Кахлил прошел к сводчатой арке в малолюдной части зала и стал ждать. Через пару минут, бесшумно ступая на ковер и слегка сгибая спину, в зал вошел человек в восточном халате и чалме, приблизительно такого же возраста, что и Тахмасиби. Раздавая почтительные поклоны по сторонам, он тоже направился к арке.
Молящиеся в мечети зачастую были знакомы и, завершив молитву, приветствовали вновь вошедших такими же вежливыми поклонами головы. Знакомства различались по степени взаимоотношений. Чаще знакомство было поверхностным – люди знали друг друга в лицо и не более, реже – по имени, еще реже – по роду занятий, а в отдельных случаях – по помыслам, как правило, тщательно скрываемым.
В каждую пятницу, когда в полдень мусульмане собирались на большую пятничную молитву, происходило еще одно новое знакомство. На одной из таких пятничных молитв и произошло знакомство Кахлила Тахмасиби и человека, приближающегося сейчас к нему мягким, кошачьим шагом и с легкой учтивой улыбкой на устах.
– Агайи передал тебе самые добрые пожелания, – полушепотом произнес он, не указав имени "агайи" в целях конспирации, но Тахмасиби знал, о ком идет речь.
– Благодарю, – прижав правую ладонь к груди, ответил Кахлил.
– Агайи выразил надежду, что все, что мы задумали, будет претворено в жизнь, и мы освободим страну от кяфиров, – голос снизошел ниже молитвенного шепота.
– Сколько человек? – так же шепотом спросил Тахмасиби.
– Четверо. Трое будут тебя прикрывать на случай, если…
– Никаких если, – перебил Тахмасиби. – Я не Насер Фахрарай. Провала не будет. Уж я-то прекрасно стреляю.
– Довожу до твоего сведения приказ агайи, – глаза собеседника Кахлила бегали по сторонам, пытаясь уловить чуткие уши врагов, но никого на расстоянии обычной слышимости не было. – Нас будет четверо. Трое будут ждать в толпе и наблюдать за твоими действиями. В конце все должны покончить собой. Ты не передумал?
– Нет. Я готов. Ради великой идеи.
– Прекрасно. Я тоже иду на это с чистой душой. Персия должна быть свободна от иностранной нечисти. Ни один гяур больше не будет отдавать приказы правоверным мусульманам. Крепись.
– До встречи в раю!
– До встречи в раю, брат!
Собеседники крепко пожали друг другу руки, и вошедший удалился так же тихо, чуть согнув спину, по-кошачьи семеня в сторону выхода из главного зала мечети.
Кахлил наблюдал, как нескольких молодых тегеранцев совершают новые рикаты в полуденном намазе, преклоняя колени и голову перед Аллахом. Его мысли пустились в хаотичный, безостановочный танец, с причудливыми формами и неизвестными ему ранее звуками, отдаленно напоминающими музыку.
Кахлилу не было страшно. Он ощущал вкус смерти как горьковато-сладкую смесь некой неведомой ему ранее пищи, которую вскармливали ему из невидимой большой тарелки. Кончиками пальцев он словно наяву нащупывал ее каемочку с орнаментом, вытесненные на ней узоры и острые края, готовые порезать его пальцы в кровь. Он чувствовал запах и вкус стряпни всей своей молодой физической плотью. Террорист вкушал пищу мученика, которой невозможно было насытиться.
Он готов был уже сейчас принести себя в жертву, но для исполнения мечты нужно было дождаться седьмого числа. Стоя на узорчатом ковре, он рисовал в своем воображении картины наслаждений после земной жизни, в которые он окунется. В раю Кахлил не хотел быть плотником. Агайи ему это обещал.
* * *
– Расступись!.. Дорогу!.. Не приближаться!.. – кричали телохранители Али Размара, рассекая толпу руками. Твердой офицерской походкой стройный, чуть худощавый генерал шел по расчищенному живому коридору. Он направлялся к главным вратам одной из центральных тегеранских мечетей. Шел спокойно, не ощущая тревог и потаенных страхов. Человек, прошедший сквозь горнило кровавых баталий, теряет ощущение скрытого инстинкта самосохранения в мирной жизни. А между тем именно этот инстинкт способен в неуловимый момент уберечь человека от рискованного шага, который может стать для него последним. Ангелы-хранители солдата, видимо, устав от свиста пуль, взрыва снарядов и запаха крови, в этот час были расслаблены… Равно как и телохранители премьер-министра, которые не заметили, как из толпы вдруг выскочил бородатый мужчина с пистолетом в руке.
Первая же пуля, пущенная из пистолета Тахмасиби, попала в затылок премьера, остальные две бессмысленно вошли в тело уже мертвого Размара. В отличие от Насера Фахрарая, террорист из вооруженной группировки "Федаины Ислама" был точен. Нужно ли говорить, что премьер-министр погиб на месте от первого же выстрела… Полицейский, пытавшийся схватить террориста, получил свою порцию свинца, но, к счастью для себя, был только ранен.
Тахмасиби уже почти приставил пистолет к виску, но выстрелить не успел. Те трое в толпе, убедившись, что цель достигнута, с религиозными выкриками вытащили кинжалы, желая вспороть себе животы, как самураи… Но и они тоже не успели.
Сценарий был живописным, с преобладанием красных тонов. Больше крови – чужой и своей. Здесь не один Кахлил Тахмасиби. В толпе – целая россыпь бесстрашных федаинов, готовых умереть за святое дело.
Агайи очень мудрый стратег. Он знает психологию толпы и тех, кто правит ею. Только так можно добиться желаемого. Путем запугивания кровью трусливой серой массы и ее предводителей, бравирующих своей мощью и непоколебимостью в мирное время, но поджимающих хвосты при виде реальной смерти.
Генерал Размара погиб как настоящий воин. Он достойно нес свое офицерское звание. Его мундир не будет выставлен в тегеранском музее или в офицерском клубе, но это мундир настоящего офицера – честного, благородного интеллектуала, генерала Гаджи Али Размара.
* * *
Радио в кабинете Керими было включено. Неожиданно прервалась лирическая персидская мелодия, и эфир заполнил встревоженный голос диктора: "Срочное сообщение правительства Ирана. Уважаемые сограждане, сегодня на премьер-министра нашей страны агайи Гаджи Али Размара было совершено покушение. Террорист, воспользовавшись большим скоплением людей, выстрелил в премьер-министра из пистолета. От полученных ран агайи Размара погиб на месте. Личность покушавшегося и его сообщников уточняется. В этот трагический для страны день мы приносим свои соболезнования родным и близким агайи Гаджи Али Размара, а также всему иранскому народу".
– Началось, – тяжело вздохнул Рустам, дослушав сообщение. – Вернее, все еще продолжается.
Рустам уважал погибшего генерала, считая его одним из светлых умов страны. Ему было искренне жаль генерала Размара, этого благородного человека из среды высшего офицерского состава иранской армии.
"Необходимо срочно доложить послу Садчикову и готовиться к похоронам премьер-министра" – в голове Керими замелькали разные мысли. В том числе мысль о возможной провокации во время прощания с премьером. Каждая из противоборствующих сил в Иране попытается использовать похороны Размара в свою пользу, устроив из трагедии яркое лицемерное представление. Было бы неприятно участвовать и лицезреть этот фарс.
Но деваться было некуда. Таковы были реалии его дипломатической работы.
* * *
– Не могли бы вы мне объяснить, Рустам, откуда у этой пестрой толпы в руках "Голубка" Пикассо? – посол Садчиков беспристрастно наблюдал, как многотысячная людская масса, принимавшая участие в похоронах Размара, скандировала коммунистические лозунги. Это был даже не вопрос, а вполне прозрачный намек на то, кто кукловодил этой многотысячной манифестацией.
– Разве она пестрая? – грустно усмехнулся Керими. – Мне она кажется безнадежно серой и убогой.
– Пестрота – в мыслях и в поступках, а не в одеянии. Никогда не думал, что у левых идей такие ярые приверженцы в Персии и что они так беспрепятственно будут шагать по центральным улицам столицы.
– Может, спросим у Грейди? – к месту спросил Керими.
Посол США стоял неподалеку, наблюдая за похоронами с таким же каменным выражением лица, как и у советского посла.
– Он шуток не понимает. Обидится еще, ноту протеста даст. Сейчас не к спеху, – Садчиков заметил в окружении официальных лиц огромный силуэт личного охранника Мохаммеда Реза. Шаха рядом не было, но верный пес должен быть на страже и, почуяв резкие посторонние запахи и звуки, срочно доносить хозяину.
– Кстати, Рустам, встреч больше не назначали? – Садчиков впервые повернулся лицом к своему помощнику. Вопрос был серьезный.
Керими понял, о ком идет речь, и отрицательно покачал головой. Он давно пытался встретиться взглядом с Мухтадиром Икрами, который, к сожалению, с точностью до наоборот старался от этого взгляда уходить. Икрами не имел понятия, кто такой Пикассо. Его работы вроде "Герника" и "Голубя мира" для казвинского сироты, ставшего волею судьбы приближенным к монаршему телу, были таким же дремучим лесом, как и большая политическая игра, которая разыгрывалась перед его носом.
Белая птица, плывущая в виде транспаранта над марширующей гудящей толпой, не вызывала в нем особых ассоциаций. В его кругозоре не было места произведению великого испанского художника. И потому он видел перед собой лишь вырезанного из картона голубя. А вот лозунги, что гудели у него в ушах, были понятны ему куда лучше. "Да здравствует коммунизм!", "Пусть живет вовеки наша великая Родина без англичан и американцев!", "Долой кровопийц, долой шаха!"… Эти лозунги вносили в его настроение много смуты, печали и злости.
– Да здравствует Ислам! Смерть гяурам! – орал в тюремной камере Кахлил Тахмасиби, вцепившись руками в железные прутья. Он раскрыл рот, будто пытался перекусить их зубами. Казалось, вот-вот он так и сделает, но дубинка надзирателя вовремя отрезвила его ударом по почкам.
Толпа словно слышала своего кумира: "Смерть гяурам!", "Свободу Кахлилу!" – десятки тысяч голосов подхватили лозунг. И уже земля дрожала под ногами. "Свободу Кахлилу!", "Смерть гяурам!"…
Садчиков был прав: серо-черная внешне, эта толпа была разношерстной по своей сути.
– Много бумаги вам предстоит исписать, Рустам, – заметил Садчиков, намекая на пространные отчеты агентуры, которая находилась в этой бушующей страстью толпе. Предупреждения агента "Блюмина" были приняты к сведению. По прошествии двух лет ценные донесения иранской резидентуры, состоявшей главной частью из "американцев" и "англичан", оказывали советской разведке колоссальную помощь. Как в среде "Туде", так и "Федаинов Ислама".
В эти лихие годы счет в Иране шел уже не на годы, а на месяцы, дни, часы и даже минуты.
Глава 5
– Мне казалось, что я о вас все знаю. Но в последнее время стал задумываться: а так ли это? Вполне возможно, в вашей биографии есть много чего интересного, что я мог бы упустить. Не хотите сами что-то добавить, Рустам? Мы соперники, но, думаю, все-таки не враги. Могу поклясться, все личное останется в пределах этой машины.
Икрами вел свой "мерседес", подаренный шахом, по ухабистой дороге. Он пригласил Рустама на чай, обещая преподнести небольшой сюрприз. Проигнорировать это приглашение Керими не мог. В свете последних событий каждая мельчайшая крупица информации оценивалась на вес золота. Временами даже закоренелые противники пожинают плоды успешного сотрудничества. Вычислить шаги врага намного легче, чем действия предателя в собственном стане. Поэтому такие встречи, хоть и были редки, все же имели место. Во время таких нечастых встреч каждая из сторон вымывала свои гранулы золота в мутном иле.
Март возвестил о себе началом бурных событий. Прогнозы советского дипломата двухлетней давности относительно новых политических убийств стали сбываться. Список высокопоставленных жертв не остановился на премьер-министре Али Размара. После него был убит министр образования… Не говоря уже о десятках потерь рядовых людей, как на улицах, так и в тюрьмах шаха. Ситуация накалялась и пока не достигла своего пика, как бы нелепо это ни звучало. Март еще только распускал почки…
– Вы не похожи на человека, который пускает слезу, выслушивая грустные истории на вечере воспоминаний, – Рустаму совсем не хотелось выворачиваться наизнанку перед полковником шахской охраны.
– Полноте, Рустам. В этом большом теле, – Икрами стукнул себя кулаком в грудь, – живет ребенок. Большой, наивный и честный ребенок. Многие считают меня грозным псом охраны, но я лишь верный хозяину офицер. А в жизни я не такой страшный и беспощадный. Поэтому вы можете раскрыть ваши маленькие тайны доброму джину-великану. Возможно, это поможет нам лучше понять друг друга.
– Понять в чем?
– В образе мышления шурави и иранца.
– Чтобы рассказать о себе что-то новое, неплохо бы знать, что же из старого вы знаете о Рустаме Керими. К тому же я не стопроцентный шурави, Мухтадир. Я тоже родился в Персии и рос здесь до десяти лет.
…Рустам смотрел в свое боковое стекло, наблюдая, как пробегает мимо дорога – как и сама жизнь… Ничтожными сантиметрами, метрами, превращаясь в километры до финишного конца. Как в песочных часах – по песчинкам и очень быстро…
– Этот факт вашей жизни мне известен, – потеребил усы Икрами. – Вашего покойного отца, да упокоится его душа в мире, я не знал, но слышал о нем много интересного. Все, кто был с ним знаком, называли его достойным человеком.
– И шах тоже? – Рустам круто развернул разговор.
– Мохаммед Реза не знал вашего отца, – глухо ответил полковник.
– Его отец тоже не знал Шафи Керими? А Сейид Зияддин? Все они не знали про марку "Толедате Керими"? Могу спорить, что у каждого из них в доме красовались ковры производства моего отца.
Полковник слегка закашлял. Не стоило затрагивать болезненную для Рустама тему. Это было ошибкой. Пришлось выпутываться.
– Знаю, как относится к вам принцесса Ашраф. Хозяин ее на дух не переносит, но эта девочка потягается в мужестве с сотней крепких мужиков, и ее благосклонность дорогого стоит.
– Вы владеете обо мне достаточно большим объемом информации, намного большим, чем известно самому Рустаму Керими. Лучше расскажите о себе, Мухтадир. Честное слово, я вас знаю в сто крат меньше, чем вы меня.
– А что рассказывать? – грустная трель коснулась голосовых связок полковника. – Детство вспоминать не хочется, хотя по ночам снятся несчастные лица родных братьев и сестер. Сколько их у меня, даже сам не помню. Но вам я попытаюсь что-нибудь наскрести из своего жалкого отрочества. Не знаю, чем вы меня обезоруживаете, но, похоже, не одна Ашраф видит в вас порядочного человека.
Икрами вздохнул, продолжая крепко держать руль автомобиля.
– Кем мы были?! Грязными, голодными оборвышами, выкинутыми жизнью и бедными родителями на произвол судьбы. Побирался каждый кто как мог. Не помню, сколько мне было, когда я шел по казвинскому базару, смотрел на ряды сочных фруктов, овощей, изюма, кураги, висячих туш молодой говядины и барашка. Запах свежеиспеченного хлеба до сих пор дразнит мои ноздри. Я был ужасно голоден. А был ли я когда-нибудь сытым? Сытый желудок был для меня чем-то вроде доброй сказки. Однажды вот эта, тогда еще детская рука непроизвольно потянулась к горячей лепешке. Я просто не мог удержаться. Голодный ребенок хотел есть… Но сильные руки схватили меня за ворот рубахи. "Красть грешно, сынок", – сказал мне незнакомец. Тогда он казался мне огромным, этот мужчина с толстым брюхом. "Есть хочу", – заскрипел я ему в ответ. Я не видел своих глаз, но его взгляда мне не забыть. Сильный был взгляд у этого человека, как и его руки. Черные, как уголь, глаза – не бегающие, как у хитреца. "Пойдем со мной", – сказал он мне. Мне было без разницы, убьет этот толстый человек меня или нет. Один из моих братьев, Мустафа, пропал к этому времени без вести. Мы о нем так больше ничего и не узнали. Жив он или нет, мне до сих пор не известно. Одним ребенком больше в семействе Икрами, одним меньше – какая разница?… Меньше ртов – больше сытых желудков. Поэтому я повиновался и пошел за ним. У него в руках был большой мешок. Он вытащил оттуда целую, не успевшую еще остыть лепешку и протянул мне. Я не стал дожидаться – жадно вцепился в лепешку своими зубами. Я знал: надо ее сожрать, пока этот добрый толстяк не передумал. Я жевал и жевал… Растягивал удовольствие. Вот это и есть наслаждение, Рустам. Это и есть счастье. Никакое золото, ни миллионы горошин бриллиантов, ни этот дорогой автомобиль никогда не смогут мне дать то ощущение счастья, когда твой желудок насыщается теплым, вкусным хлебом… Бриллианты не слопаешь, как ту вкусную лепешку. Чего гляди, застрянут в горле. Но халал-лепешка – никогда.
Мухтадир замолк. Тяжелое дыхание свидетельствовало, что воспоминания ему даются нелегко.
– И что дальше? – не смог далее выдерживать паузу Керими.