"Ты ни в чем не виновата", всхлипнул я глухо, неспособный ни злиться, ни сочувствовать. "Перестань себя мучить".
"Не будь таким грубым", мягко укорила она меня и потонула в молчании, которое ни с кем не хотела делить. Она была бесчувственна к кошмарам этого мира , и здесь больше не было места Богу. "Так дальше нельзя", решил я, краснея от напряжения, которое потребовалось для того, чтобы отлепить колени от пола. Мое "береги себя", осталось несказанным.
В тот же вечер отец сообщил мне, что разговаривал с психиатром о состоянии матери. Этот психиатр - его старый гимназический товарищ, он обещал сделать все, что может, чтобы "вернуть мать". Отцу, на самом деле, было стыдно признаться, что возврата нет - ни для матери, ни для нас, "ее родных". Я думаю, было бы лучше, если бы он рассказал доктору, отвечающему за души людей, о своем состоянии, о том случае, когда он бросил свою жену и трехлетнего сына на задымленной лестнице, а сам сломя голову убежал, чтобы спастись и вызвать подмогу, потому что в подвале здания, где мы тогда жили, вспыхнул пожар. Мать крепко прижала меня к себе, и мы заскочили обратно в квартиру. Она велела мне собрать игрушки в коробку от телевизора, а сама вытащила из шкафа одеяло, быстро отнесла его в ванную, намочила водой и положила на пороге комнаты, в которой мы находились, закрыв, таким образом, щель под дверью. Потом спокойно - я помню ее спокойствие - взяла меня за руку, подвела к окну и настежь открыла обе створки. Она сказала, что об игрушках я могу не беспокоиться, с ними ничего не случится, даже с теми, которые я не успел положить в коробку. Я верил ей и всем телом прижался к ней, обняв ее ноги. Мы стояли возле открытого окна, из-под двери в прихожую лез дым, все более густой, а она смотрела на отца - высоко подняв руки в нашу сторону, он орал на пожарных и ругался на них, приказывая первым делом вытащить из огня мать с маленьким ребенком. Они на него орали еще сильнее и отталкивали, но, правда, из всех жильцов именно меня и мать первыми погрузили в их корзину, которая была похожа на ковш моих игрушечных экскаваторов , разве что гораздо больше, и спустили нас на другую сторону улицы, где собрался народ. Потом отец повел нас в ресторан обедать.
Но я не стал говорить с ним вообще ни о чем и оставил его возиться на кухне с грязной посудой.
* * *
Сразу после Первой субботы я отправился в "Лимбо" - на свидание с Бароном. Йоби договорился, что тот меня примет, его дистанционная "хот лайн " еще функционировала. Барон назвал время и место. Должен сказать, он не назначил мне встречу, он назначил ожидание . "Если ничего не выйдет, то ты хоть познакомишься с процедурой ", сказал Йоби. Это означало, что я познакомлюсь с Пеней. Он сидел за стойкой, как Будда в кабине рулевого. Считалось, что он "правая рука" Барона, и именно так он и выглядел. Он был телом : верхняя половина как у змеи, нижняя - как у быка. Такая фигура позволяет и нанести удар, и принять его. Любой удар. Он следил за своим обликом - бритая голова делала его еще более впечатляющим.
"Барон спрашивает, ты уверен, что хочешь с ним поговорить". Он смерил меня взглядом профессионального посетителя мужских стриптиз-баров. Я был новым куском мяса в его пип-шоу.
"Мне назначено", я держался как крутой кандидат, которому есть о чем молчать до поры до времени.
"Если назначено, то тебе к врачу", он смерил меня неприязненным взглядом и усмехнулся. Я был для него слишком мелкой рыбешкой, и он не собирался загонять меня в угол.
"Спасибо за заботу", сказал я утомленным голосом, "но врач мне пока не нужен".
"Ну, это мы еще посмотрим", его круглые, похожие на стеклянные шарики глаза блеснули. Он оглядел меня с жестким одобрением, снял мерку на случай рубки .
Пеня был человеком с определенной миссией, он не проверял и не предупреждал, он карал. В нужный момент. Он встал, не снимая с лица ухмылки, обошел стойку и взялся за телефон. Я повернул голову в другую сторону, широченные плечи Пени были не особо привлекательной картиной. Скользнув взглядом по динамикам, я улыбнулся: человек, пользующийся максимальным доверием шефа, сидит здесь в роли секретарши. Да, Барон умел обращаться со своими людьми, да и с несвоими тоже.
Покончив с секретарствованием, он подарил мне еще один взгляд гиены. "Барон надеется, что это что-то действительно важное". Я кивнул и последовал за ним. Разговор был дебильным, но я держался спокойно.
Мы поехали в кафе-кондитерскую "Бетховен". За неестественно белыми столиками сидели молодые люди, у которых, похоже, часто падал в крови сахар. Некоторые из них помахали Пене, он походя ответил им. Мы пошли по направлению к двери в глубине сияющего чистотой зала, игнорируя накрахмаленный персонал, который скромно кланялся при нашем приближении. Потом прошли по слабо освещенному коридору, в котором сильно пахло ванилью, и уткнулись в узкую винтовую лестницу. "Извини, что не купил тебе мороженое", после подъема его ухмылка получилась слегка запыхавшейся. "Ничего, в следующий раз", сказал я, сжимая перила. На площадке, сразу за лестницей, была шикарная дверь с красивой ручкой телесного цвета, дверь была обита чем-то красным и казалась непробиваемой как стена. Пришли. Конец пути. Такой вывод я сделал по взгляду, которым смерил меня Пеня - от туфель до бакенбард. "Ты что, не будешь меня обыскивать?", спросил я официальным тоном. Он издевательски улыбнулся и нажал кнопку рядом с дверью. Мы постояли еще некоторое время, каждый со своими мыслями. Послышалось резкое "ззззз", и Пеня нажал на ручку. Входя в дверь, я машинально пригнулся и оказался заслонен здоровенной фигурой Пени. В климатизированном воздухе висел дух конспирации. Офис Барона был устроен, как апартаменты для соло-оргий с двумя-тремя-четырьмя статистами. Кожаная мебель, и чтобы сидеть, и чтобы валяться, толстый ковер, чтобы прохаживаться по нему и вызывать на него, в углу стеклянная стойка, за которой пестрели "гранд" этикетки на бутылках из матового стекла разной формы и разного объема, это были единственные художественные экспонаты во всем офисе. Был здесь и огромный стол орехового дерева с креслом в стиле барокко, выполнявшим роль трона. Стоило мне его увидеть, как стало ясно, что никто, кроме Барона, в нем не сидит и что, скорее всего, до того как сюда попасть, оно было где-нибудь выставлено в качестве музейного экспоната.
"Ну, как, Пенечка, вставил сегодня ночью?", нараспев спросил Барон свою правую руку.
"Ага". Голос Пени выдавал неловкость. И стыд за эту неловкость.
"Пенечка, что-то много ты в последнее время вставляешь". Я не мог въехать, то ли он его подъебывает просто чтоб подъебать, то ли это у них такой ритуал . Короче, кроме вопроса: "а какая тут связь со мной?", у меня в голове вертелось еще много чего. Барон взял один из аккуратно разложенных на столе глянцевых журналов. "С Алексой вопрос закрыт?", спросил он, листая блестящие страницы, заполненные разноцветными сплетнями про суперзвездную жизнь. Что касается Барона, то он никого из знаменитостей близко к своим делам не подпускал, так ему было легче с ними общаться. Знаменитостям нет места в серьезных делах серьезных людей. Вопрос Барона был достаточно серьезным, чтобы Пеня почувствовал себя очень, очень незавидно . "Он обещал разобраться до завтра", было очевидно, что он прилагает страшное усилие, чтобы не заикаться, глядя на того, кто ему только что реально вставил. "Видишь, Пенечка, может Алекса ебется и меньше, чем ты, но зато он наебал тебя ". Растерявшийся Пеня переминался с ноги на ногу. "Не волнуйся, Барон, я его обработал по всем правилам", осклабился он, чтобы выглядеть более убедительным. "На этот раз не кинет".
"Я бы сказал, что это он тебя обработал", загадочный оскал выглядел убедительнее самоуверенной ухмылки Пени. Похоже, я присутствовал при солнечном затмении. Пеню опустили, и все жопы мира не могли его спасти. Мог только хозяин. "Ну, ладно, посмотрим. Подожди до завтра", милосердие звенело металлом. Барон продолжал листать роскошно раскрашенные страницы, вдыхая их запах, этот запах был долговечнее взятой в переплет славы, которая изображалась на жирной толстой мелованной бумаге. Дойдя до последней страницы, он аккуратно отложил журнал на стол, к остальным.
"Тебе нужно читать эти журналы", показал он на свою коллекцию. "В них очень хорошо написано, что есть два вида успешных людей: те, кто прокручивает деньги, и те, кто прокручивает людей". Бритая голова покаянно закивала, следя за тем, чтобы не сделать ошибку и не тявкнуть себе в оправдание какое-нибудь извинение.
И тут Барон решил, что пора меня заметить.
"А что случилось с твоим братом, почему он покончил с собой?", спросил он без тени удивления.
"Так получилось", проговорил я тихо.
"Как получилось, так и случилось", он смотрел на меня так, как будто я был птичьим пометом на ветровом стекле его автомобиля. "Значит, ты хотел со мной говорить", ухмылка исчезла с его лица. Теперь передо мной сидел человек без лица. Это не было похоже на трюк. Это было похоже на поведение человека, который использует свое сердце так, чтобы не позволить сердцу использовать себя.
"Я нуждаюсь в твоей услуге", с трудом выдавил я из себя.
"А кто не нуждается", он театрально развел руками, обнимая весь мир, который можно было себе представить.
"Это большая услуга". Глаза мне застилал туман.
"Любая услуга Барона - большая", вздохнул он, прижимая к своей груди весь тот мир, который обнял.
"Разумеется, именно поэтому я и пришел к тебе", сказал я, испытывая какое-то незнакомое чувство, которое большинство людей описало бы как уважение . А, собственно, почему бы и нет? Всякий, кто дошел до того, чтобы попасть сюда, должен был оставить свою гордость на пороге офиса .
"Я пока не знаю, зачем ты пришел ко мне", он пригладил свой острый подбородок, давая мне понять, что моя нерешительность его утомила. На мгновение мне показалось, что сейчас он опять возьмется за гламурный журнал. Полистав его, он может углубиться в чтение, а это будет длиться и длиться, вероятно, до тех пор, пока я не пойму, что на самом деле разговор давно закончен.
"Мы можем поговорить с глазу на глаз?". Я решил отбросить осторожность.
"А кто ты такой, чтобы я говорил с тобой с глазу на глаз?". На такой вопрос ответить было нечего. Пеня дышал мне в затылок. Мое время истекало. "Речь идет о моей матери", меня неожиданно охватила паника, но мне это было уже безразлично.
"Что, и она тоже хочет работать на Барона?". Он разыграл недоумение.
"Нет. Она хочет покончить с собой. Уже пыталась. Она чувствует себя виноватой, ну и все такое, в общем, дерьмо". Я шел ко дну.
"И? Какое отношение к этому дерьму имею я?". Он сделал такой жест, словно отгоняет от себя вонь.
"Барон, моя мать погибнет, если ее кто-нибудь не убедит, что ее сын вовсе не поднимал на себя руку. Нужно, чтобы полиция сообщила, что речь идет об убийстве, а не о самоубийстве". Пока я говорил это, мне казалось, что я жую собственные зубы. Я готов был сжевать что угодно, чтобы потом было чем блевать. "Я не знаком в этом городе ни с кем, кроме тебя, кто смог бы такое провернуть". Я чувствовал, что у меня подрагивает голос.
"Ты и со мной не знаком", он вертел на среднем пальце свой огромный перстень.
"Да, но я знаю, что ты знаком с законом", ответил я без колебаний.
"Хочешь сказать, закон это я?", снова как бритва блеснул загадочный оскал.
"Тебе виднее", я вытряхнул вcю свою наличность. Теперь у меня не осталось ни кошелька, в котором я ее держал, ни самой наличности.
Барон закурил сигарету, выпустил облачко дыма и задумчиво посмотрел, как оно тает. Одному Богу известно, что таяло вместе с этим облачком. Воцарилась такая тишина, какая бывает только в церкви. И длилась она до тех пор, пока он не взял на мушку свою цель. Одну из целей. "Тебе, видно, моча в голову ударила, раз ты просишь меня о такой услуге". В первый раз он посмотрел на меня внимательно, по-хозяйски. Оценивая, насколько я готов . "Это не услуга, это все равно, что дать голову на отсечение".
"Я заплачу любую цену", проговорил я утробным голосом. Мои кишки не реагировали.
"Как? Будешь у меня бесплатным диджеем?". Хорошо, тут же подумал я. Он истязает меня безо всякого жара. Я истолковал это по-своему.
"Я стану твоим человеком". Я не думал ни о нарушенных правилах, ни о загубленных перспективах. В моем плавании на поверхности содержимого выгребной ямы не было ничего драматичного. Печаль, чистая и простая печаль развеяла мой прах. Двойник исчез с неопределенной улыбкой облегчения. Я поставил себя туда, где я и находился, избавленный от самого себя. Слова теперь текли гладко, без усилий, без пауз, без судорог, без задержки.
"Слушай, я достаточно повидал таких фаршированных фазанов, которым вдруг стукнет, что они могут летать. Знаешь, чем они кончают? Падают, даже не увидев неба". Как и любая поучительная жвачка, эта, Баронова, тоже была бесполезной.
"Я не фаршированный фазан. Я - твой человек". Я как мантру повторял и повторял свою мысль: самурай это не самурай, если у него нет хозяина.
"Ты пожалеешь об этом, парень", сказал он почти приятным голосом.
"Не важно. Я готов и пожалеть, только бы вытащить мать. Я не могу допустить, чтобы она вот так кончила. Хочу, чтобы она умерла спокойно, а не в таких муках. Хотя бы это я ей должен". Почему-то именно я взял отеческий тон.
"Мне ты будешь должен гораздо больше. И свою, и ее жизнь", он перечислял, загибая пальцы.
"Я это понимаю". Я чувствовал, что нахожусь на перекрестке своей судьбы.
"Да ты просто клещ". Он выдвинул ящик письменного стола, достал бумажный пакетик и вытряхнул на ладонь несколько кусочков чего-то перламутрового, оттенком напоминающего цветок белой мальвы. "Возьми", он протянул руку в мою сторону. "Это хиландарский ладан, самый высокодуховный из всех. Окади дом, чтобы там стоял этот запах. Этот аромат. Прямо православный "Кристиан Диор".
Я подошел и взял подарок. "Спасибо тебе", я неумело сыграл растроганность. "В любом случае, спасибо тебе, но я пришел не за ладаном".
Он молчал, колебался, то ли затянуться еще раз, то ли загасить сигарету. Сделал и то, и другое.
"Будь по-твоему", он наконец-то решил, что пора со мной прощаться. "Посмотрю, что я могу для тебя сделать. Да, парень, а имя-то твое как?"
"Зови меня Хобо", сказал я пароль.
"Значит так, Хобо, запомни на всю свою жизнь. Я не Красный крест. Я крест ". Святейшая канцелярия поставила печать еще под одной сделкой.
"Это ясно", сказал я, резко поклонившись. "И еще одна вещь", я понял, чего он от меня хочет, "полиция забрала пистолет, из которого убил себя брат. Мне нужен этот пистолет". "Конечно, он тебе понадобится", процедил он сквозь свои бесценные фарфоровые зубы. Его оскал больше не был загадочным. "Ну, иди, утешай свою мать, я тебе дам знать".
Я попрощался без рукопожатия и направился к двери.
"Хобо", бросил он мне, когда я уже выходил, "спасибо, что ты меня не уговаривал".
Я ничего не сказал. Я вышел и закрыл за собой дверь. Я не продался. Я был куплен. Это не одно и то же.
* * *
Через несколько дней отца вызвали в городской секретариат внутренних дел, чтобы сообщить новую информацию, связанную со смертью его сына, гражданина Бокана Станковича. В ходе тщательного и основательного расследования установлено, что речь идет об убийстве. Отцу сказали, что идут интенсивные поиски того, кто совершил преступление, имеются определенные улики, сформирован круг потенциальных подозреваемых, и кольцо вокруг него постоянно сжимается, однако в интересах дальнейшего расследования другие детали сейчас раскрывать нельзя.
Итак, ситуация прояснилась, но все еще не разрешилась. Однако это уже не наше дело. И, в конце концов, Бог - вот верховный полицейский, и он поможет, конечно же, поможет, чтобы справедливость восторжествовала, как того и требует природа человека. Он все взвешивает, наше дело только чуть подталкивать чаши весов. А разве не Он создал нас так, что мы лишь вздох на ветру?
Я не отрывал взгляда от матери до тех пор, пока слезы не перестали капать из ее глаз. Очень хорошо, лицо ее стало сердитым. Она ругала и проклинала - и тех, что наверху, и тех, что внизу. Загробная тишина наконец-то была похоронена. Дом наполнился криками, которые призывали к отмщению. Мать вернулась, более живая и отвратительная, чем когда бы то ни было. Ее Ангел Смерти был отфутболен ногой под зад, послан к чертовой и божьей матери с выбитыми зубами и выцарапанными глазами. В качестве единственного оставшегося в живых сына я не мог не последовать примеру своей единственной матери. Я приподнимался на носки, грозя кулаками небу, которое сконцентрировалось под потолком. Я упражнялся в своем гневе очень, очень хорошо сознавая, что это не дешевое представление, а серьезная, набожная работа. Отец, глядя на меня, хлопал угасшими рыбьими глазами. Он держался подальше от трепещущего материнского тела, но не был совсем невидим, возможно, благодаря фетровой шляпе, которую мял обеими руками, словно проверяя, насколько она вместительна. Так что набожность свое слово сказала, и теперь мы могли разойтись для бессонного сна. Я заслужил выпить. Много выпить, чтобы собрать себя в одно целое.
Мне не пришлось долго ждать звонка . Баритон Пени пророкотал в телефоне так, будто сметает пред собой горы и долины: "Приходи сегодня вечером в "Лимбо". Не опаздывай". Время он не сказал, я знал, когда начинается программа .
С тех пор как умер Бокан, я не диджействовал и уж, конечно, не страдал из-за отсутствия идиотских клубных развлечений. Там и без меня все были идиотами. Когда я вошел внутрь, те же люди сидели на тех же барных табуретах в том же карантинном воздухе, засасывая из высоких стаканов через заломленные синтетические соломки подкрашенные напитки. Некоторые из них направились, было, ко мне опустив головы, но я их опередил. Я имею в виду, что выглядело это все так, будто не они, а я выражаю им соболезнование. Моя нервозность их блокировала, они не могли вспомнить подходящий текст и были трагически изумлены этим . Но, хотя бы, забыли о смерти. Я оставил их спокойно глотать свои подслащенные капсулы железа-кальций-магния-селена и направился в разэлектризованное пространство диджейской кабины. Я рассматривал пластинки так, словно вижу их в первый раз. Вытаскивал из конвертов и вдыхал запах черного винила. Они не были исцарапаны настолько, чтобы хоть что-нибудь мне напомнить. Потом я выбрал те, которые собирался крутить, определился с последовательностью в первом сете и перешел к разогреву.
Клуб только начал заполняться, когда появился Барон, в шелковой, как яблоко красной рубашке, она хорошо смотрелась с черными брюками из латекса и полусапожками "Полини", каждый с шестнадцатью дырочками для шнурка.
"Пришло тебе время устраивать прощальную вечеринку, диджей", загадочный оскал снова был на лице.
"Спасибо тебе", сказал я, задыхаясь от феромонов его "Дольче и Габбаны".