Я увидел небольшую каюту с койкой под иллюминатором и откидным столиком, к которому оказалась привинчена лампа. Еще в каюте находилось нечто наподобие табуретки и маленький бар возле двери. Но меня интересовала не мебель. Вместо ожидаемого громилы на койке лежал довольно субтильный типчик в карикатурных трениках со штрипками. Типчик держал в руках книгу, и лица его было не видно.
Не обнаружив для себя какой-либо угрозы и чуть не забыв о том, что я не собирался здесь никого убивать, я в два прыжка оказался возле койки. Лежавший опустил книгу. На меня смотрели, увеличенные очками, крупные с большими зрачками глаза. На худом со впалыми щеками лице чернела щетина. Кадык заметно выделялся на шее, а из-под застиранной футболки торчал клок волос.
- Добрый вечер. Бонсуар, - услышал я мягкий голос худого и хотя и не выпустил из руки "Макарова", но несколько растерялся.
- Добрый вечер, - нашелся я, что ответить, и попросил: - Только не надо двигаться.
- Не буду, - быстро согласился лежащий. - Я здесь только слежу за порядком.
- Следите. Но пока не надо.
- Я согласен.
Идиотский такой диалог мог продолжаться бесконечно.
- А где господин Габрилович? - задал я наконец главный вопрос.
- Съехали, - моментально ответил мой невольный собеседник.
Я растерялся. Этого не должно было случиться. Видимо, моя реакция как-то отразилась на лице. Так или нет, но через мгновение мой "Макаров" полетел в одну сторону, а я - в другую. Это худой поработал ногами. А мог бы убить, подонок… Худой попытался соскочить с койки, и на попытку ушло время. Совсем немного, четверть секунды, но и четверти хватило. Теперь я лежал, а он стоял. Лежачего не бьют - бьет лежачий! Ботинки у меня хоть и худые, однако если каблуком дать по коленной чашечке, то мало не будет. Я дал.
- Ой! - вскрикнул худой и замер.
Я прицелился и ударил по второй коленке.
- Больно! - Худой упал обратно в койку, а я, схватив "Макарова", уже снова стоял над ним.
Он лежал скрючившись и держась за коленки. Не быть ему спортсменом с выбитыми менисками.
- Больно! - повторял худой.
Лицо у него было теперь плаксивое, детское почти.
- Еще больнее будет.
Я ударил его рукояткой пистолета под ребра, но несильно. Никого я не собирался убивать тут, а лишь попросить денег на билет. "Никто не хотел умирать" - вспомнился вдруг старинный фильм.
Худой продолжал ныть. Я сел на край койки и сказал:
- Не надо драться.
- Не буду.
- Врешь.
- Честное слово.
- Если такой честный, тогда говори - где господин Габрилович?
- Съехали вчера.
- Придется тебя опять ударить.
- Он правда вчера съехал, и он мне не отчитывается. Кто я! Но он приедет.
- Это уже лучше. Как тебя зовут?
- Митя.
- Митек, значит…
- Что вы сказали?
- Ничего! Врешь, наверное, Митя. А я вот тебе правду скажу. Не надо драться. Я тут пока не как враг. Пока. Даже, скорее, как друг. Если так можно сказать. Мне твоему господину нужно информацию передать.
Информацию я хотел продать, конечно, но она того стоила.
Митя лежал на койке тихо и только нервно сглатывал слюну - кадык под подбородком ходил туда-сюда.
- Так что надо? - спросил лежащий.
Я чуть коснулся выбитой коленки, как бы извиняясь за нанесенное увечье.
- Да я все о том же. Когда Габрилович появится?
- Ну… - Что-то в костистой башке Мити происходило: посылки и выводы, силлогизмы всякие. - Он еще не все забрал, - выдавил Митя и замолчал.
- Давай-давай! Рожай, парень!
- Возможно, ночью.
- Какой ночью?
- Сегодня или завтра.
- Слава Богу! - обрадовался я и стал обыскивать каюту.
Оружия в каюте не нашел. Ничего в ней не было, кроме зачуханных манаточек Мити.
- А еда есть? - спросил я.
- Ты что - русский? - спросил Митя.
- Даешь, парень! Разве на француза похож? Или на араба?
- Не похож - это и плохо. А еды навалом на кухне в холодильнике.
- Как тебя закрыть, чтобы не удрал?
- Я теперь ходить не могу.
- Кто тебя знает. На ключ каюта закрывается? Давай ключ. А то связать придется.
Митя свесился с койки, пошарил под ней, достал ключ и бросил мне.
Три пакета йогурта, ломоть сыра, два яблока и ни корки хлеба! Желудок жадно принял пищу и более не беспокоил мозг. Я закурил и стал разглядывать то, что называлось кухней. Помещение оказалось намного больше каюты, и в нем имелись электрическая плита, холодильник, всякие микровэйфы и миксеры, что-то вроде стойки, за которой, видимо, смешивали коктейли, и три высоких табурета возле стойки, на одном из которых я и сидел. На стене висела репродукция картины Тулуз-Лотрека. На ней красно-лиловые проститутки развалились на диване.
Теперь оставалось только ждать. Я положил на блюдо несколько яблок и отнес Мите. Тот невнятно поблагодарил. Посоветовав подложить под колено подушку и отдаться в руки Морфея, я вышел из каюты, замкнул ее на ключ и стал исследовать судно.
Коридорчик упирался в гостиную комнату. Кожаные сиденья возле стен, диван и большой стеклянный стол на металлических ножках. Я зажег старомодный торшер с розовым абажуром и развалился на диване. Повернулся и приподнял занавеску. Стеклянные окна овалом окружали гостиную, и, наверное, здесь было приятно проводить время Габриловичу с приятелями и красно-лиловыми девками. Кафешантанные певички! Мне почудились такие карикатурные сцены, что я даже усмехнулся, отмахнулся, поднялся с дивана и стал исследовать помещение, нарочито хмурясь.
Все было чисто выметено. Каких-либо предметов, говорящих о хозяине судна, не имелось. В углу стоял обитый металлом ящик, но я к нему прикасаться не стал, поскольку ящик был опоясан цепями и замкнут на несколько замков.
Я выключил свет, еще раз отдернул занавеску и посмотрел на набережную. Она темнела за окном и казалась мертвой. С верхней набережной к нижней вел крутой спуск. Если Габрилович и появится, то появится он сперва на этом спуске. Стоило быть повнимательнее.
И тогда я постарался представить, как все произойдет. Машина (а может, и не одна) появится на набережной. Митя должен будет спустить трап, а я тем временем… Но я же Мите надавал по коленным чашечкам!..
Отомкнул дверь. Митя лежал на койке, не выключив лампы, положив давешнюю книгу на грудь и, кажется, спал. Нет, не спал! При моем появлении он открыл глаза и, чуть пошевелив губами, спросил:
- Что тебе еще, покойник?
Я криво усмехнулся и ответил вопросом:
- Почему - покойник?
- А кто ж ты еще? Это - собственность шефа. Ты вломился сюда и шаришься. Настоящий покойник.
- Об этом, Митя, после поговорим. - Я чувствовал странное расположение к неведомому мне Мите, и мне не хотелось его убивать. - Ты встать можешь?
- Зачем вставать? - Человек насторожился и, приподнявшись на локтях, впился в меня взглядом.
- Если шеф твой приедет, то ему надо будет трап сбросить. Я же покойник. Я не смогу.
- Мне ходить больно.
- А ты и не пробовал.
- Да и вообще я не буду.
- Тогда и ты покойник.
Митя на мгновение задумался и согласился:
- Ладно. Попробую. Я в любом случае покойник. Если подставлю шефа - покойник сразу.
Он опустил ноги на пол и попытался подняться. Сел опять.
- Болит, - сказал, - но не очень.
Я увидел полотенце на крюке возле двери и спросил:
- Какое колено болит сильнее?
- Левое.
- Хорошо.
Снял полотенце и велел Мите оголить колени. Тот подчинился. Ноги у него оказались худые, волосатые, однако в них чувствовалась сила. Левое колено распухло, но все же выглядело не смертельно. Я туго повязал колено полотенцем и помог Мите натянуть штаны.
- Теперь сможешь, - сказал я, а Митя поднялся, скривил губы и сделал несколько шагов.
- Габрилович - сука. Подставил, блядь!
- Почему?
- Тут давно что-то вызревает. И он решил сваливать, но меня не взял. Я у него в роли червяка, сидящего на крючке. Он на меня кого-то поймать хочет.
- Только не меня.
- Это видно.
- Я, наоборот, спасти хочу. Не даром, конечно.
- Тогда ты покойник.
- Посмотрим.
- Посмотрим, посмотрим. А я с этим господином десять лет! Десять лет с таким гондоном!
Последние слова он говорил не мне, а так - матерился сам с собой. Меня его и его Габриловича мушкетерские истории мало интересовали, но чем-то он мне нравился. Митя проковылял по коридорчику и выкарабкался на палубу. Я был внимателен, стараясь, как это уже случилось в каюте, не пропустить какого-нибудь нового Митиного фокуса.
Мы стояли на палубе и смотрели на потухший Париж.
- Зима, - сказал Митя, с удовольствием вдохнув холодный ночной воздух. - А дома сейчас снег.
- Дома - это где? - не удержался я.
- Дома, - не слушая меня, повторил Митя, добавил неожиданную сентенцию: - Вечные жиды - это русские. Никогда им на месте не сидится.
Я не стал отвечать, поскольку я в Париж не рвался.
- Пойдем назад, - предложил.
- Пойдем, - согласился Митя и заковылял вниз.
В темноте я не сразу отмотал веревку, но все-таки получилось. Трап, массивный с виду, легко поддался и юркнул вниз, привычно уткнувшись в берег. Оглядевшись, я сбежал по ступенькам и рванул в сторону бульдозера, за которым в куче булыжников была спрятана сумка. Дело шло к утру - утром могли появиться рабочие. А вот когда появится теоретический покойник Габрилович, я не знал. Заказ на него, после эксцесса в гостинице, могли разместить и в другом месте. Теперь и я теоретический покойник. Хотя профессиональные киллеры на дороге не валяются. Так быстро нас с Габриловичем не грохнуть. В теории - да; тысячу раз - да. Но у нас с шефом "Маргариты" имеется возможность еще и друг с другом разобраться…
Так я думал и бежал обратно. Запрыгнул на борт и втащил трап. Париж спал, как сурок. Пролетела по набережной полицейская машина. Она выла, и на ее крыше вертелись огни.
Мне захотелось спать, и я спустился с палубы в коридорчик, прошел туда, где кожаный диван, лег напротив отдернутой занавески. Берег был виден, то есть я видел черную ночь. Посмотрел на часы - пять утра. Решил я посидеть, побороться со сном часок, а после - спать. Спать, спать и спать. Возле могилы Моррисона я не очень-то…
Глаза закрывались, и я их закрыл. Старик в драном чистом халате возник перед глазами. Он смотрел на меня строго и говорил:
- Не спи, сынок. Тебе еще рано умирать…
Я вздрогнул, открыл глаза и поднялся. И тут я увидел две белые полосы света - это по спуску с верхней набережной скатывалась машина. Она развернулась и остановилась напротив "Маргариты". Фары мигнули несколько раз и погасли.
"Действуй! - сказал я себе. - Вот приехал твой паспорт и твой билет".
3
…Юноша-мечник подал доспехи, затянул ремни, подал саблю в золоченых с эмалью ножнах. Широкая ладонь князя удобно легла на рукоятку.
- Князь, - проговорил мечник боязливо, - сегодня ночью видели женщину. Шла нага. По воде шла.
Князь вгляделся в растерянное, не потерявшее еще отроческого румянца лицо мечника и рассмеялся:
- Узнаю, кто брагу пил, - велю сечь! Не трясись ты, как невеста перед хреном.
Князь проснулся, забыв вчерашние тяготы души. Давно не приходила с утра, а не за столом пиршества такая некняжеская насмешливость и бодрость.
Юноша-мечник заулыбался, глядя на князя, но тут же, спохватившись, склонился и замер.
- Счастливое это знамение. Был мне сон, - сказал князь.
Однако сна не было. Просто появилась, как появляется вдруг перед глазами из-под осенней травы крепыш боровик, сразу, целиком появилась в сердце уверенность. Жадные токи растекались по телу, росло нетерпение - скорее бы с саблей, что заменила отцов и дедов родовой меч, вонзиться в темную вражескую лавину и рубить ордынские головы.
За шатром начинался день. Князь даже замер - такое великолепие открылось ему: через редкий и могучий бор за рекой поднимало свою золотую голову солнце. И там далеко на полях, и возле шатра у самых ног морозными звездочками переливчато серебрился иней.
Вкусно пахло дымом костров, возле которых отогревалось проснувшееся войско. Кафтаны, кожушки, тулупчики сгрудились у огня, кое-где белели рубахи - это надевали чистое, готовясь к худшему. Изредка поблескивали нательные кресты - менялись крестиками, братались.
Пролетела вдоль реки в сторону малого брода конная сотня. Князь обрадовался: "Мал, да красив Сашка, черт…" - оборвал себя, быстро перекрестился. Сашку звали Большая Нога, звали так за огромные всегда сапоги, которые тот носил, несмотря на малый рост и худобу. В сапогах Сашка знал толк - то сафьяновые, прошитые жемчужной канителью, то кожаные с замысловатым рисунком, то еще какие. "Хиловат Сашка на вид, но под саблю его не лезь, - подумал князь. - Мало не будет".
Сотня пролетела красивая, гибкая, быстрая под золотистым стягом. Князю стало совсем хорошо и уверенно от этого чистого неба над головой, от безмятежного и мирного пока (и целого, не уложенного в длинные братские скудельницы) войска, войска, стоящего твердо на своей земле. Не могли они допустить - его небо, земля, войско, он сам, - чтобы какая-то черная сила выпотрошила княжество и пьяно выплясывала в кремле на трупах родичей. А дети, княжна… Князь мотнул головой, передернул плечами, словно высвобождаясь из пут вчерашнего страха, еще раз глянул на солнце, чуть приподнявшее из-за бора загорелую макушку, посмотрел, как гаснут ночные звездочки инея, кликнул чашника и вернулся в шатер…
Мите была обещана пуля в затылок, и он согласился. Согласился не на пулю, а сбросить трап и помалкивать. Хромая, поднялся на палубу, отвязал веревку и трап спустил, как обещал, без комментариев. Я стоял за открытой дверью на нижней ступеньке лестницы и целился в Митин стриженый затылок. Свет в коридорчике был выключен, но затылок я видел замечательно, а вот тех, кто подъехал, - нет.
По трапу застучали ботинки. Слева от двери имелось нечто вроде ниши, и я втиснулся в нее.
- Крепко спишь, - раздался бархатный низкий голос, а Митя промычал нечто невразумительное. - Парни, отгоните тачку и быстро на борт!
- Да, шеф!
Бархатный голос принадлежал этому самому шефу, а шеф тут - Габрилович. Как его звать-то? Спрошу, если понадобится… Главное сейчас - не думать…
- Свет почему не зажег?! - Габрилович спускался по лесенке и, наверное, уже шарил по стене, ища выключатель.
Я сделал шаг за ним. Вытянул руки, и ствол уперся в спину спускавшегося:
- Спокойно. Не дергаться. Я не враг.
Обладатель красивого баса-баритона замер. Прошло несколько секунд. Я слышал, как он дышит и, казалось, видел, как он думает.
- Кто это? - раздался вопрос.
- Я не враг. Объяснимся. Сделайте два шага назад. Не поворачиваясь. Не споткнитесь.
Габрилович не заставил повторять предложение и стал подниматься спиной вперед. Я велел ему забраться в нишу и сидеть там. Хромой Митя маячил на палубе, и я его побаивался, но коленки у него не зажили покуда, и он не дергался.
Хозяин "Маргариты" покорно сидел в узкой для его массивного тела нише и помалкивал. Даже его дыхания теперь не было слышно.
- Подними трап! - приказал я Мите.
Тот подчинился.
Минут через десять, которые длились вечность, на берегу возникли тени.
- Выйдите на борт и объяснитесь, - велел я Габриловичу, и тот молча поднялся на палубу.
Я держал ствол у него между лопатками, но это не помешало хозяину проговорить довольно спокойным и довольно бархатным голосом:
- У нас проблемы, парни!
- Что?!.. Шеф!.. Да мы…
- Уходите. Я буду вас ждать через час.
- Но… Шеф!.. Да мы…
- Уходите быстро.
Такой состоялся диалог, и он мне понравился. Все теперь зависело от меня, от того, смогу ли я быть убедительным. Я решил постараться. Иначе жить мне в этом Париже - не пережить.
Габрилович сидел на кожаном сиденье возле окна, за шторками которого на другом берегу Сены светился Лувр, щурился, смотрел исподлобья и ждал. Я тоже не спешил, сидя на диване так, чтобы видеть и хозяина судна, и коридорчик, - Мите я велел сидеть у себя в каюте, что он и делал. В случае чего я б его достал в коридорчике из "Макарова".
На фотографии, лежавшей у меня в кармане, господин Габрилович был запечатлен в лучшую минуту своей жизни. Теперь передо мной находился крупный мужчина в дорогом пальто. Из-под него выглядывали дорогие брюки, а в сером галстуке поблескивала золотая булавка. Но на подбородке, как и у Мити, чернела щетина; глаза же, казавшиеся на фотографии такими живыми и любопытными, теперь смотрели затравленно. Под глазами явно обозначились мешки, нос заострился, а волосы, зачесанные назад и потесненные залысинами, нуждались в мыле и расческе.
- Вы кто? - Габрилович не выдержал и заговорил первым.
Переложив пистолет в левую руку, я достал из кармана конверт с фотографиями, достал одну из фоток и положил ее на стеклянную поверхность стола, разделявшего нас:
- Возьмите.
Габрилович быстро поднял фотку, глянул и положил обратно.
- Что это значит? На фотографии - я. Снимок сделан прошлым летом в Лемузене. Я там гостил неделю. Все-таки - кто вы? Что вам надо?
Я постарался подобрать слова и начал:
- Выслушайте меня спокойно и не бросайтесь - я могу и выстрелить. В определенном смысле, я просто должен выстрелить.
Продолжая объяснения, я следил за движениями своего невольного собеседника, вполне ожидая, что он может кинуться, несмотря на оружие, или что-нибудь еще придумать, хватаясь за соломинку оставшейся жизни; но нет, хозяин "Маргариты" и распорядитель, отмывщик огромных сумм сидел не двигаясь, лишь по тому, как он нервно барабанил пальцами по коленкам, укрытым полами пальто, можно было догадаться - мои слова не оставляли его безучастным.
- Да, - повторил я, - в определенном смысле, я просто должен выстрелить. Вас мне заказали дважды. Один заказчик, правда, остался лежать застреленным в Люксембургском саду, другого застрелили в дешевой гостинице.
- Очень хорошо, - выдавил из себя Габрилович.
- Хорошо-то хорошо, да не очень. Я, может быть, и убил бы вас при других обстоятельствах. Я готов даже предположить, что вы этого заслуживаете… - Я сделал паузу, но Габрилович не среагировал. - Но не станем говорить о заслугах. Просто у меня возникли свои проблемы и… и я предлагаю меняться.
- Как меняться? Что на что менять? Не понимаю! - Габрилович, когда речь пошла о сделке, вышел из оцепенения.
- Будем менять вашу жизнь… - Я выразительно покачал стволом. - Меняю вашу жизнь на путешествие. Вы достанете мне паспорт с визой и отправите обратно.