Герасим Юрьевич взял с меня слово, что я не допущу больше никакой самодеятельности. Сказал: они не станут ждать две недели, на которые я абонировал девушку. Явятся через день, через два, принесут пушку, потребуют деньги и выставят новые условия. Начнут потрошить. По его словам, хорошо хоть то, что я показал себя абсолютным чайником, поэтому они будут действовать без особых предосторожностей. Я должен условиться передать деньги в том же кафе "Куколка", но предупредить, что со мной будет еще один человек, родственник.
- Они спросят, зачем родственник? Скажешь, боишься ходить один с крупными деньгами. Наври что хочешь. Такому, как ты, они поверят.
- Что ты придумал?
- Чего мудрить. Повяжем с поличным на вымогательстве.
- Ты же говорил, что милиция…
- Этих возьмем. Сопливые еще. Самостийники. Только-только кусаться учатся. Шалва - это посерьезнее. Но при таком раскладе он их, надеюсь, сдаст. Такие огольцы идут сегодня по пятку за пучок. Не стоит из-за них светиться.
- Тебе виднее, - я глубокомысленно кивнул, хотя мало что понял. - Полагаю, Оленька не пострадает?
- Как же она может пострадать, если ее там не будет. Все, я пошел. Служба.
Но вместо того чтобы уйти, он закурил, мечтательно щурился.
- В чем-то я тебе завидую, Иван Алексеевич.
- В чем?
- Как же надо втрескаться, чтобы так на деваху раскошелиться. Знаешь, сколько у меня оклад?
- Тысячи три?
- А девятьсот рубликов не хочешь? Все же советую, как шурин: когда эту кодлу прикроем, сходи к психиатру. Вдруг в самом деле что-то с мозгой.
- Вместе сходим.
После встречи я решил сделать кружок на своей "шестерочке" - отбомбиться. Мои доходы стекались из нескольких ручейков. Одна хитрая контора подбрасывала работенку: скучнейшую проектировочную документацию, которую я доводил до ума. Опять же - дежурство в поликлинике и уборка территории возле ларьков. В молодые годы был период, когда я всерьез увлекался живописью и даже брал уроки у знаменитого мастера, который уверял, что у меня истинный талант и грех его губить. Он исповедовал мнение, что искусство выше науки и даже выше самой жизни, и уж кому Бог дал… Время показало, что он ошибался. Таланта у меня не было, а страсть была - одна из тех, про которые я не сумел объяснить шурину. Кисти, краски и то, что с их помощью можно сделать с холстом, иногда приводили меня в состояние суеверного блаженства, несравнимого ни с чем… Недавно от скуки я возобновил свои художественные чудачества, на скорую руку намалевал три фантасмагорических натюрморта, не пожалев алого, кровавого цвета, и в субботу поехал к Выставочному залу. Пристроился там в уголке среди шумного, полупьяного пишущего люда, и что же вы думаете? Не прошло и часа, как набрели два полоумных американца, из которых один оказался женщиной в длинном кожаном пальто, и скупили все три картинки чохом - за сто пятьдесят долларов. Американцы даже пытались завести со мной какую-то перспективную беседу, но, бледный от стыда, я на всякий случай прикинулся идиотом.
Особое место в моей добыче средств на пропитание занимал частный извоз. Работа нервная, но верная и не слишком опасная, если не соваться в богатые угодья без спросу. Я и не совался: моя территория - любая улица и случайный клиент. Правда, с каждым годом лихолетья уличный улов становится пожиже, люди нищают даже в Москве, подкармливаемой со всех сторон, как хряк перед убоем. Частный извоз напоминает азартную игру и состоит из быстрой езды (кто любит), напряженного ожидания и множества психологических шарад. Выигрыш никогда не известен заранее. Много голосует кавказцев, но их не всякий частник рискует брать, и я обычно не рискую, но по настроению подсаживаю. На суровом лице кавказца, когда он по-хозяйски располагается в салоне, сияет обещание больших, легких денег, но это обман. Кидают они запросто, смеючись и позевывая. Русский извозчик за баранкой для них не кто иной, как представитель больной, сломленной, ободранной до нитки нации, и как же не поучить его маленько для его же пользы. Бывают случаи вовсе поразительные. Недавно меня крепко наколол солидный, в песцовой дохе грузин, на что уж брат во Христе. Проколесили с ним половину города, в двух местах дожидался его по сорок минут, подружились, грузин держался покровительственно, как ведут себя все богатые южане, без конца сыпал солеными, сочными байками, сам хохотал до слез, утирая загорелое крупное носатое лицо огромным носовым платком, угощал дорогими сигаретами; но когда наконец прибыли по назначению (Мещанская, перед входом в двухэтажный особняк), добродушно полюбопытствовал:
- Где живешь, друг, далеко, нет?
Я назвал приблизительный адрес, недоумевая, зачем это ему. Услышав про улицу Строителей, он от радости чуть ли не заурчал. Саданул меня тяжелым кулаком в плечо:
- Вай, парень! У меня же там шашлычная. Знаешь, где на углу идти к метро?
- Знаю.
- Приходи сегодня, завтра, в любой день. Шашлык будем кушать, гулять будем, угощать буду. Придешь, нет?!
- Обязательно приду, - сказал я.
- Приятно встретить хорошего человека, да? Нечасто бывает, да?
- Очень редко, - согласился я. Денег он не заплатил ни копейки. Когда шумно покидал машину вместе со своей дохой, глядел настороженно, с ледком в глазах: ожидал, как отреагирую. Я никак не отреагировал. В нем было что-то такое, что не вызывало желания требовать оплаты за проезд. Может быть, чья-то смерть стояла в его очах наизготовку. Я нисколько не обиделся: действительно, спасибо за урок.
Здесь, вероятно, кстати добавить, что я не наивный юноша, и не плюшевый советский телезритель, и уж никак не смешиваю кавказских жителей, прибывших на завоевание Москвы, с их многострадальными народами, погруженными, как и мы, в невероятную пучину бедствий. Это все равно, что сравнивать русского крестьянина или русского интеллигента с "новым русским" рыночником - разные миры, нигде не соприкасающиеся, как не могут соединиться луна с солнцем на небосводе.
Азарт бомбежки на колесах в том, чтобы в первую же секунду определить, какой человек к тебе садится - лихой или смирный, щедрый или скряга. По голосу, по манере, по сверканию взгляда. Ошибешься - пеняй на себя. Никаких точных примет тут нет. Иной раз чечен с пистолетом за пазухой и с ненавистью в душе вдруг обернется наивным романтиком с голубиным сердцем, а славная девчушка в поношенном пальтеце, спешащая якобы на лекцию, заманит к своим узколобым приятелям в неосвещенный тупик - и тогда помогай Господи спасти собственную шкуру.
В этот раз сразу повезло: не отъехал и двухсот метров, как проголосовал пожилой пузан с двумя чемоданами - раскрасневшийся, в распахнутом плаще с меховой подкладкой.
- Во Внуково, шеф, добросишь?
- Сколько заплатите?
- Не обижу, шеф.
- Прошу.
Рейс во Внуково сам по себе хорош, оттуда порожняком не уйдешь, да и пассажиры, которые спешат на самолет или на поезд, обычно не жмутся. Чемоданы я погрузил в багажник - и покатили. Толстяк удобно расположился на заднем сиденье, откупорил бутылку "Пепси". Спросил разрешения и закурил. Я никак не мог понять, москвич он или приезжий. Но разговора не заводил, это неучтиво, лучше подождать, пока пассажир сам пожелает пообщаться. Ждать пришлось долго, аж до окружной.
Я поглядывал на толстяка в зеркало, казалось, он задремал. Сигарету вроде притушил. Дорога шла легкая, без пробок и почти везде под зеленый свет. Сейчас это редко случается. Москва перегружена транспортом, и скоро, вероятнее всего, ее вообще заклинит. Уже сегодня внутри Садового кольца - сущий ад. Кто ездил, тому объяснять не надо. Огромное, выше всех норм, количество машин, чудовищная парилка со смогом, плюс к этому кто соблюдает правила движения? Раздражение, злоба выплескиваются из машин на тротуар, как кипяток из переполненного чайника. Но где сейчас лучше? Уж на что наше правовое государство проявляет особую заботу о бандюках, и все равно, по телевизору показывали, в камерах вместо десяти по сорок человек. Не то что лечь, присесть негде. Чего уж о нас, о тех, кто пока на воле, говорить. Недаром наши духовные пастыри американцы подсчитали, что, пока в России население не сократится втрое (до 50 миллионов), порядка не будет. За окружной толстяк будто очнулся:
- Сколько еще ехать?
- Минут пятнадцать.
- Прибавь, шеф, опаздываю.
Я лихо обогнул грузовик и "Запорожец", не удержался, спросил:
- Сами-то откуда будете?
- Из Саратова мы. Откуда догадался, что я не москвич? На мне вроде не написано.
Я вежливо объяснил:
- Дороги не знаете. И потом москвичи, как правило, не говорят "шеф" и не обращаются к водителю на "ты". Это вчерашний день, вышло из моды.
- Ну извини, - буркнул толстяк, ничуть не смутясь. Определенно бизнесмен средней руки, удачливый и хваткий. Скорее всего директор малого предприятия или что-то в этом роде. Приватизировал какую-нибудь государственную лавочку и качает товар туда и обратно.
- Хочешь, про тебя кое-что отгадаю? - вдруг спросил он насмешливо.
- Любопытно.
- Из научных работников, так?
- Допустим.
- Не допустим, точно. Из бывших оборонщиков. Может, с научной степенью. Так?
- Вполне вероятно.
- Помитинговали при Горбатом, порадовались, потом нырнули в тину, оробели. Дескать, моя хата с краю, ничего не знаю. Так?
Круглое лицо лоснилось от удовольствия. Ошибся я в нем, ошибся. Это не серая мышка капиталистического прогресса - умен, проницателен.
- Может быть, и про мою личную жизнь чего-нибудь расскажете?
- Тут вообще все понятно. Когда шарашку вашу прикрыли, женка тебя кинула. Ушла к богатенькому вместе с детьми. Так?
- Да вы прямо колдун! - воскликнул я, пораженный.
- Колдовства никакого нету, - толстяк самодовольно хмыкнул. - Вы тут на Москве жируете, сосете страну, как теленок вымя, а мы за вами наблюдаем. Хочешь совет, шеф? Беги из этого города, он не по тебе. Необязательно в Саратов. На Камчатку, в Сибирь, куда угодно. Где человеческим духом пахнет. Кто в Москве останется, пропадет ни за грош.
Нереальный, сновиденческий разговор - и где? На подходе к аэропорту Внуково. Но ничего удивительного в этом не было. Москва действительно пропитана бредом, и многие явления нашей жизни можно объяснить только мистикой.
- Да вы сами-то кто будете? Не из цыган ли?
- Кто нас узнает, тот поклонится, - миролюбиво улыбнулся толстяк. Знакомая цитата, но откуда - разве вспомнишь. - Не горюй, шеф, еще не вечер на Руси.
Разгрузились на стоянке, загадочный ездок отвалил триста рубликов не глядя.
- Не мало?
- Куда столько!
- На билет в обе стороны, - пошутил, подхватил чемоданы и почапал к зданию аэровокзала. Я глядел ему вслед, буквально открыв рот. Что там у него в чемоданах? Наркотики, валюта, телескоп в разобранном виде?
Сбоку торкнулась пожилая женщина (лет шестидесяти), отвлекла:
- До Москвы возьмете?
- Сколько вас?
- Трое. Я да невестка с дочкой.
На женщине пальто в темную клетку, теплое, подбитое синтепоном, ворот шерстяного свитера закрывает шею. В глазах - тоска. Но улыбается. Про нее я тоже сразу многое понял, не хуже толстяка-колдуна. С ней лучше не торговаться.
- Где же они?
Помахав рукой, от автобусной остановки отделилась женщина с девочкой, обе закутанные в пуховые платки, как две матрешки. Клади у них было много: два баула, старый большой чемодан, перетянутый обычной бельевой веревкой, какие-то пакеты, свертки, сумки - все это они приволокли частью в руках, частью на санках с алюминиевой крестовиной, какие помнит всякий, кто успел побывать в пионерах. Поклажа едва разместилась в "жигуленке".
Всю дорогу до Москвы женщины передавали друг другу бумажку с адресом и какими-то телефонами и фамилиями, читали и спорили, куда ехать. Пожилая женщина настаивала, чтобы ехать "прямо туда", невестка возражала, уверяя, что разумнее сначала заглянуть на Сухаревку к некоему Митюхину. Пожилая ядовито спрашивала:
- Так он тебя и ждет, твой Митюхин?! - На что молодая не менее желчно отвечала:
- А уж там-то мы тем более упадем как снег на голову.
Девочка (лет десяти), худенькая, большеглазая, периодически начинала хныкать, уверяя, что погибает от жажды. Мать грубо обрывала:
- Хоть ты-то заткнись!
У первого же ларька я остановился, купил бутылку "Пепси", откупорил и отдал девочке:
- Пей, маленькая, не плачь.
Странный поступок оказал на пассажирок гнетущее воздействие: минут пять мы ехали в абсолютном молчании, после чего свекровь запоздало поблагодарила:
- Спаси вас Христос, господин.
Это были беженцы, бегущие неизвестно откуда и неизвестно куда, малая кроха миллионов русских людей, у которых отняли не только деньги, но и среду обитания, и всякую надежду на разумное будущее. Именно в связи с положением беженцев и их патологической способностью к выживанию в одной из респектабельных газет, где сотрудничали самые известные творческие интеллигенты демократического крыла, недавно затеялась дискуссия на вечную тему "загадочной русской души".
Я довез женщин до Стромынки, до бывшего студенческого общежития (кажется, теперь там перевалочная торговая база из Турции в Прибалтику). Помог разгрузиться и от денег за проезд отказался.
- Обижаете! - усмехнулась молодуха, светясь ясным, лазурным взглядом. Протянула смятую пятидесятирублевую купюру.
- Я от благотворительного общества "Бутырка", - улыбнулся я в ответ. - Платы с женщин не берем.
Совершив в кои-то веки доброе дело, помчался домой. Мы с Оленькой условились, что она позвонит около двух - и, возможно, придет обедать. Я хотел приготовить что-нибудь особенное, к примеру сварить суп из сушеных маслят. Сушеные маслята, когда их отваришь, становятся жирные, как мясные колобки, и на вкус напоминают осетрину.
Возле дома наткнулся на дворничиху Варвару Тимофеевну, близкого по духу человека. Она поманила в подсобку, где хранила инвентарь - узкое, два на три метра, помещение, вроде пенала, встроенного в стену дома. Здесь мы иногда, по настроению, угощались чайком, а то и чем покрепче. Я подумал, что и сейчас она приготовила сюрприз в виде бутылочки "Жигулевского", но ошибся.
- Иван, у тебя ведь гости.
- Какие гости? - взгляд у Варвары Тимофеевны блуждающий, и руки она неестественно растопырила: похоже, с утра основательно приложилась.
С тех пор как два года назад она схоронила мужа (бедолага похмелился стаканом чистейшего, как слеза, импортного спирта под названием "Дровосек". Я при этом не присутствовал, но очевидцы рассказали, как ядреный, еще нестарый мужик, опрокинув стакан "Дровосека", враз пошел коричневыми пятнами, начал задыхаться, задергался весь и через минуту упал бездыханный, едва успев произнести на прощание: "Надо было сахарком заесть!"), - так вот, схоронив любимого мужа и оставшись фактически наедине с судьбой, Варвара Тимофеевна, увы, пристрастилась к зелью, хотя по характеру была женщиной строгих правил. Не я буду тем, кто ее осудит.
- На этажах убиралась, вижу, там двое стоят, молодые парни, на вашей площадке у окна. Я дак сразу поняла, что к тебе. Больше-то вроде не к кому. Вся молодежь нынче к тебе повадилась, это уж не мое дело… Они мне не понравились, ох не понравились, Иван!
- Они там сейчас?
- О чем и речь. Стояли - теперь нету их. Куда-то нырнули нехристи. Думаю, к тебе на квартиру.
- Думаешь или видела?
- Вроде замок щелкнул в двери. Я-то ниже этажом была. Вань, может, участкового кликнуть?
Я закурил, подумал. Выходит, у Вована с Сереней ключи от моей квартиры? Это ухудшало ситуацию, но не очень. Какая, в сущности, разница, где подстерегут: дома или на улице. Везде их власть, не наша. Но почему так быстро подгребли? Двух суток не прошло.
- Не надо участкового, Варенька. Обойдется.
- Ой, Иван, гляди не заиграйся.
- Постараюсь.
Действительно, расположились на кухне, как у себя дома, - Вован и Сереня, лобастые братовья. Из холодильника достали водку, нарезали колбасы, открыли банку маринованных помидор. Устроились с удобствами. Моему появлению обрадовались:
- Садись, дядя Вань, гостем будешь.
- Спасибо… Давно ждете?
- Не больше часу. Извини, похозяйничали без спросу.
- Ничего… Как дверь открыли - отмычкой, что ли?
Заржали в две луженых глотки.
- Секрет фирмы, дядя Вань. Для нас запоров нет.
- И по какой надобности пожаловали?
- Как по какой? Товар доставили.
Вован кивнул Серене (или наоборот?), тот достал из сумки полиэтиленовый пакет с чем-то тяжелым, протянул мне. Я развернул, в руку легла железяка с коротким дулом и пластиковой рукояткой. Великий символ наступившей свободы.
- Нравится? - спросил Вован. - Первоклассная игрушка. Быка уложишь.
- Быка мне не надо, - я вертел пистолет, разглядывал, щупал - первый раз держал в руках такую вещь.
- "Макаров"?
- Сам ты Макаров, - Вован отобрал пистолет, показал, как с ним обращаться. Перевернул несколько раз затвор, щелкал курком, спускал и поднимал предохранитель. Ловко у него получалось, как у фокусника.
- На, владей. Чистый, незасвеченный. Век будешь благодарить.
- Гони бабки, - добавил Сереня.
- А патроны есть?
- Будут и патроны. За отдельную плату. Сколько тебе нужно?
- Сотенку, пожалуй.
- Да хоть две.
- Деньги давай, - повторил Сереня, разлив водку по чашкам.
- Денег пока нету, - признался я. - Мы же договорились со Щукой - через две недели.
Мои слова огорчили братанов. Они удивленно переглянулись, а Вован поставил на стол чашку, не притронувшись к ней.
- Ну ты жук, дядя Вань! Как это - договорились? Леонид Григорьевич послал за бабками. Тысяча за телку, вторая за пушку. Однозначно. Аванс.
- Но если нету? Я же их не печатаю.
Вован уныло уставился на чашку, Сереня, напротив, обвел взглядом стены, словно там надеялся отыскать решение внезапно возникшей проблемы.
- Когда будут?
- Через неделю, через десять дней. Как получится.
Вован вдруг покладисто заметил, что действительно, никакой разницы нет, сейчас платить или через неделю, но есть условие. Оказывается, с этой минуты, то есть с момента доставки товара, за каждый просроченный день начисляется неустойка - сто долларов. Это по-божески, некоторые фирмы берут больше. Но это не все. В связи с тем что сделка переходит из мелочевки в крупняк, с моей стороны необходима какая-то гарантия, иными словами залог. В пределах оговариваемой суммы. Тоже общепринятая практика в бизнесе.
- Вдруг надумаешь сбежать, - объяснил Вован, сверкая тревожными очами. - Или хуже того. С пушкой тебе сам черт не брат. Ввяжешься в перестрелку, угрохаешь кого-нибудь, тебя повяжут, что же тогда - плакали наши денежки? Справедливо, нет?… Кстати, еще выпить есть?
Я достал из шкафчика заначку - непочатую бутылку "Белого аиста".
- Что вы имеете в виду под залогом?
Под залогом они подразумевали купчую на мою машину, которая у них была припасена с собой.
Вован вторично открыл сумку, достал канцелярскую папку и положил передо мной бумагу, заполненную по всем правилам и, как ни удивительно, уже заверенную нотариусом. По ней выходило, что я продал некоему Иванюку "Жигули" (все технические данные в отдельной графе) за три тысячи долларов. Печать на месте, подпись Иванюка, не хватало лишь моей подписи.