебя страшит повседневная жизнь. Ты уходишь от ответственности в эмоциональной сфере, но жить по-другому ты просто не можешь. Возможно, поэтому я гордился той белибердой, которую писал для журналов и книжных обозрений. Я обрел в этом определенные навыки, отточил мастерство. Я вышел за рамки неудачливого гребаного писателя.
Озано никогда этого не понимал. Он всегда стремился стать писателем и творить, хотя бы создавать иллюзию творчества. Поэтому годы спустя он не мог понять Голливуд, не мог понять, что кинобизнес еще очень молод, что это еще ребенок, не научившийся пользоваться горшком, и его нельзя винить за то, что он на всех гадит.
- Озано, вы покорили огромное количество женщин. В чем секрет вашего успеха? - спросила одна из женщин.
Все рассмеялись, в том числе и Озано. Этим он еще больше восхитил меня: мужчина, пять раз женившийся, который мог позволить себе смеяться.
- Прежде чем я подпускаю их к себе, я говорю, что все должно быть на сто процентов так, как считаю я, и не иначе. Они понимают мою позицию и принимают ее. Я всегда говорю им, что они могут катиться на все четыре стороны, если что-то перестанет их устраивать. Не надо споров, объяснений, не надо переговоров, просто встала и ушла. Я этого не могу понять. Они говорят "да" и переезжают ко мне, а потом тут же начинают нарушать правила. Они пытаются добиться, чтобы на десять процентов все было, как хотят они. А если не получают своего, затевают ссору.
- До чего замечательное предложение! - воскликнула другая женщина. - И что они получают взамен?
Озано огляделся, а потом ответил без тени улыбки:
- Их трахают.
Женщины обиделись.
* * *
Решив, что я буду у него работать, я перечитал все его книги. Ранние романы были выше всяких похвал. Великолепный сюжет, запоминающиеся персонажи, масса свежих идей. Потом книги становились все помпезнее, он все более напоминал важного человека, увешанного наградами. Но все его романы давали возможность поработать критикам, истолковать, обсудить, похвалить. Я пришел к выводу, что три его последние книги не стоят бумаги, на которой их напечатали. Критики придерживались противоположного мнения.
* * *
Я начал новую жизнь. Каждый день уезжал в Нью-Йорк и работал с одиннадцати утра до вечера. Помещения, которые занимала редакция книжного обозрения, впечатляли размерами. И везде, везде лежали книги. Каждый месяц они поступали тысячами, тогда как в неделю мы могли публиковать порядка шестидесяти рецензий. Но просмотреть требовалось все. Своих работников Озано гладил по шерстке. Постоянно спрашивал меня о моем романе, даже предлагал прочитать, прежде чем я отправлю его в издательство, и дать квалифицированный совет, но я из гордости отказывался. Несмотря на его славу и мою безвестность, я считал себя лучшим романистом.
Проведя долгий вечер за составлением плана работ, какие книги рецензировать в каком номере и кому дать заказ на рецензию, Озано пил виски из бутылки, которая хранилась в его столе, и читал мне пространные лекции о литературе, жизни писателя, издателях, женщинах - короче, по любой занимающей его на тот момент теме. Последние пять лет он продолжал работу над своим большим романом, тем самым, который должен был принести ему Нобелевскую премию. Даже получил под него у одного издательства огромный аванс. Издатель давно уже нервничал и теребил Озано. Тот злился.
- Каков подонок! - возмущался Озано. - Предложил мне для вдохновения перечитывать классиков. Невежественный кретин. Ты когда-нибудь пытался перечитывать классиков? Господи, старых пердунов, вроде Харди, Толстого, Голсуорси. Да они исписывали по сорок страниц, прежде чем кто-то шевелил пальцем. А знаешь почему? Читатель все равно никуда не мог деться. Они держали его за яйца. Ни тебе телевидения, ни радио, ни кино. И никаких путешествий, если ты только не хотел нажить кисту в прямой кишке от бесконечных подпрыгиваний в дилижансе. В Англии нельзя было даже трахаться. Может, поэтому французы не писали таких толстых романов. Французы хоть могли потрахаться, в отличие от этих викторианцев-англичан, которым только и оставалось, что гонять шкурку. А теперь я спрашиваю тебя: станет человек, у которого есть телевизор и домик на побережье, читать Пруста?
Я никогда не мог читать Пруста, поэтому покачал головой, но я читал все остальное и не понимал, как телевизор и домик на побережье могли заменить чтение. Озано тем временем продолжал:
- "Анна Каренина" - они называют этот роман шедевром. Да из этой книги дерьмо так и прет. А ее автор - образованный аристократ, презирающий женщин. Он нигде на показывает, что действительно чувствует, о чем думает телка. Зато дает широкую панораму жизни того времени. А потом на трех сотнях страниц расписывает методы управления российской фермой. Как будто это кому-то интересно. А кому нужен этот говнюк Вронский и его душа? Не знаю, кто хуже, русские или англичане. Этот гребаный Диккенс или Троллоп с пятью сотнями пустопорожних страниц. И писали они их, отрываясь от работы в огороде. Французы хоть предпочитали краткость. Правда, и в их ряды затесался Бальзак. Я утверждаю, утверждаю: сейчас его не будет читать никто!
Он выпил виски, вздохнул.
- Никто из них не умел пользоваться языком. Никто, кроме Флобера, а он не столь велик. И американцы ничуть не лучше. Этот мудила Драйзер даже не знает значения слов. Говорю тебе, он неграмотный. Чертов абориген. Еще один любитель кирпичей в девятьсот страниц. Никого из этих мудаков сегодня не опубликовали бы, а если б и опубликовали, критики разорвали бы их в клочья. Так нет, они "творили" в то время, когда о конкуренции и не слыхивали. - Вновь вздох. - Мерлин, мы - вымирающее племя, такие писатели, как мы. Найди себе другое занятие, пиши для телевидения, кино. Ты сможешь это сделать, ковыряя пальцем в заднице. - И, утомленный произнесенной тирадой, Озано развалился на диване, который стоял в кабинете: после обеда он любил вздремнуть.
- Отличная идея для статьи в "Эсквайре", - попытался подбодрить я его. - Взять шесть классических романов и разделать их в пух и прах. Как ты делал с современными писателями.
Озано рассмеялся.
- Действительно, это было забавно. Я же полагал, что это шутка, а они все обиделись. И ведь сработало. Меня это подняло, их - опустило. Это же литературная игра, только наши олухи этого не поняли. Сидят себе в своих башнях из слоновой кости, гоняют шкурку и думают, что большего им и не надо.
- Я думаю, проблем со статьей не возникнет. Разве что критики набросятся на тебя, как стая волков.
Озано моя идея заинтересовала. Он поднялся, прошел к столу.
- Какой классический роман ты ненавидишь больше всего?
- "Сайлес Марнер", - без запинки ответил я. - И его все еще изучают в школе.
- Старая лесбиянка Джордж Элиот. Учителя ее любят. Ладно, начнем с нее. Я больше всего ненавижу "Анну Каренину". Толстой будет получше Элиот. На Элиот всем давно насрать, зато какой поднимется вой, если я врежу по Толстому.
- Диккенс? - предложил я.
- Обязательно, - кивнул Озано. - Но только не "Дэвид Копперфильд". Должен признать, эта книга мне нравится. Он очень забавный парень, этот Диккенс. Но я смогу прижать его на сексе. Вот где он показал себя первостатейным лицемером. И он написал много дерьма. Просто тонны.
Мы продолжили список. Пропустили Флобера и Джейн Остин. А когда я предложил "Юного Вертера" Гете, Озано аж захлопал в ладоши.
- Самая нелепая книга из всех когда-либо написанных. Я сделаю из нее немецкую рубленую котлету.
Наконец весь список лег на бумагу:
"Сайлес Марнер"
"Анна Каренина"
"Страдания юного Вертера"
"Домби и сын"
"Алая буква"
"Лорд Джим"
"Моби Дик"
Пруст (все)
Харди (что ни возьми).
- Нужна еще одна книга, чтобы округлить до десяти, - заметил Озано.
- Шекспир, - предложил я.
Озано покачал головой.
- Шекспира я все еще люблю. Вот что интересно: он писал ради денег. Писал быстро, происходил из низов, однако никто не мог его тронуть. И он плевать хотел, достоверно то, что он пишет, или нет, лишь бы все было красиво и трогательно. Нет, он действительно великий. Пусть я всегда ненавидел насквозь фальшивого гребаного Макдуфа или этого слабоумного Отелло.
- Но тебе нужна еще одна книга, - напомнил я.
- Да. - Тут Озано просиял: - Ну, конечно, Достоевский. Вот кто мне нужен. Как насчет "Братьев Карамазовых"?
- Желаю удачи.
- Набоков думает, что он дерьмо.
- Удачи и ему.
Мы застряли, и Озано решил, что хватит и девяти. Решил выделиться и в этом - разбирать девятку, а не обычную десятку. Мне же осталось только гадать, почему мы не смогли подобрать достойного десятого кандидата.
Статью он написал той же ночью и опубликовал два месяца спустя. Блестящую статью. Не раз и не два упомянул в ней и свой еще не завершенный роман, в котором не будет недостатков, свойственных классике, и который ее и заменит. Статья вызвала жуткую шумиху. Критики всей страны набросились на Озано и честили его роман, которого никто и в глаза не видел. Чего, собственно, он и добивался. Озано был первостатейным мошенником. Калли мог бы им гордиться. И я решил обязательно их познакомить.