– Человека этого звали Джанетали, – продолжил полковник. – Дядя Джанетали. Он тренировал ребят зорханы. Поэтому у него и были такие крепкие руки. Не руки, а кувалды железные. Он взял меня под свою опеку. У него тоже была многодетная семья, но мне он частенько разрешал оставаться у него дома. Спал я на полу вместе с его сыновьями, ел вместе с ними. Не знаю, чем я ему приглянулся. Таких, как я, беспризорников бродило сотнями по улицам Ирана. Однако Всевышнему было угодно послать ангела в виде толстого Джанетали нечастному казвинскому мальчугану Мухтадиру.
Лицо советского дипломата по мере рассказа Икрами мрачнело примерно так же, как опускались сумерки над Тегераном. Детство Рустама, в отличие от рассказчика, было счастливым… Нынешние хозяева Ирана лишили его этого счастья. И после всего того, что случилось с ним, они хотят дружеского расположения к Пехлеви?! Черта с два.
– Я рос, становился сильнее, – голос полковника становился веселее. Его история входила в фазу радужных воспоминаний. Он даже слегка улыбнулся. – Мухтадир стал побеждать многих здоровенных ребят. Дядя Джанетали мной гордился. В Казвин стали приезжать борцы из других городов и даже из столицы. Были и проигрыши, но в большинстве случаев победителем становился я. Потом наступили счастливые двадцатые.
"Проклятые двадцатые", – сжав зубы, чуть не произнес Рустам.
– Реза-хан сверг Ахмед-шаха Каджар. Вот-вот он должен был надеть корону шаха. Персию ждала новая династия. Империи нужны были новые воины и верные люди. И Реза-хан начал посылать своих казаков для поиска нужных ребят, сильных, бесстрашных. Он формировал свою личную гвардию.
В один из светлых весенних дней к нам пожаловали люди в казацкой форме – папахи, кинжалы, пистолеты, нагайки. Все на красивых конях. С закрученными усами…
– Так вот у кого вы переняли моду носить пышные усы? – вклинил Рустам.
– Точно заметили, – захохотал Мухтадир. – Ну так вот: они выстроили нас, тогда еще молодых ребят, и стали присматриваться к каждому своим опытным глазом. Один из них, высокий, красивый офицер персидских казаков, подошел к дяде Джанетали. Беседовали они довольно долго. Мы не слышали их разговора, но, видно, диалог был душевный. Они громко смеялись, словно знали друг друга сто лет. Потом Джанетали подозвал меня и еще пятерых ребят зорханы: "Агайи Мохдавикия ищет хороших, крепких ребят для службы у агайи Реза-хана. Я предложил вас. Вы готовы принять это лестное предложение и направиться в Тегеран вместе с агайи Мохдавикия?" Мы, конечно же, слышали о бравом сартибе Реза-хане – нешуточное дело скинуть Каджар одной казачьей бригадой. Мне так не хотелось покидать дядю Джанетали, его зорхану и моих друзей… Но мой ангел-спаситель был мудрым человеком. Он сказал, что мужчина должен уметь смотреть не только на забор своего дома, но и далеко за его пределы, если хочет добиться большего, чем одни победы в зорхане. Скрепя сердце, я повиновался. В Тегеране нас, как и многих других молодых рекрутов из разных уголков Персии, представили Реза-хану. Мне вновь повезло. Судьба, отнявшая счастливое детство, щедро восполнила свои недочеты. Я понравился ему больше остальных парней. Он приблизил меня к себе, как когда-то приблизил меня к себе дядя Джанетали. Этот огромный казак любил своих солдат, а преданных оружию, силе и своему сартибу любил еще больше. Так рядом с ним и проходили мои годы в Тегеране. В 1925 году я воочию наблюдал рождение новой персидской династии. Сказка стала былью, Рустам. И я был не самым последним участником и творцом этой сказки. Вот так-то, земляк.
– Земляк? – удивился Керими.
– Ты же из Тебриза, а я из Казвина. Мы же оба северяне, Рустам.
– Я южанин, Мухтадир, – с грустью в голосе сказал советский дипломат, сын бывшего иранского промышленника.
– Вот мы и пришли к различию между шурави и иранцем, – ухмыльнулся Икрами, поворачивая машину круто влево по пыльной дороге.
Они приближались к месту назначения.
* * *
"Мерседес" Икрами подъехал к ветхому зданию с большим зеленым куполом, окруженному могучими стволами чинар и тополей. На фасаде черной краской было выведено персидское изречение: "Опоздал, но пришел как лев". Свет фар бил прямо на эту самую персидскую мудрость, написанную определенно не восточным каллиграфическим почерком. Корявые буквы не меняли сути. Легкая издевка мудрецов для молодых, которые имеют обыкновение опаздывать. Или же намек на долгожданный приход хозяина, которого все заждались и без появления которого невозможно ни одно достойное мероприятие. Пусть каждый выбирает сам, кто он – никчемное существо, опоздание которого ничего не решает, или властный правитель, почитаемый и ожидаемый всеми.
Открылась металлическая дверь. В проеме появилась фигура массивного человека с объемной "талией". Это был пожилой человек с седой бородой и мусульманским "чепчиком" на голове, в белой рубашке навыпуск поверх легких мятых брюк. Длинные четки с мелкими звеньями свисали с его правого запястья.
Заметив машину, этот широкопузый мужчина радостно улыбнулся, направляясь медвежьей походкой в сторону поздних гостей. Он шел, раскачиваясь по сторонам и все время сохраняя благодушное выражение лица. Рустам догадывался, кто бы это мог быть.
– Был бы ты лет на тридцать моложе, отхлестал бы я тебя плеткой, но ты сейчас занятой человек, и тебе простительно, – старик обнял своего ученика.
– Как же давно я тебя не видел, дядя Джанетали! – сиял от радостной встречи Икрами.
– Если время быстротечно, то, получается, не так давно, – философски заметил Джанетали.
– Разреши представить тебе моего дорогого гостя.
– Добро пожаловать в убежище старого Джанетали, сынок, – он пожал руку Рустаму, который почувствовал, насколько прав был Икрами, говоря о силище в руках этого человека, даже в столь преклонном возрасте.
– Простите, что беспокоим вас, почтенный…
– Никаких беспокойств, сынок. Ступайте вперед. Руки у меня не потеряли былой силы, но ноги не такие быстрые, как в молодости.
Гости вошли внутрь. Миновав небольшой коридор, они спустились по четырем ступенькам вниз. Уже у самого входа были слышны голоса атлетов, звучащие в унисон стуку тонбака и пению декламатора – муршида. Аромат восточных благовоний и горелых кустиков можжевельника заглушал витающий в этом многолюдном закрытом пространстве запах пота. По преданию, идущему с языческих времен, запах горелого можжевельника изгонял дьявола. Однако на практике он был обыкновенным антисептиком – дым его убивал болезнетворные вирусы.
Рустам слегка опешил, заслышав лирику муршида:
"Имей друзей поменьше,
Не расширяй их круг.
И помни: лучше близких
Вдали живущий друг".
Почему именно эти слова великого Омар Хайяма звучали сегодня в атлетическом зале? Восточная мудрость не бывает случайной, и каждому времени присущи свои изречения-знаки… Воистину, как найти хорошего друга в столь неспокойное время? Опору, которую не смоет волной революций, товарища, который не всадит нож в спину. По-видимому, здесь воспитывались не только силачи, но и дипломаты и философы.
Рустам не любил силовые единоборства и не посещал мероприятия, где собирались люди, помешанные на культе силы, где ценилось превосходство мышц над мозгами. В Азербайджане тоже существовали свои школы зорханы – бакинская, гянджинская, ордубадская, ширванская… Рустам был однажды случайным свидетелем таких единоборств в Баку. Очень схожие с тегеранскими ритуалы. Стуки сдвоенных барабанов гоша нагара и азербайджанского гобоя зурны разогревали борцов – раскачивающихся, припрыгивающих. Их оголенные по пояс тела блестели в лучах света. Одежда тоже была схожей – короткие брюки, украшенные вышивками с национальным орнаментом.
– Ну как, нравится? – Икрами уже успел переодеться. – Я сейчас покажу тебе, на что способен казвинский Мухтадир.
Перед Рустамом стоял крепкий, разменявший шестой десяток мужчина с нагроможденной грудой мышц. Небольшое брюшко не разбавляло общего впечатления о прекрасной физической форме полковника.
– О, вы похожи на льва, – рассмеялся Рустам, намекая на огромный волосяной покров, охватывающий не только грудь Икрами, но и плечи и даже спину.
– Я он и есть, – Мухтадир сильно стукнул кулаком себе в грудь и отшутился: – Жажду крови.
Полковник направился в зал, по ходу здороваясь со всеми знакомыми ему людьми. Их было немало. Сыновья Джанетали тоже тренировались здесь. Став влиятельным человеком в свите Пехлеви, Икрами привез своего учителя и его многодетную семью в Тегеран. Полковник предоставил ему такой же зал, как и в Казвине, даже лучше, и сам временами наведывался сюда, чтобы не забыть пары десятков приемов, которым учил его дядя Джанетали.
Рустам отошел в сторонку, стараясь не мешать тренировочному процессу и меньше бросаться в глаза, хотя все были настолько увлечены физическими нагрузками, что мало обращали внимания на гостя в неподходящей для борцовского зала одежде. Да уж, его строгий, цивильный костюм был явно не по случаю. Рустама звали на чай, а попал он в атлетический зал. Хороший сюрприз приготовил для него Икрами!..
Зал был двухъярусным. Внизу, в самом центре, похожем на цирковой манеж, разминались старшие по возрасту. Человек пять крутили огромные, с утонченными ручками продолговатые булавы под персидским названием мил. Вес их, как стало известно Рустаму позже, достигал порой двадцати пяти – сорока килограммов. Молодые разогревались в ряду повыше, не мешая взрослым и более опытным товарищам. Соблюдалась четкая иерархия. По краям стен стояли другие, экзотические для глаза иностранца атлетические орудия, а сами стены были украшены портретами знаменитых в прошлом борцов Персии. По слухам, многие тренировочные приспособления причудливой формы дошли до современных залов зорханы еще со времен Дария и Александра Македонского.
Икрами подключился к старшим товарищам. После небольшой разминки он схватил 25-килограммовую булаву и стал ее крутить, будто тростинку.
– Казвинский лев не утратил былой силы, – Джанетали подмигнул Рустаму. – У меня есть борцовские штаны для тебя. Не хочешь примерить?
– Мешать мастерам грех, почтенный Джанетали, – учтиво отказался Рустам.
– Тогда дядя Джанетали угостит тебя таким чаем, которого ты нигде и никогда в жизни не выпьешь, – старик грозно помахал указательным пальцем, словно он раскрывал тайну эликсира молодости.
– С удовольствием.
– Ступай за мной, – подмигнул гостю владелец зорханы.
* * *
Через открытую дверь небольшой комнаты Джанетали можно было наблюдать за происходящими в зале событиями, попивая ароматный чай с корицей.
– Корица помогает согревать живот, – пояснил старик. – Помни, если болит живот, добавляй в чай эту специю, и боль как рукой снимет. Не забывай мои советы, сынок. Мухтадир всегда им следовал, и видишь, кем он стал. Правая рука шаха – это тебе не шутка.
Рустам знал про целебные свойства корицы столько же, сколько о приближенных шаха, – без лишних преувеличений. Тем не менее, сделав глоток, он одобрительно закивал головой, дескать, да, чай что надо.
Неожиданно тонбак замолк, как и голос самого муршида. В зале воцарилось молчание.
– Затишье перед бурей, – заговорщицки шепнул старик.
Рустаму стало интересно. Он слегка приподнялся с табурета, наблюдая, как борцы отложили огромные булавы и, скрестив ноги, стали медитировать. Через пять минут абсолютного безмолвия вновь зазвучала трель муршида. На этот раз без стуков тонбака. Это была не песня и не лирика Омар Хайяма. Декламатор тихим голосом исполнял молитву, которую так же тихо повторяли атлеты. Потом муршид вскрикнул: "Аллаху Акбар". Борцы громко повторили слова и встали на ноги. Началось главное – борьба.
Икрами здесь знали и почитали. Ему дали право первому показать свое мастерство. В знак уважения более натренированные и молодые старались не усердствовать в схватке с полковником шахской охраны. И тем не менее, Рустама поражала физическая подготовка Икрами. Никакого тяжелого дыхания или признаков усталости. Он раскидывал соперников легко, с улыбкой на лице. На его теле был виден каждый узел напрягающихся мышц, словно это были корабельные канаты.
Наблюдая за Икрами, Рустам мысленно соглашался с тем, что говорил о себе сам полковник. В этом огромном, сильном теле действительно жил ребенок. Возможно, не тот казвинский оборвыш, но чистой души человек, сохранивший себя вопреки служебным предписаниям.
"Можно ненавидеть его хозяев, – размышлял Рустам, – но за свою преданность, которую не так легко встретить в шахском окружении, полковника Мухтадира Икрами можно и нужно уважать. Это не только верный друг, но и достойный соперник".
Единственное, что смущало Рустама в этой поездке, так это то, что он не знал, о чем писать в отчете послу Садчикову. Описание толкотни борцов и жонглирование булав в тесноватом спортивном зале вряд ли станет предметом пристального изучения главы диппредставительства. Никаких требований, просьб, обид и предостережений с противной стороны – Рустам не понимал, почему никто не пытается загнать его в рамки. Смутное время, черной тучей висящее над Тегераном, словно и не имело вовсе никакого отношения ко всему, что происходило в этой поездке. Рустам окрестил это "поездкой в воспоминания полковника Мухтадира Икрами", и не более.
Декламатор возобновил свое пение в такт громкому стуку тонбака:
"Окинь спокойно взором
Всех, кто сидит вокруг.
В ком видел ты опору,
Врага увидишь вдруг"…
Глава 6
– Если меня спросят о самых подлых существах, я с чистой душой скажу, что это англичане. Они зачинщики всех наших бед и несчастий. Они сеют раздор и вражду между нашими братьями, отцами и сыновьями. Они как вампиры пьют нашу кровь. Пьют не захлебываясь, так же как они выпивают нашу нефть, добытую тяжким трудом рабочих Ирана. Посмотрите, как ведут себя эти кяфиры на иранской земле, словно они хозяева этой страны! Они получают миллионы от иранской нефти, а нашим гражданам платят гроши, считая их людьми низшего сорта. Когда же прекратится этот англосакский грабеж многострадальной Персии? Когда же, наконец, возмущенный голос иранского народа будет услышан мировым сообществом, молча потворствующим бесчинствам англичан и их приспешников? Мы и дальше будем закрывать глаза на все это пиршество Иблиса? Ни в коем случае! Мы обязаны показать всем, кто является истинным хозяином Ирана, иначе…
– А разве англичане не хозяева иранской земли? – прервал пламенную речь Абдол Гасема Кашани один из депутатов иранского Меджлиса.
– Для меня существует один хозяин – Всемогущий Аллах. И придет время, народ Ирана с помощью великой силы Создателя скинет это английское ярмо с шеи нашего несчастного народа.
– И кто же тогда станет хозяевами иранской нефти?
– Что за глупый вопрос? – рассердился оратор.
– Вопрос действительно глупый, – послышался голос другого депутата. – Все ведь ясно: иранской нефтью будет владеть мулла Кашани и его "Федаины Ислама".
– Не смейте со мной разговаривать подобным образом.
– Не надо бояться правды, агайи Кашани.
– Такие продажные лизоблюды и привели на иранскую землю англичан.
– Как только вы завладеете иранской нефтью, вы спокойно перестреляете всех ваших врагов, так же как приказали застрелить Размара. Или вы считаете, что все слепы, глухи и не понимают, что происходит вокруг?
"Федаины Ислама" имели свои вооруженные отряды, ставя себе целью физическое устранение всех, кто, по их мнению, предавал интересы Ирана в угоду иностранным капиталистам. Аятолла Кашани имел тесные связи с "Федаинами Ислама" и их лидером Навабом Сафави, хотя открыто не признавал этого, что было вполне объяснимо. Министр образования, декан юридического факультета Тегеранского университета Абдул Хамид Зангенех был также в числе ярых противников национализации Англо-Иранской Нефтяной Компании (АИНК), после чего вслед за премьер-министром Размара пал очередной жертвой подручных террористов Наваба Сафави.
– Я не буду отвечать на клевету.
– Какой пафос!
Зал Меджлиса забурлил в несмолкаемом волнении. Несмотря на редкие замечания в адрес муллы Кашани, сделанные личными его недругами, многие в стенах иранского Меджлиса и за его пределами разделяли антианглийские взгляды. У самого аятоллы были личные счеты как с британцами, так и с шурави. Именно после ввода англо-советских войск в Иран духовный лидер шиитов Ирана был изгнан из своей Родины за пропаганду ксенофобии и национализма. Он не прекращал своей антианглийской и антикоммунистической деятельности за пределами Ирана. После суровых лет изгнаний его чувства ненависти к иноземцам не схлынули, а увеличились стократ. Изгнать британцев любой ценой и не подпускать к власти "Туде" было главным смыслом жизни аятоллы. Как и заиметь личный доступ к иранской нефти.
Мохаммед Мосаддык встретился взглядом с Абдол Гасемом Кашани, дав ему понять, что настало его время выступить. Мосаддык возглавлял партию Национального Фронта. Он был прекрасным оратором, артистичным политиком, способным завораживать публику своими "кудрявыми" речами, неожиданными экспрессивными поступками, будь то припадок, обморок или истошные крики. Во время эмоциональных выступлений из его глаз нередко текли слезы. Никто не мог определить, когда эти чувства были искренними, а когда это была неподражаемая актерская игра. Мосаддык вырос в обеспеченной семье чиновника, являясь по материнской линии потомком династии Каджар, свергнутого в 1921 году Реза-шахом. Получив прекрасное образование в парижской Сорбонне, он сумел защитить докторскую диссертацию в Швейцарии. Различные годы он занимал министерские посты. Нередко Мосаддык критиковал Реза-шаха и, вполне естественно, попал в немилость Пехлеви. Неприязнь была взаимной и позднее закрепилась на наследственном уровне. Отношения с сыном Реза-шаха у Мосаддыка были тоже далеко не безоблачными.