- Сейчас много дворян развелось, - согласился я. - Все вчерашние партбоссы оказались дворянами. Вплоть до Бориса Николаевича. Он теперь барон. Плюс все банкиры: поголовно графы и князья. Ну, те, кто в ларьках торгует, конечно, помельче, на графьев не тянут, но в пределах виконтов уверенно держатся…
- Коньяку действительно не хочешь?
- Пагубная привычка пить среди дня.
Стюардесса распорядилась в микрофон, чтобы пристегнули ремни. Самолет заходил на посадку. Москва открылась внизу серым, бледноглазым пятном…
Расстались на аэродроме. Все инструкции запечатлены в голове. Денег - полны карманы: франков, долларов, рублей. Как-то очень скоро я привык к тому, что нет необходимости их считать.
Сел в такси и поехал в гостиницу "Россия", где был забронирован номер. Таксист, покосясь на мой кремовый костюм, заломил несусветную цену, в ответ я лишь холодно кивнул. Уже в пути водила осторожно осведомился:
- Без багажа, выходит, прибыли?
- Именно так.
Небольшой кожаный чемодан, который я небрежно швырнул на заднее сиденье, ясное дело, не подходил под это определение. Туда же запулил шикарную лайковую куртку. Улетал бедняком, прибыл барином. Надолго ли?
Москва встретила смутной погодой. Тусклое небо в наволочке непролившегося дождя. Но - тепло, около двадцати градусов.
Номер получил на десятом этаже, обычный одноместный - с душем и полуванной. В Париже гостевал побогаче. Я еще в машине прикинул, что все инструкции Трубецкого выполню, но одну, самую главную, нарушу. Он несколько раз повторил, чтобы я не думал соваться домой. Образно выразился, сказал: если не хочешь, чтобы уши сразу отрезали. Я понимал, что он прав. Но он был человеком свежего поколения, дворянского, и, разумеется, не мог сознавать, что значит для советского гражданина своя собственная, горбом нажитая квартира. Это ведь не просто место проживания, это скорее символ либо укрепы, либо слабости, промежуточности положения в мире. Мои родители так и состарились, не зная, что это такое - собственная квартира, а лишь до последнего вздоха мечтая о ней.
Чтобы советский человек хоть одним глазком не глянул на взорванный символ своего бытия - такого быть не может. Поэтому я спорить с Трубецким не стал, но из номера первым делом позвонил инженеру Володе.
- Ты где? - спросил он. Голос трезвый, но похмеленный.
- Я опять в Москве… Ну как у вас?
Он-то понял сразу.
- У нас нормалек. Квартира опечатана.
- Давно туда ходил?
- Позавчера, кажется. Как чувствовал, что вернешься.
- А еще разок можешь сбегать?
- Ты приедешь?
- Если все чисто, приеду.
- Чего купить?
- У меня все с собой.
Я назвал ему номер телефона в гостинице, и через десять минут он перезвонил. Доложил: на двери пластилиновая печать, но все равно дверь придется менять. Петли и косяки разворочены, общий вид неказистый.
- Жди! - сказал я.
Но, прежде чем ехать, позвонил дочери. Нарвался на зятька. Как же его зовут, черт побери?! Ах, да, Антон! Удивительно, но характерный, грубовато-настырный тембр его голоса не вызвал у меня привычного мгновенного раздражения. Правда, я и раньше иногда думал про него: бедный мальчик! Возможно, думал я, все его бычарские повадки - патологическая самоуверенность, наглая ухмылка, напористость - всего лишь вынужденная маскировка, дань времени, заставляющего оборачиваться к ближнему исключительно звериным оскалом (иначе задавят), а под этим скрывается нечто иное - ранимое, хрупкое, как у всех людей. Ведь нельзя же представить, что моя добрая, утонченная девочка влюбилась просто в тупую гору мышц.
- Антон, позови Катеньку, пожалуйста.
- Кого? - это у них один из так называемых приколов: надо или не надо - переспрашивать. Действительно, нервирует.
- Катеньку позови, пожалуйста.
- Катюха! - по-блажному заревел зятек. - Папахен требует! Срочно!
В Катином нежном, родном голосе неподдельная обеспокоенность:
- Папа, ты где пропадаешь? Никто не может до тебя дозвониться.
Никто - значит, ее матери зачем-то понадобился. Да уж понятно, зачем. С деньжатами туго. Почти единственный повод, по которому Ирина оказывает мне честь звонком. О, эти гордые просьбы - вообще целая запоздалая поэма в наших с ней отношениях.
- Отъезжал ненадолго. Да я и сейчас не из дома звоню. Там затеял небольшой ремонтик.
- Какой ремонтик, папа? Ты же в прошлом году ремонтировал.
- Ну по мелочам кое-что… Косметика… Как твои дела?
Дела у нее были такие, о которых она не могла говорить по телефону. За последние несколько месяцев это случалось третий раз. Три раза она не могла говорить со мной по телефону и сделала потом три аборта. То есть, пока два. Я, конечно, психанул. Только что испытанное сочувствие к зятьку рассеялось в дым.
- Передай своему животному, - сказал я, - когда-нибудь не выдержу и набью ему морду.
- Папа, ну он-то при чем?
- А-а, ну тогда извини. Тогда я просто не в курсе. И кто же при чем?
- Папочка, твоя ирония неуместна и груба.
- А твое легкомыслие поразительно. Ты хоть понимаешь, к чему это может привести?
- Папа, давай встретимся.
- Запиши телефон…
Барыга Антон считал, что заводить детей им рано, потому что они сами еще как дети. Может быть, это единственный случай, когда он был прав.
- И когда?
- Ближе к вечеру. Лучше я сам позвоню…
Перед тем как покинуть номер, я принял душ и напился кофе. Кипятильник всегда со мной - верная привычка давних командировочных лет. Чувствовал себя сносно, и это было противоестественно. Парижские каникулы, перелет и прочее - видно, нервная система включила второе дыхание. Контрольный звонок Трубецкого должен был последовать в семь часов вечера, успею вернуться.
…Володи около дома не было, и это показалось мне странным. Вроде, договорились повидаться. У родного ларька он тоже не маячил. Ничего, подумал я, появится. Чувствовалось, что он где-то рядом. Я отсутствовал четверо суток, но, увидев знакомый двор, чуть не прослезился: припаркованные где попало машины, детская площадка, мусорные баки с вечно дымящимся костерком - малая родина!
Выйдя из лифта на четвертом этаже, я обмер. Зрелище было паскудное. Дверь с разодранной в клочья обивкой - ощущение содранной кожи! - держалась на одной верхней петле, неровные щели в перекосах, у дверного проема отбиты целые куски - и все вместе выглядело, как наполовину вырванный зуб. Мне стало почти физически больно - зуб-то мой! Сиреневая, размером с юбилейный рубль блямба-печать усиливала впечатление жути. Вдобавок остатки замка выковырнулись наружу острыми зазубринами. И еще эта сволочь Володька сказал, что все в порядке.
Поохивая, я потянул, отодвинул дверь, еле удержав ее в стоячем положении. Что ожидало меня в квартире, не хотелось и думать, но в любом случае я бы ошибся. Не разор, не печаль разграбленной квартиры встретили меня, едва я вступил в гостиную, а увесистый кулак и ухмыляющаяся рожа незнакомого молодого человека в спортивной куртке. Я получил с ходу два удара: один в солнечное сплетение, другой - прямо в лоб, и уже с полу разглядел, что гость не один, а их двое, но очень похожих друг на друга и одинаково, приветливо дыбящихся.
- Добро пожаловать домой, Миша, - сказал один, а второй с удивительной сноровкой обмотал мое туловище бельевой веревкой. Я еще не отдышался, как уже превратился в затянутый крепкими узлами кокон.
- Нигде не жмет? - заботливо поинтересовался первый, сладкоречивый.
- Вы кто?
- Грузчики, - гоготнул парень и ловко заклеил мне рот липкой вонючей лентой. В таком положении, в каком я очутился, мне была видна только часть комнаты - телевизор, угол дивана и ковер на стене. Все, вроде, в нормальном состоянии. Повернув шею, отчего в ней что-то неприятно хрустнуло, убедился, что остальные вещи тоже на своих местах. Но любимая геранька в широком глиняном горшке без полива заметно подсохла, пожелтела.
Парни закурили, один куда-то позвонил. Доложился: Алеха. Потом молча слушал. Сказал уверенно:
- Никаких проблем. Он смирный. Щекотки боится.
Положил трубку. Сообщил подельщику:
- Велено везти.
- Ну давай, - глянул на меня, лежащего навзничь, с каким-то сомнением. - Может, кольнуть для верности?
- Не стоит. Старенький. Черт его знает, как подействует.
Из-за ленты, туго залепившей рот, я не мог участвовать в разговоре, хотя у меня было что сказать.
Для удобства транспортировки меня закатали в коврик, на котором я лежал, но тут не обошлось без накладки. Коврик оказался коротковат, голова торчала наружу. Парни, хохоча, попытались втиснуть ее вглубь, но это можно было сделать, только вдавив череп в грудную клетку. Выход нашли такой: натянули на мою торчащую башку спортивную сумку и захлестнули молнию, прищемив кожу на шее. Это было болезненно.
Потом понесли. В лифте поставили стоймя, но головой вниз. Под лошадиный гогот, доносящийся как бы из-за стены, я стоически боролся с удушьем. Но все же на какое-то время провалился в черную бездну. Очнулся - едем. Сумки на голове нет, скрюченный, болтаюсь на заднем сидении. Мыслей никаких. Страх. Ощущение бессилия. Унизительное чувство вины. Говорил же Трубецкой: сиди в гостинице. Поперся, придурок.
Приехали. Опять сумка на голову, писк молнии, острая боль в кадыке. Понесли куда-то. Голоса, ступеньки. Лифт. Распеленали. Распечатали. Содрали ленту с губ. Посадили в кресло. Только ноги остались связаны.
Комната с высоким окном, офисная обстановка. Канцелярский шкаф, зеленый рабочий стол, компьютер, телефоны. В углу - телевизор с огромным экраном. За столом человек в золотых очечках, щегольски одетый, хмурый. С ним мы прежде виделись. Георгий Павлович, один из боссов "Карата". Значит, скоро будут бить мордой о капот.
- Ну что, прочухался, писатель?
Я кивнул.
- Понимаешь, что игрушки кончились?
Я кивнул еще энергичнее.
- Меня узнал?
- Да, конечно.
- Тогда слушай внимательно. Разговор деликатный, интимный. - В комнате, кроме нас, все те же две дыбящиеся спортивные рожи, но они так скромно сидели у стены на стульях, что были похожи на каменных истуканов. - Теперь, Михаил Ильич, только от тебя зависит, оторвут тебе тыкву или нет. Скажу прямо, это вообще чудо, что она до сих пор на плечах.
- Понимаю, - сказал я солидно.
- Плохо, видно, понимаешь, - бросил быстрый взгляд на парней, и один их них, точно разжатая пружина, метнулся ко мне и, ухватив сзади, несколько раз подергал за уши. Жест безобидный, игривый, но на какое-то мгновение я все же оглох. Парень бегом вернулся на свой стул.
- С дурными людьми ты связался, писатель, - сурово заметил Георгий Павлович. - Они тебе не компания. Ты хоть знаешь, кто такой Трубецкой?
- Князь? Декабрист?
- Тебе, Миша, дурочку валять осталось недолго… Так вот, этот Трубецкой, князь он или грязь, на самом деле крупнейший аферист и вымогатель. На нем пробы негде ставить. Но его поблядушка, Полинка Савицкая, пожалуй, даже похлеще будет… Одного в толк не возьму, чем тебя купили? Ты же солидный человек, книжки пишешь, благонамеренный гражданин - и связался с самой что ни на есть отпетой мафией. Они что - много денег обещали?
- Они - мафия, а вы - нет?
- Мы - нет. Тебе трудно поверить, но это так. Мы честные предприниматели, бизнесмены. Конечно, эта страна сейчас переживает сложный переходный период, не мне тебе говорить, приходится иногда играть не по правилам, особенно когда имеешь дело с такими волками, как твои дружки… Впрочем, все это лирика. Вернемся лучше к нашим баранам. Помнишь, я попросил тебя о маленькой услуге и ты меня подвел. За это придется расплатиться. Крепко расплатиться.
Глазенки под очечками сверкнули тусклыми огоньками.
- Вы просили, но я-то не давал согласия.
- Твое согласие вовсе не требуется. Ты чего-то все же не понял. Объясню в последний раз. Миша! С того момента, как ты меня подвел, и не только меня, значительно более могущественных людей, ты просто-напросто перестал существовать. Твои руки, ноги, твоя квартира, твоя дочь, да все, чем ты дорожишь, больше тебе не принадлежит. Тебя уже нет даже в виде трупа.
- А что же есть? - удивился я.
- Фантом, Миша, обман зрения. Дунь - и исчезнет. И никто никогда не узнает, куда ты делся.
- Ну что ж, значит, такая судьба.
- Не судьба, а дурь твоя… Миша, скажи честно, хочешь еще немного пожить?
- Очень хочу.
- Я могу тебе это устроить.
- Обманете?
- Зачем? Какой смысл? Ты же не представляешь никакой ценности и, главное, никакой опасности. Повторяю, мы не мафия, мы действуем в законе. Вот тебе, кстати, подтверждение. Все, что нам надо от тебя получить, мы и так получим без труда. Современная наука это позволяет. Но с другой стороны, у тебя больное сердце, два года назад был инфаркт, вдруг не выдержишь новейших методов дознания. Зачем рисковать даже минимально? Не проще ли договориться полюбовно?
- Конечно, проще. А что вам надо?
- Трубецкой в Москве?
- Шутить изволите?
- В каком смысле?
- Князь Трубецкой, печально известный роковой ролью в декабрьских событиях, умер в прошлом веке. Памятник ему…
Георгий Павлович кивнул, и на сей раз дыбящиеся истуканы ринулись на меня вдвоем. Надо заметить, от природы я человек слабодушный, то есть как всякий книжник жидок на физическую расправу, но в ту минуту был уже запуган до такой степени, что воспринимал происходящее как бы издалека. Забавный феномен психики. Крайняя степень животного ужаса иногда заставляет самого хлипкого интеллигентика держаться так, будто он на самом деле двуглавый орел. Но недолго длилось мое геройство.
Озорники повалили меня на пол, и один уселся на грудь. От него несло чесноком и гарью. Он спросил озабоченно:
- Глазик выдавим для начала?
- Без глазиков ослепнет, - задумался вслух Георгий Павлович. - А я хочу, чтобы он кое-что увидел. Пожалуй, отрежь ему ухо.
Неизвестно откуда в пальцах истукана сверкнуло лезвие, и он жестом парикмахера, проверяющего остроту инструмента, легонько чиркнул меня по губам. Вместе с саднящим уколом я ощутил сильнейший позыв на мочеиспускание.
- Подождите!.. Я вспомнил. Трубецкой в Москве.
- Ну-ка, отпустите его, - распорядился Георгий Павлович.
Мгновенно мизансцена была восстановлена: я в кресле, истуканы на стульях у стены.
- Попить бы! - попросил я. Георгий Павлович прошелся по комнате, сунув руки под мышки.
- Потерпи, дружок. Скоро напьешься… И где же он в Москве прячется?
- Не знаю. - На высокое чело хозяина набежала горькая дума, и я поторопился добавить: - Он позвонит мне в гостиницу.
- В какую гостиницу?
- В "Россию". Я же там остановился.
- Когда? Позвонит когда?
- В семь часов.
Георгий Павлович вернулся за стол и разглядывал меня с таким выражением, с каким опытный ботаник разглядывает прикнопленную бабочку, которая продолжает почему-то трепыхаться.
- Тянешь время?
- Нет, это правда.
- А Полинка где?
- Полюшка в Париже.
- Курить хочешь?
- Пить очень хочу.
Он сам закурил.
- Значит так, писатель. Теперь я вижу, что ты человек неблагодарный и неумный. Я пытаюсь тебя спасти, а ты что делаешь?
- Что я делаю?
- Ловчишь, химичишь. Но ведь это все напрасно. Только затягиваешь агонию… Ладно, говори прямо и честно - готов помочь?
- Конечно, готов. У меня же выбора нету.
- Нету и больше никогда не будет. Сам виноват, зачем спутался с отребьем. Все-таки поразительно! Как это Полинке удается. Ловит вашего брата, особенно пожилого, на крючок, как пескарей. Не отрицаю, в постели она бесподобна. Пробовал, как и другие. Но тебе-то это зачем, Миша? Из тебя же песок уже сыплется… - обернулся к истуканам: - Алеха, принеси нам с писателем пива. Пиво будешь?
- Ага!
Пока пили пиво (наше, "Тверское"), договорились вот о чем. Меня отвезут в гостиницу, к семи туда прибудет лично Георгий Павлович, чтобы проконтролировать разговор с Трубецким. Моя задача: выманить подонка на встречу. Это цена помилования. Я с готовностью соглашался с каждым словом. Более того, взбодренный холодным свежим пивом, я почувствовал к собеседнику прилив симпатии. Железный человек, бьет в одну точку, как дятел. И уши пока не отрезал.
Из офиса меня вывели с завязанными глазами, но на своих двоих.
С ветерком промчались по городу, и вот мы уже в гостиничном номере вместе с Алехой и его напарником, которого звали Николаем. За три часа ожидания распили на троих бутылочку водки, пожевали горячей пиццы, которую заказали в номер из ресторана, и немного подружились. Ребята оказались незамысловатые, как ранние огурцы с грядки. После третьей чарки, Алеха задушевно попросил:
- Ты на нас зла не держи, Ильич. Мы люди подневольные. Всякий бабки рубит, как умеет… А ты правда книжки пишешь?
- Правда.
- Дашь нам с Коляной по автографу?
- С удовольствием. Но все книги на квартире. Туда еще вернуться надо.
Парни переглянулись.
- Да, это вопрос, - задумался Алеха. - Но ты Гоше зря не перечь, может, пощадит.
Я разлил остатки из бутылки.
- И сколько у меня шансов, по-вашему?
- Два из ста точно есть, - утешил Алеха. - Ты как считаешь, Коляна?
- Половина на половину, не меньше, - буркнул Коляна, который если и открывал рот, то чтобы изречь нечто весомое. Парни горячо заспорили, и я, глубоко заинтересованный, выставил вторую бутылку из заначки. Много важного услышал и, главное, то, что мне и самому приходило в голову. Коляна высказал соображение, что Георгий меня не тронет, пока Трубецкой на воле.
- Почему? - спросил я.
- Эдика лучше не злить, - со странной уважительностью ответил Коляна. - Себе дороже выйдет.
- Вы его знаете?
- Кто же его не знает.
- И Полину тоже знаете?
- Встречались, - нехотя процедил Алеха. - Крутая телка.
- Круче не бывает, - подтвердил Коляна. - Ты-то кем при ней, Ильич?
- Я ее муж, - скромно признался я. Ребята дружно гоготнули, Алеха поперхнулся водкой, и оба уставились на меня с недоверием.
- Блефуешь, батяня?
- Сукой буду, - сказал я. - Век воли не видать.
После этого признания отношение ко мне изменилось еще к более лучшему. Алеха доверительно поведал, что сперва они с Коляной работали на Костю Жмыха из Люберец. Но там нравы первобытные, бескультурье, да и бабок много не срубишь. У Циклопа организация солидная, престижная, щупальца на всех континентах, в нее члены правительства входят.
- Да чего тебе толковать, Ильич, верно? - Алеха застенчиво сморгнул. - Ежели ты ее законный муж.
- Муж, муж, - уверил я. - Вон паспорт в тумбочке, погляди.
Поглядев по очереди паспорт, оба перешли со мной на "вы".
- Вы не подумайте чего, - усмехнулся Коляна. - Мы с Алехой уши не режем. Только пугаем. Но все же простите, если чего не так. Да, Леша?
- Откуда мы могли знать!
- А раньше вы кем были? - поинтересовался я. - До того как овладеть хорошей профессией?