Голая, плюхнулась обратно в кресло, схватила бутылку и глотнула прямо из горлышка.
- Тебя что-то беспокоит? - мягко спросил Гурко. - Или ты в меня влюбилась?
Хихикнула, прикрыла рот ладошкой, словно поймав себя на чем-то неприличном. Был контакт, был, но какой-то неопределенный.
- Для меня женщина - это святое, - с горечью объяснил проститутке. - Не ты одна, надо мной многие смеются. Глупо, несовременно, я понимаю, но что поделаешь с натурой. Когда вижу красивую женщину, хочется читать стихи. И не только красивую. Я практически на любую женщину очень остро реагирую.
- Ну и дурак, если так, - сказала Зина. - Женщина - это просто говорящая отбивная. У нее же нет души. Почитай Коран. Там все сказано.
- Коран я читал. Ничего в нем не понял.
- Хуже женщины только мужчина.
- Тут полностью согласен. Я иногда смотрю на себя в зеркало и не выдерживаю, плюю.
Улыбнулась нормальной улыбкой и - по глазам мелькнуло - устыдилась своей наготы. Он все же нашел верный тон - серьезного оробевшего дебила. Взял с дивана плед, подошел и укутал ее плечи.
- Давай будем так, - предложил, - как будто ты в гости пришла.
- Хорошо, - потянулась к сигаретам. - Только все равно я тебе не верю. Ты ненастоящий. Ты прикидываешься. У тебя слишком умные глаза. Кто ты, парень?
…Проститутки исчезали чаще других, но их никто не разыскивал. Как, впрочем, не разыскивали стариков, детей, пьяниц и прочих обитателей зачумленной территории бывшего Союза. Органы внутренних дел едва справлялись с регистрацией грабежей, изнасилований и убийств, готовя грустную летопись для грядущих поколений. Если исчезала проститутка, ее поминали товарки, да хмурый сутенер ставил в уме памятный жирный крестик против ее клички. Дорогие, фирменные девочки, из тех, кто по вызову, случалось, пропадали вместе с телохранителями, и тогда преуспевающий клерк из проституточной конторы, морщась, вычеркивал строчку из бухгалтерской ведомости. Потеря, конечно, была невелика. Чего другого, а этого товара хватало в избытке. Подрастающие поколения только и мечтали, как бы половчее продаться. Им достаточно было показать уголок зеленой купюры. Одурманенные видаками, накурившиеся травки, мыкались по городу стайки молодняка, готовые лечь хоть под трактор. Тусовались, напевали похабные песни, мутным взглядом выискивая хозяина. Если хозяин долго не появлялся, молодую рыночную поросль охватывала беспричинная ярость. Школьники и школьницы, сбившись в кодлу, набрасывались на первого попавшегося зазевавшегося прохожего и разрывали его в клочья. Скупой штрих на смеющемся лике победившей демократии.
- Опасная у вас работа, - посочувствовал Гурко. - Как у минеров.
После добросовестно выполненной случки Зина подобрела, расслабилась. Окутанные сигаретным дымом, они лежали на смятых простынях. Гурко невзначай завел речь о несчастном банкире, которого до сих пор не могла разыскать вся милиция страны, хотя тому, кто укажет след, сулили немалую награду - миллион долларов. Зина доверчиво коснулась пальчиком его бока. Он смягчил ее сердце тем, что не охальничал, совокуплялся как рыцарь, стыдливо озабоченный сбросом дурного семени.
- Почему ты о нем вспомнил?
- Не знаю. Ночь. Мистика. Люди исчезают. Страшно. Хоть на работу не ходи.
- Да, это правда, - согласилась Зина. - Девушек отлавливают и увозят в Эмираты. Продают на базарах. Нас предупреждали.
- А кто отлавливает?
- Неизвестно. Думали на чеченов, но непохоже. Да многие сами уезжают, а считается, что похитили. Я точно знаю.
Она рассказала про свою подружку Вику, опытную, тридцатилетнюю стриптизерку из "Ночей Арбата". Ее долго обхаживал один деятель из фирмы "Услада". Обещал устроить роскошные международные гастроли. Европа, Ближний Восток, Англия, Нидерланды. Гарантировал сто штук за один круиз, но Вика сомневалась. Она была здравомыслящая девица и не понимала, за что ей могут отвалить сто тысяч. Правда, у нее был заветный номерок, который она показывала на загородных уик-эндах, если приглашали достойные клиенты, номерок отменный, но на большого любителя. С балансированием на бутылках и заглатыванием чудовищного резинового змея. Даже не все новые русские выдерживали, некоторых рвало. Однако расторопный усладник уверял, что у арабов змей почитается за священное животное, поэтому они заплатят, как за ритуальную эротику. Это тариф запредельный, о котором вслух лучше не говорить. Наконец он Вику уломал, и она укатила на два месяца, но слух распустила, будто ее похитили. С той целью, чтобы не платить неустойку "Ночам Арбата", фирме предельно жесткой, где проштрафившуюся сотрудницу в качестве наказания сжигали на заднем дворе, облив бензином. Кстати, сожженных или просто забитых в "иберийских играх" стриптизерок тоже, если возникали у кого-то вопросы, списывали, как исчезнувших.
- Что такое "иберийские игры"? - поинтересовался любознательный Гурко.
- Ну когда мальчики хотят немного садизма. Мне тоже предлагали. Такса повышенная, но я боли боюсь.
- Вика давно уехала?
- С полгода уже. Теперь вряд ли вернется. Может, погибла, а может, приглянулась какому-нибудь шейху. По-всякому бывает. Это же непредсказуемо.
Гурко на всякий случай выяснил, как звали деятеля из "Услады" - Григорий Иванович, а также запомнил несколько раз мелькнувшее в Зининой болтовне имя - Мустафа. Якобы, кто попадал в лапы этому Мустафе, тот уж исчезал стопроцентно.
- Не понимаю, - задумалась Зина, - почему я с тобой откровенничаю. Ведь ты так и не сказал, кто ты на самом деле?
- Я тот, - ответил Гурко, - кого не надо бояться.
Глава 3
У Мустафы было много имен, но ни одного подлинного. Ему это нравилось. Он верил, что человека с определенным именем, а значит, с определенной судьбой, легче взять на мушку, чем того, кто с каждым следующим именем умирает и рождается заново. К шестидесяти годам его изрядно потерло об жизнь, другого бы расплющило, а на нем не осталось и царапины. Выглядел он крупным, крепко сбитым человеком, с черными, блестящими глазами, с желтоватыми ядреными зубами (вверху слева две золотые коронки), лысым, но как бы одновременно с пышной шевелюрой, и когда подносил пальцы к латунному, безукоризненной округлости черепу, казалось, от несуществующих волос отлетают рубиновые искры.
Уже лет пять как его звали Донат Сергеевич Большаков, генеральный директор концерна "Свиблово". По Москве он слыл одним из самых крупняков, хотя собственного банка у него не было. На осенних выборах баллотировался в Думу от партии экономической воли, по списку шел третьим, а в парламент просочилось двое, поэтому лично для него пришлось выколачивать дополнительный депутатский мандат. Были проблемы, связанные с бдящим оком председателя избирательной комиссии Рябушинского. Вопрос стоял так: либо мочить Рябого, либо отстегнуть двести тысяч. Мустафа заплатил наличными, не любил глупой крови.
О неожиданной трате не жалел, денег у него было много. Года два назад, когда частично заграбастал под себя омскую нефть (вот здесь довелось киллерам потрудиться), перестал их считать и теперь жил на проценты, как рантье.
Большакова часто можно было встретить в буфете Думы на третьем этаже, где он с аппетитом поедал горячие сосиски с горчицей, окруженный толпой прихлебателей. Рядом всегда вились две-три смазливые кошечки, готовые хватать крошки с его бороды. Высокий, смуглый богатырь с шумными, доброжелательными манерами, производивший впечатление абсолютного душевного и физического здоровья. С первых дней у него наладилась репутация народного любимца. Кого-то он окликал из-за стола, кому-то шутливо грозил кулаком, с кем-то, вскочив на ноги, бежал обниматься. Беззаботный, легкий на подъем, улыбчивый, с всегда готовой острой, но не злой шуткой. Таких людей как раз не хватало в правительстве и в тесных думских комитетах, где у большинства столь кислые физиономии, что кажется, их уже завтра поведут на расстрел. Даже заносчивая фракция коммунистов испытывала к нему симпатию и раза два пыталась втянуть в какие-то свои зловещие шахер-махеры, но от любых деловых контактов Большаков умело уклонялся. Пошутить, поржать над новым анекдотом, раздавить наспех рюмашку - это пожалуйста. Но все эти бесконечно плетущиеся интриги, вся эта возня в осином гнезде - увольте! В эти игры он не играл, как бы брезговал ими. Что придавало его простецкому, задушевному облику даже некий аристократический блеск.
Мустафа - была его тюремная кличка, закрепившаяся за ним с первой ходки в далеких 60-х годах. Блаженное было времечко: бесшабашный лысак на троне, оттепель, разоблачение культа, первый, стремительный рывок на Запад. Фанфары свободы, запевки в легкомысленных головенках. Тех, кто тогда был молод, будто шибанули колотушкой - в Европу, в Америку, там воздух как мед! Побежали, конечно, не все, в основном обитатели предместий, бестолковая, бодрая шелупонь, да еще сынки и дочери из богатых московских гостиных. Некоторые до сих пор не опомнились, песок из них сыплется, но бегут, вопят как оглашенные, путаются в птичьих силках, при этом - удивительное дело! - чувствуют себя победителями. Особенно те, кто достиг земли обетованной - Брайтон-Бич и встал там на бесплатное довольствие. Однако крупные, солидные капиталы сколачиваются только дома, Мустафа и тогда уже это понимал. Верил: где родился, там и пригодился. Правда, сгоряча увязался за крикунами - Америка! рай! небо в алмазах! - помчался менять рубли на доллары, вот его и повязали. По-пустому подзалетел, на мелочевке, но ярлык припаяли солидный - валютчик.
Тюрьма пришлась ему впору, как пошитый на заказ костюм. В первую ночь в камере трое громил, уязвленные туповатым добродушием нового постояльца, слишком жестоко его "прописали". Ставили раком, окунали в парашу, били, пинали, заставляли вылизывать окурки с пола, глумились часа три, пока не притомились. Их поразило поведение новичка. Казалось, он наслаждался болезненными процедурами, хохотал, сплевывал кровь и зубы, корчился, точно кончал, счастливо пердел, получая особо плотный пинок. Громилам это надоело. Посоветовавшись, они пришли к выводу, что им подкинули психа, торчуна, Мустафу. Куражиться над психом все равно, что мочиться против ветра. В этом есть что-то даже неприличное. Завалили его под нары и, недовольные, легли почивать. Проснулся из обидчиков только один. Поднялся к побудке и увидел жутковатую картину. Оба подельщика подохли, причем у одного шея была сворочена налево, у другого направо. А лежали рядышком. Уцелевший бандюга испугался.
- Что это с ними? - спросил у молокососа.
Мустафа, в порванном шмотье, с искровяненной мордой, склонился над сокамерниками, будто нюхая, потом разогнулся и, доверчиво улыбаясь, сообщил:
- Мертвые!
- Вижу, что мертвые. Но почему?
Мустафа предположил:
- Может, перегрелись вчера?
- Я тебе, падла, вонючка…
Договорить не успел. Мустафа показал бандиту невесть откуда добытый длинный ржавый гвоздь, а потом неожиданно, без замаха засадил этот гвоздь ему в шею. И так несколько раз подряд.
Надзиратель застал валютного мальчонку (фамилия его тогда была, кажется, Головков) трясущимся от ужаса возле параши. И было от чего. Три трупа, крови налито, как в операционной. На дознании Мустафа высказался в том духе, что ничего не видел и не помнит. Дескать, сцепилось ворье меж собой, и ему на всякий случай костыльнули, да так, что лишь под утро очухался. Один из следователей заинтересовался подозрительным тюремным эпизодом, уж больно в нем узлы не вязались. Потаскал Мустафу с месяц на допросы, но пришел к выводу, что такой розовощекий шибздик разве что девицу осмелится ущипнуть за бочок. Правда, и тут не все сходилось. В уголовном деле шибздика было сказано, что при задержании тот оказал бешеное сопротивление: забился в подвал и одному из оперов, когда выволакивали на Божий свет, прокусил ногу до кости. Для очистки совести следователь направил его на психиатрическую экспертизу. На врачей двадцатилетний преступник (студент, третий курс юрфака) произвел благоприятное впечатление: рассудителен, покладист, смиренен, в уме и памяти. Никаких психических отклонений. Больше всего переживает, как больной отец-сердечник вынесет восьмилетнюю разлуку.
Нынче миллионер и законник Донат Сергеевич Большаков с мечтательным чувством вспоминал иной раз те далекие, незабвенные годы. Как загадал, так и вышло. Именно в первую ходку, в вонючих бараках, понял окончательно, что, если даже весь мир обернется против него одного, не сломается, сдюжит…
Из Думы поехал на Никитскую, где в двухкомнатном гнездышке поджидала пятнадцатилетняя Сонечка, утеха всей минувшей недели. Да, с воскресенья с ней возился и никак не мог насытиться. Ее не довезли до Зоны, Васька Щуп отслоил по дороге, угадал в ней что-то такое, что будет угодно хозяину. Не ошибся, стервец.
От женщин Мустафа не ожидал сюрпризов, знал про них все, что положено, и плохое, и хорошее, но не разочаровался, а лишь тянулся к ним с меньшим пылом. Все они были сбиты на одну колодку, коварные, хищные, но, в сущности, безобидные зверьки, хотя попадались среди них на особинку твари - тихие, безгласные, преданные, одухотворенные, как среди большого собачьего помета обязательно находится один вечно скулящий трусливый щенок, вырастающий потом в послушную собаку, которая при виде хозяина от счастья мочится на пол. Женщины и любили и умирали одинаково - с тоской, с упреком, с беззлобным шелестением прощальных слов, точно так, как осыпаются осенние листья с деревьев.
Сонечка прикатила из Тамбова на охоту, со стайкой таких же, как сама, шальных пигалиц. Днями роились на вокзалах, отслеживали добычу, вечерами нападали на одиноких, загулявших пьянчужек. Одна какая-нибудь пристраивалась, ссала в уши, ластилась, возбуждала, потом уводила воспламенившуюся жертву в укромный закоулок, а уж там набрасывались кодлой, грабили, волтузили, и, если ханурик сопротивлялся или сами девочки заводились, железками и острыми каблучками забивали до смерти. С недельку погужевались всласть, пока всю шарашку не отловили люди Мустафы.
По отдельности в Сонечке не было ничего такого, что могло Доната Сергеевича заинтриговать. Внешность - ноги, грудяха, смазливая мордашка - все при ней, но видали и покраше. Неутомимость в ласках, склонность к извращениям - что ж, приятно, но Мустафе не по возрасту, да попадались и более искушенные. Быстрый умишко, прихотливая речь, наивные детские капризы - все хорошо, но скоро приедается, как халва. Короче, разбирать по косточкам - ничего особенного, а все вместе - зацепило. Так бывает, когда жрешь узбекский плов:
все ведь примитивно - рис, приправы, парной барашек, - а сунешь катушек в пасть, почавкаешь, проглотишь - и словно на седьмом небе очутился - вкус восхитительный!
К четвергу Мустафа ожидал высокого гостя из Брюсселя, некоего мсье Дюбуа, коммерсанта и банкира. Четвертый год вел с ним дела и подозревал, что до того, как воплотиться в Дюбуа, тот тоже сменил немало имен, пока не приобрел нынешнее обличье ворочающего миллионами законопослушного дельца. Пусть его капиталы попахивали воровством, зато связи и возможности в Европе и в Новом Свете были очень надежны и, главное, зашкаливали на тот уровень, куда большинству нынешних российских финансистов пока не было хода. Мсье Дюбуа вращался в таких кругах и поддерживал отношения с такими фирмами, которые дорожили своей репутацией даже больше, чем прибылью, и поэтому с ними можно было заключать, не боясь разора, самые перспективные долгосрочные контракты, поддерживаемые всей мощью государственных и частных монополий. Подобное партнерство дорогого стоит, и Донат Сергеевич не жадничал. Раньше многих уразумел, что сколотить пиратский капитал, особенно в нынешней России, сумеет любой расторопный жулик, а вот ввести его на законных основаниях в кроветворную систему мирового товарооборота, пустить в рост, оделить долгой разумной жизнью, не зависящей от причуд отечественного рынка, по силам только избранным, тем, у кого голова на плечах, а не капустный кочан. Грабить хорошо лишь до тех пор, пока можно одним взглядом оценить награбленное, но стоит зазеваться, как ворованное состояние достигнет критической массы, и миллион за миллионом разом хлынут в те же щели, откуда появились. Сегодня ты богач, завтра изволь начинать с нуля.
Мсье Дюбуа первый раз за все четыре года выбрался в Россию, и Донат Сергеевич планировал устроить все так, чтобы поездка осталась для гостя вечным праздником, который не грех вспомнить и на смертном одре.
Венцом программы, разумеется, станет посещение Зоны, о чем он намекнул мсье Дюбуа, после чего тот и заспешил в гости. Зона начала функционировать с полгода назад, там уже отдохнуло несколько человек, в основном забугорные туристы, а слухи по миру летят быстрее телеграмм.
Для кого Зона, думал Большаков, а для кого сон наяву. Любимое детище честолюбивых фантазий. Воплощенный рай, возведенный вот этими мозолистыми руками. Там не все еще отлажено, не все проблемы разрешены, но все же положа руки на сердце, можно с уверенностью сказать: поразительный результат! Всего в ста километрах от столицы на голом месте возник сказочный мир, и тот, кто его замыслил и воплотил, мог без ложной скромности заявить: есть Бог на небесах, и есть подобие его на земле - ткнув себя при этом пальцем в грудь.
Да, он сделал это, и сделал один: многочисленные помощники - это простые технические исполнители, даже Васька Щуп, они ничто без его направляющей, чудодейственной воли. Не за горами тот день, когда он соберет в кучу самых влиятельных людей в этой стране, возьмет за руку Президента и отведет их в Зону.
- Смотрите, - скажет им. - Вот образец. Сравните, что сотворили вы, со всеми своими заокеанскими консультантами, с огромными средствами, с невосполнимой затратой ресурсов, и что получилось у меня одного.
Ему не надобно других наград, а только увидеть вытянувшиеся, растерянные, восторженные лица этих людей, многие из которых едва кивали при встрече, а некоторые до сих пор упорно, пытались загнать его в клетку, как уголовную нежить. Он знал всем им цену. Ничтожества, годные лишь на роли обслуги. Дурной случай поднял их наверх, но и властвуя они оставались такими же серыми крысенятами, клацающими вечно голодными челюстями, как и обитатели подземелья. Он покажет им, на какие деяния способен действительно свободный, гордый и бесстрашный человек.
Как всегда при воспоминании о Зоне, на его лице затеплилась мечтательная юная улыбка, и с нею он вошел в квартиру. Сонечка его не встретила, значит, готовила какой-то сюрприз, как и он для нее.
- Ау! - окликнул негромко. - Где прячется моя дурашка? Папочка принес подарки!
Дурашка сковырнулась откуда-то сверху, возможно, с вешалки, он толком не успел понять, как уже повисла на нем. Начала душить и царапаться, еле скинул на пол, хохочущую, издающую истошные вопли. На ней, естественно, ничего не было, кроме шарфика, болтающегося между сочными детскими грудяшками. К ее постоянной голизне он привык, ей всегда жарко. Ничего, попозже он ее маленько охолонит.
- Ты кто сегодня? - спросил Донат Сергеевич.
Сонечка оказалась кошкой, гуляющей сама по себе. Мяукнула с пола:
- Где подарки, старый прощелыга?!
Прекрасно знала, что ему не по душе любое обращение со словом "старый", не боялась испытывать судьбу. Сонечка ничего не боялась. Ее манило в пропасть.