- Не бойся. Как ты думаешь, чего мы от тебя хотим?
Девушка - это была девушка или молодая женщина, судя по ее рукам и глазам, - принесла ему на лоскутке еду. Маленькую черствую буханку, разрезанную на ломтики, и кусочки холодного вареного мяса.
Селим дотронулся до рук Фэрли. Фэрли резко отпрянул, и тот, сдерживая прорвавшийся клокотаньем в горле гнев, снова взял руки Фэрли и начал разматывать проволоку на запястьях. Когда руки наконец были свободны, Фэрли энергично потер рубцы, оставленные проволокой.
- Вы все здесь - такая маленькая банда?
- Мы везде, Фэрли. Объединенные народы всего мира.
- Я полагаю, для вас, самозваных революционеров, ваши мотивы имеют какой-то смысл. Для меня это все тарабарщина. Но я уверен, что вы затащили меня сюда не для того, чтобы заниматься глупой пропагандой.
- Возможно, именно для этого все и было сделано.
- Чепуха.
- Ты отказываешься слушать нас, пока мы тебя не заставим.
- Я слушаю каждого. Это не обязывает меня соглашаться со всем, что я слышу.
Хлеб и мясо были безвкусными. Он механически пережевывал их. Селим сказал:
- Как ты думаешь, сколько времени мы уже сидим здесь, беседуя?
- Зачем вам это нужно?
- Сделай мне одолжение. Ответь на вопрос.
- Пять минут, я думаю. Десять минут. Я не знаю.
- Мне кажется, уже прошло достаточно времени, чтобы твой голос восстановился. Для меня он звучит вполне естественно. - Селим взял магнитофон и протянул его к свету. Он все еще не включил его. - Теперь у нас есть простая просьба. У меня написана короткая речь. Тебе это должно быть привычно - такие люди, как ты, всегда произносят речи, написанные для них кем-нибудь другим, не так ли?
Фэрли не пытался возражать; страх булькал у него в желудке, и он не был готов к обсуждению вопросов подобного рода.
- Мы хотим, чтобы ты произнес для нас эту маленькую речь своим естественным голосом. В магнитофон.
Фэрли продолжал есть. Селим был очень спокоен:
- Понимаешь, мы считаем, что самая большая трудность, с которой сталкиваются народы во всем мире, заключается в том, что те, кто у власти, просто их не слышат - или, в лучшем случае, слышат только то, что хотят услышать.
- Своих слушателей вы захватываете в плен, - ответил Фэрли. - Если вам доставляет удовольствие донимать меня бессмысленными инсинуациями, я не буду препятствовать этому. Но я не вижу, каким образом вы собираетесь извлечь для себя выгоду.
- Наоборот. Я хочу, чтобы ты помог нам перевоспитать мир.
- Благодарю вас, но я не так часто отправляю свои мозги в стирку.
- Восхитительное чувство юмора. Ты храбрый человек.
Селим просунул руку в глубь своих широких одежд, вытащил сложенную бумагу и протянул ее к свету. Фэрли взял ее. Текст был напечатан на машинке через один интервал.
- Ты прочитаешь это точно так, как написано, без редактирования, поправок и отступлений.
Фэрли прочитал написанное. Его губы крепко сжались, воздух с шумом выходил через нос.
- Понятно.
- Да, вполне.
- А после того, как я подчинюсь вашим инструкциям?
- Мы не собираемся убивать тебя.
- И в это можно верить?
- Фэрли, мертвый ты для нас бесполезен. Я понимаю, что не могу доказать это тебе. Однако это так.
- Вы же не думаете в самом деле, что Вашингтон согласится на эти требования?
- Почему бы и нет? Это очень дешевая цена за твое возвращение в целости и сохранности. - Селим подался вперед. - Поставь себя на место Брюстера. Ты бы сделал это. Так же поступит и он. Живей, Фэрли, не тяни время. Ты прекрасно понимаешь, что именно сейчас время стоит жизни.
Фэрли посмотрел на последнюю строчку напечатанного текста речи.
- "Инструкции будут переданы". Какие инструкции? Вам не удастся успешно провести это, вы знаете.
- Мы уже провели это, не так ли, Фэрли? - В голосе послышалось скрытое самодовольство.
Фэрли попытался разглядеть лицо за поднятой в руке лампой. Он не смог увидеть ничего, кроме смутных очертаний головы Селима, завернутой в полотно. Рука Фэрли потянулась к столу и ухватилась за его край; кончиками пальцев он дотронулся до бумаги и оттолкнул ее в сторону.
- Ты отказываешься?
- Предположим, что да.
- Тогда мы сломаем один из твоих пальцев и попросим тебя еще раз.
- Мне нельзя "промыть мозги".
- Неужели? Допустим, я оставлю это на свое усмотрение. Ты, вероятно, решил, что твоя собственная жизнь принадлежит тебе. Я не могу за это поручиться. Какую боль ты сможешь выдержать?
Фэрли опустил лицо в ладони, чтобы скрыться от тяжелого слепящего света. Он слышал спокойные рассуждения Селима.
- Жизнь каждого из нас, сама по себе, не имеет никакого значения для других, даже для нас самих. С другой стороны, твое существование важно для очень многих людей. Ты имеешь перед ними обязательства, так же как и перед собой, - голос Селима понизился до едва слышного.
Фэрли, съежившись, сидел без движения, поставленный перед выбором решения, которое должно сохранить его жизнь. Второстепенные вопросы о личном мужестве ушли на второй план; сейчас надо было решить, что Важнее, суть в этом. Если ты поддерживаешь какие-либо взгляды, ты должен показать, что ты умеешь их отстаивать. Ты не можешь позволить себе произнести слова, которые делают твои убеждения смехотворными. Даже если никто из тех, кто услышит их, ни на секунду не поверит, что ты сделал такое заявление без принуждения.
Он придвинул напечатанный текст к свету и прищурился от ослепительного блеска.
- "Они должны быть освобождены и переданы в надежное убежище". Убежище где? Ни одна страна в мире не примет их.
- Пусть это будет нашей проблемой. Неужели у тебя недостаточно своих?
Селим слегка отодвинул свет, убрал с его глаз. Фэрли покачал головой:
- "Фашистские подонки", "белая либеральная свинья", "расисты империалисты". Дешевые пропагандистские лозунги, которые ничего не значат. Этот документ будет истолкован как вещание из Пекина.
- Я не просил тебя толковать его. Просто прочитай это.
Фэрли взглянул на тени за кругом света.
- Дело в том, что я занимаю определенное положение в этом мире и, вы понимаете, живой или мертвый я продолжаю представлять это положение. Человек с таким положением не может произнести подобные слова.
- Даже если они правильные?
- Они неправильные.
- Итак, ты отказываешься.
Он предпочел бы, чтобы его глаза могли встретить взгляд Селима, но из-за света это было невозможно.
- При наличии времени мы можем заставить тебя сделать это.
- Возможно. Но я думаю, я достаточно упрям.
- Для этого существуют наркотики.
- Боюсь, мой голос должен звучать естественно.
Некоторое время Селим сидел молча. Фэрли чувствовал себя опустошенным и подавленным. Возможно, отказ будет стоить ему жизни. У него не было сил спокойно принять это. Послышался очень мягкий голос.
- Чего ты хочешь, Фэрли?
- Чего я хочу?
- Давай выслушаем твою сторону - а вдруг мы можем заключить сделку. Какова твоя цена?
- Меня нельзя купить, вам это известно. Человек с моим положением лишен роскоши позволить себя купить.
- Я аплодирую твоему мужеству. Но должна же быть какая-то основа для обсуждения.
- Конечно, она есть. - Он почувствовал безответственное легкомыслие. - Согласитесь отпустить меня.
- И если я это сделаю? - Селим поднял свет, он бил Прямо в глаза. - Ты знаешь, чего мы хотим, не правда ли?
- Я прочитал ваши требования выкупа.
- И?..
- Я понимаю, что с вашей точки зрения они могут казаться приемлемыми. Я так не считаю.
- Почему?
- Моя свобода в обмен на семерых террористов, которые предстали перед судом? Неужели вы действительно думаете…
- Уже намного лучше, - пробормотал Селим.
- Что? - У него возникло внезапное подозрение: он рванулся вперед и повернул лампу в руке Селима.
Свет упал на магнитофон. Но катушки оставались неподвижными. Селим выдернул лампу у него из рук.
- Я включу его, когда ты будешь готов.
- Я буду говорить в микрофон только на своих собственных условиях.
- А каковы твои условия, Фэрли?
- Я буду говорить своими словами, свободно, без ограничений.
- Мы едва ли можем допустить это.
- У вас будет возможность разрезать и склеить ленту. Но я не скажу ничего, кроме того, что я был похищен и что я жив и здоров. Это будет свидетельство, достаточное для того, чтобы послужить вашим тактическим целям. Больше мне нечего предложить.
- О, конечно, ты предлагаешь нам так много - то, что отвечает твоим собственным целям. Ты хочешь дать им знать, что ты все еще жив. Зная, что ты жив, они будут искать тебя более усердно.
- Это все, что я могу предложить. Делайте с этим что хотите.
Селим резко поставил лампу на скамью. Фэрли протянул руку и отвернул ее так, чтобы она светила в стену. Селим не остановил его, остальные, вероятно, не слышавшие большую часть беседы, наблюдали из темных углов, как привидения.
Селим вытащил магнитофон, размотал микрофон и проговорил в него: "Uno, des, tres, cuatro". Прокрутил катушки в обратную сторону и включил воспроизведение: машина послушно повторила: "Uno, des, tres, cuatro".
Селим открутил несколько дюймов ленты так, чтобы следующая запись стерла его контрольные слова. Он протянул микрофон Фэрли.
- Отлично. Мы попытаемся сделать это твоим способом. В любой момент, когда ты будешь готов.
Фэрли взял микрофон у него из рук и поднес ко рту. Он кивнул, длинные пальцы Селима нажали кнопки, включающие запись.
- Говорит Клиффорд Фэрли. Я был похищен, меня удерживает в неизвестном мне месте группа людей, которые не открыли мне своих лиц и не дают какого-либо другого способа установить их личности, за исключением явных псевдонимов. Они не причинили мне физического вреда и, я надеюсь, они не собираются меня убить.
Он опустил микрофон.
- Это все.
- Скажи, что тебя должны убить, если твое правительство не согласится с требованиями выкупа.
Он покачал головой, оставаясь безмолвным, наконец Селим хмыкнул и выключил магнитофон.
- Абдул. - В гараже загорелся свет; Селим выключил рабочую лампу. - Абдул, свяжи его.
Бледнея, он наблюдал, как Абдул вышел вперед с проволокой и стянул ему руки.
- Ноги тоже?
- Пока нет. - Селим встал и протянул руку к рабочей лампе. Он вытащил что-то из ее баллона - диск, за которым тянулись тонкие проволочки. Проволочки сбегали вниз по шнуру лампы в беспорядочный клубок у розетки. Селим поднял деревянный ящик, на котором он сидел. Под ним находился магнитофон, идентичный стоящему на верстаке.
Селим поднял его на скамью.
- Я думаю, для нас вполне, достаточно.
Он начал перематывать катушки, назидательно сказав Фэрли:
- Тебе должно быть известно, что для хорошего выполнения работы требуются два записывающих устройства.
Не было смысла выкрикивать проклятья. Фэрли закрыл глаза. Он позволил им записать свои слова, они так легко одурачили его.
Все, что он произнес за эти последние полчаса, было на ленте.
- Ты превосходно сотрудничал, - сказал Селим. - Мы ценим это. Это действительно так.
Он поставил оба устройства на скамью друг против друга.
- Ахмед, пришло время тебе заняться работой.
Один человек отделился от остальных и вышел из угла - коренастый, с темными коричневыми ладонями. Возможно, этот был настоящим арабом. Селим уступил ему скамью, и Ахмед надел на голову наушники и начал закреплять провода, которые соединяли два магнитофона друг с другом. Его руки двигались с профессиональной ловкостью.
Абдул вытащил изо рта комок жевательной резинки и прилепил его к нижней стороне верстака; он повернулся и схватил Фэрли за руки:
- Пошли, господин избранный президент. Пора возвращаться в твой ящик.
Селим и Абдул подвели его к гробу. Снаружи он выглядел простой коробкой, роскошь отделки которой ограничивалась сатиновой обивкой. Шесть ручек были сделаны из дерева. Фэрли увидел, что на дне, с той стороны, где должна находиться голова, была просверлена маленькая дырочка - источник воздуха для помещенного внутрь человека.
Селим сказал:
- Ложись внутрь. Мы собираемся сделать тебе укол. Это вещество не токсично, оно обладает анестезирующим действием и уменьшает дыхание до едва заметного уровня. Ты будешь жив, но погрузишься в коматозное состояние. На несколько часов, не больше. В течение этого времени у тебя будут налицо все признаки смерти. Кожа станет очень бледной, дыхание слишком поверхностным, чтобы его обнаружить. Впоследствии все функции восстановятся, это состояние снимается почти мгновенно. Леди?
Они уложили его на спину; он не сопротивлялся, со связанными руками это не имело смысла. Приблизилась женщина со шприцем. Она держала его, подняв вверх иглу, на конце которой блестела капелька. По крайней мере она не казалась дурой, которая могла убить его, введя пузырек воздуха; похоже, она знала свое дело. Фэрли оставил глаза открытыми и со злостью наблюдал, как игла погрузилась в вену на сгибе локтя.
Над гробом нависла фигура Абдула, он смотрел вниз на него, челюсти Абдула работали; Фэрли чувствовал запах жевательной резинки. От него или от наркотиков его затошнило. Он слышал, как Селим глухо говорил кому-то:
- Хорошо, если этот Ортис окажется тем, за кого ты его принимаешь.
- Не волнуйся. Когда тебе нужно купить должностное лицо, оно само лезет тебе в руки.
У Фэрли начала кружиться голова. Посасывание и причмокивание Абдула, жующего резинку, казались самыми громкими звуками в гараже.
Голос Селима:
- У меня назначена встреча - через двадцать минут.
Ахмед:
- В Паламосе?
- М-м.
- Тогда еще полно времени.
Глаза Фэрли безвольно закрылись.
- Убери свет, пока я открываю дверь.
Темнота. Фэрли сопротивлялся. Он услышал очень отдаленный звук скрипа и грохота гаражной двери: он попытался сосредоточиться на нем, но голова кружилась все сильнее, и он все дальше проваливался по бесконечной спирали.
Теряя сознание, он успел подумать, каким оказался дураком и как это стыдно, потому что миру не нужен такой лидер.
21:40, восточное стандартное время.
Острая головная боль клинком вонзилась в правый глаз. Декстер Этридж пытался не замечать ее. Президент Брюстер говорил:
- Было бы непростительной ошибкой позволить всему этому отвлечь нас от испанских дел. Кажется, никто не понимает, как важны нам эти базы.
- Да, но мы не можем бесконечно за них цепляться, - ответил Этридж.
- Нельзя все время мыслить категориями бесконечности, Декс. В первую очередь надо думать о том, что происходит сейчас. Сегодня, завтра, в следующие двенадцать месяцев.
Этридж узнал эту философию: она принадлежала Биллу Саттертвайту, и в течение нескольких последних лет она все больше окрашивала действия президента в свой цвет.
Президент продолжал:
- Именно сейчас - и понятие "именно сейчас" определяет суть наших действий - мы в руках у красных без флота, без оружия и в целом беспомощные в военном отношении в районе Средиземноморья. Единственное, что мы можем противопоставить им, - это испанские базы.
- Однако положение не выглядит так, будто мы стоим на пороге войны. - Этридж прикрыл правое веко, пытаясь отогнать боль.
- Декс, мы непрерывно находились на пороге войны после девятнадцатого и сорок седьмого. - Президент очень устал, его голос напоминал скрип болтающейся на ржавых петлях двери, но Этриджу он казался приятно грубоватым, как жесткое полотенце после горячей ванны.
Они уединились для частной беседы в кабинете Линкольна и провели там уже больше двух часов, никем не потревоженные за исключением вторжения штатного помощника с сообщением из прокуратуры: анонимный абонент предупреждал полицию Лос-Анджелеса, что в здании Федерального суда спрятана пластиковая бомба. Он заявил, что по всей стране прокатится эпидемия взрывов, если Вашингтонская семерка не будет освобождена. Угроза звучала так, как будто этот голос принадлежал представителю широкой общенациональной подпольной организации. Однако в здании Федерального суда бомбы не оказалось: так или иначе неделю назад правительство начало осуществлять массовый надзор за известными радикалами, и до сих пор не было обнаружено следов организованного террористического движения. Похоже было, что трагедия в Капитолии остудила некоторые горячие головы: даже ультралевая подпольная пресса призывала остановить насилие.
И еще на полчаса президент отклонился от главного предмета их обсуждения - похищения Фэрли, - с гневом обрисовывая жесткую линию в отношении "предателей, которые пресмыкаются под ногами этого радикального дерьма". Этридж слушал со скептическим интересом. Когда Брюстер распалялся, его ораторские способности улучшались, но он гораздо реже говорил по существу, чем в обычном состоянии. В этот вечер президент совершенно вышел из себя. Воздух был отравлен дымом его сигар.
Президент низвергал своих демонов с пылкой страстностью.
- Мы должны были сразу стереть этих скотов q лица земли. Еще в шестидесятые. Но все считают, что мы обязаны быть терпимы и либеральны. И поэтому мы позволили им плевать на себя.
Брюстер говорил это, уткнувшись в колени. Он не поднимал головы, не шевелился, только время от времени вскидывал глаза на Этриджа, как будто пронзая его взглядом.
- Будь проклято их догматическое понятие справедливости. От нее тошнит, Декс. Когда они говорят об "освобождении", это означает, что кого-то надо взорвать; когда они говорят о "представительной демократии", под этим подразумевается погром всего во имя пятерых преступников с помощью банки бензина. Они заставили нас принять их грязные рассуждения и их грязный язык - когда в последний раз вы были шокированы, услышав слова "фашистские подонки"? Они радикализировали всех нас, и пришло время положить этому предел.
Головная боль раздражала и отвлекала внимание Этриджа. Он почувствовал, что ему трудно реагировать с той быстротой, которой требовал ход рассуждений Брюстера. Брюстер тянул волынку по поводу радикалов до тех пор, пока несколько минут назад не перескочил внезапно на испанские базы. Это беспокоило Этриджа, потому что он знал, что президент не имеет обыкновения заниматься праздной болтовней. У Брюстера существовала какая-то причина для демонстрации гнева - это была преамбула к чему-то особенному, и Этридж пытался предугадать следующие повороты мысли президента, но головная боль мешала этому, и наконец он сказал:
- Как вы думаете, кто-нибудь может дать мне пару таблеток аспирина?
Брюстер вскинул голову, темные волосы упали ему на глаза:
- Вы плохо себя чувствуете?
- Пронзительная головная боль, и все.
- Я позвоню врачу.
- Нет.
- Декс, ты попал под взрывы, ты получил удар по голове, теперь у тебя головная боль. Я хочу, чтобы тебя осмотрели.