Обслужив торгаша, я переключился на принесенный женщиной набор чайных ложек. Матово поблескивая патиной, старое серебро издавало мягкий звук. Ручки инкрустированы цветной глазурью в завитушках под тонкие нити. Набор делался перед войной. После Сталина, который возвращал царские золотые погоны, балы, дореволюционную классику в театрах, пытаясь занять в умах людей кресло наместника Бога на земле, началась совдеповская штамповка из недрагоценных металлов под свинаря-шахтера Хрущева, под сталевара Брежнева. А Сталин с вдавленными висками мог лишь копировать то, что создавали до него. Днепрогесы, Магнитки, железные дороги пыхтели, звенели в германиях с америками. Обязанность диктатора заключалась в том, чтобы согнать массы народа, например, на дно Беломорско - Балтийского канала. И продолжать вытравлять позывы к свободе, потому что окончательно слои населения перемешаны еще не были.
Изучив ложки, я пришел к выводу, что набор принадлежал профессору. Женщина была одета в простенькое пальто, но в облике присутствовала врожденная воспитанность.
- Пользовались не часто, - отметил я. - Потертостей практически нет.
- Пятьдесят лет прошло, как дедушку, генерала медицинской службы, приговорили к десяти годам лагерей, - подтвердила женщина. - С Колымы он не вернулся.
- Я возьму по пять рублей за грамм. Вас устроит? Берем максимум по четыре. Цена на серебро поднялась, но незначительно.
- В ломбарде оценивали по три двадцать.
- Сколько они весят?
- Минутку, достану квитанцию. Общий вес сто шестьдесят восемь граммов. По двадцать восемь в каждой.
- Почему надумали их сдать? Ради Бога, простите.
- Я пианистка. Мама приболела, лекарства дорогие. Можно продать сталинку с потолками в четыре метра, уступить часть площади в наем, - женщина перевела дыхание. - В первом случае придется делить комнаты с людьми со стороны. Во втором опускаться на уровень ниже. Тогда зачем из поколения в поколение подниматься на вершину? Из потомственных интеллигентов снова на мещанский двор?
- Или бежать на задворки какой-нибудь Франции.
- Сын институт забросил, стал наркоманом. Проблемы накапливаются. Может быть, государство опомнится. Не все вечно под холодной луной.
- Ничто не вечно, - подтвердил я. - Будем надеяться, что, пардон, до кальсонов, как в "Беге" по Булгакову, дело не дойдет.
- У вас реалиев посолиднее, - усмехнулась собеседница. - Всего доброго.
- Я тоже оторвался недалеко. Желаю удачи, сударыня.
Стрелки часов на колокольне передвинулись к шести вечера. Несмотря на свет из окон магазинов, от двух прожекторов на перекладине ворот, из палаток на этой и той стороне трамвайных путей, было темно, холодно. Мокрый асфальт укрывала снежная крупа. Первый снег не был долгим. Но он шел. Не за горами зима с Новым годом. Не сделано ничего. Разве, вновь утвердился на рынке. Это так важно? Для меня? Зачем превращаться в раба желудка, половых органов, как те, за прилавками. Я могу писать книги. На книжном развале на стадионе "Динамо" по выходным немыслимо пройти. И разговоры, что книга отжила. Телевизоры, магнитофоны, компьютеры. Кассеты, дискеты, картриджи. Си-Ди-Ромы. Нового так много, так разом на бедную голову совка. Эти рассуждения идут со времен братьев Люмьер. А люди как ходили в кино, так и продолжают. Читали произведения, и не бросали. Время все расставляет по полочкам.
Стремись к цели. Если цель достойна внимания, она найдет свое место в жизни. Только обязательно стремись.
Через неделю прошел слух, Татарин в реанимации умер не придя в сознание. За срок в половину месяца совершили еще два нападения. Били молотками по головам в превратившихся в арену боевых действий подъездах. Менялы влетали в них с любым оружием, просили родных выходить навстречу, устраивали засады из друзей. Не помогало. Зевок готов был закончиться последним вздохом. Действовали целенаправленно. Из своих. Недоверие оказывалось всем. Рослого сына встречал с десяток настороженных взглядов, хотя своих проблем у него было по уши. Дружба с десантниками вызывала раздражение. Получалось, косились на тех, кому валютчики сто лет не были нужны. Я убеждался, что ребята испуганы навечно, поражены вирусом шизофрении. Да к тому же, и колесико удачи мелкое, и цели у единиц.
Конец ноября выдался холодным. Я продрог на осточертевшей низовке с Дона. Вся наличка ушла одному сдатчику валюты. Пятьсот баксов лежали свернутыми пополам в кармане рубашки. Клиентов не находилось. Осталась мелочевка на пару турецких перстеньков, грамма на три кольцо. Золото приносили все реже. Наверное, люди стали жить лучше, или все вынесли… Жмени золота, ордена, медали, иконы, старинные изделия, картины ушли в прошлое. За бриллианты, которых на заре приватизации были россыпи, валютчики начали забывать вообще. Если появлялся вариант, клиента прятали подальше. Перекупщиков из своих хватало. Работа велась по баксам, дойчмаркам, гривнам, изредка по серебру, по монетам. Опытные асы намекали на временное затишье. Сезонные перепады, действительно, новинкой не являлись.
Я переминался возле входа в магазин. Книги тягать перестал, к тому же, у ларька меньше света. Чтобы не ежиться на ветру, можно было зайти в торговый зал. С заведующей наметился контакт. Заметил, в мою сторону завернули двое мужчин с будто привязанным парнишкой лет четырнадцати. Тормознулись напротив, чтобы мог разглядеть на руке пацана и оперативника защелкнутый браслет. Картина была не нова. Я оставался спокоен. Оказалось, напрасно.
- Этот? - пробасил оперативник.
Пацан кивнул вязаной шапочкой. Второй из ментов направился ко мне. Показал удостоверение сотрудника уголовного розыска:
- Заканчивай работу, пойдешь с нами.
- Не понял! - нахмурился я.
- Там поймешь, - пообещал оперативник.
- Где там?
- В милиции. Силу применять?
- Только в рыночное отделение. Я вас не знаю.
- Шагай, писатель… - предложил широкоплечий с недоразвитыми ногами оперативник. - На покровителей надеешься?
- Нас предупредили, чтобы далеко от мест работы не отрывались, - заартачился я. - Откуда я знаю, кто вы? Удостоверения продаются на каждом углу. С печатями президента Ельцина. Полегче на поворотах. Вон пеший патруль, с ним и разберемся.
- Да ты заматерел! - сжал зубы службист. Данная народом власть взыграла в его организме. - Приедем в райотдел, накладут потяжелее.
- У глобалистов, в смысле, от глобального ума, запросто. Отвечать не перед кем, - меня затрясло. - Перед народом? Сралось бы сто лет, хамло.
Подошел пеший патруль. Поздоровавшись с обложившими, обернулся в мою сторону. Сотрудники уголовки прикурили, направились к видному за путями патрульному бобику. Один из пеших кивнул головой:
- Иди, писатель. Зовут.
Не чувствуя за собой криминального, я подался следом. Машина проскочила Буденновский до Текучева, завернув, помчалась к райотделу милиции за Октябрьским торгом. Огней становилось меньше, зачернели частные домики. Подрулили к зданию из белого кирпича. В кабинете на втором этаже с мыкавшимися за одной печатной машинкой ментами в гражданском, царила неразбериха. Кто искал бумагу, скрепки, не вернул авторучку. Наконец, порядок был наведен. Пацана выгнали в коридор, меня пригласили на стул. Заставив из карманов выложить содержимое на стол, вывернули и сумку. Распихали по углам баксы, мелочевку, металл. Увалень с кривыми ногами взялся рисовать протокол о задержании. Я следил за ним, хотя букв не различал. Второй мотался по кабинетам. Наконец, первый вздернул мордастое лицо, уперся ментовским взором.
- Начнем раскалываться, или пойдешь в отказ? - поинтересовался он. - Времени у тебя достаточно.
- Что говорить? - переспросил я.
- Понятно, - сделал заключение мент. - На три месяца в КПЗ на Богатяновку. Потом будем смотреть.
- За что?
- Ты на самом деле дурак? Или притворяешься?
- Я тоже предупрежу, у меня боязнь замкнутого пространства - клаустрофобия. Если накроет - жизнь на вашей совести.
- Дня три назад за одного ответили. На носке повесился. Всю ночь, говорят, стучал.
- Ты доволен?
- Не понял, - выкатил глаза светловолосый русак. - Ты о чем?
- У тех, кто служил в горячих точках Афгана, Чечни, появилась мода проповедовать кровную месть. Из родных больного не поинтересовались, почему повесился? Но такой обычай у русских парней появился задолго до последних конфликтов.
- На себя намекаешь? Из жопы песок сыплется, а все туда, - едва не засмеялся оперативник. - Вашими сейчас параши обкладывают, чтобы ссать не мимо. Где служил?
- В стройбате.
- И родственники за тебя глотки режут?
- У меня два брата. Один всю жизнь по тюрьмам. Но где оказался я, с кем имею дело, представление имеют.
- Если не догадался за что задержали, популярно распишу, - после раздумья придвинул стул к столу оперативник. - Видел прикованного пацана?
- Ясное дело, - проглатывая таблетку фенозепама, закусывая ее валидолом, промямлил я.
- Толкнул тебе ворованное золото.
- Я у пацанов не беру.
- Ослеп, когда показал на тебя?
- Впервые узрел.
- Не пороешься в мозгах? Месяца три назад.
- Если бы что, отпираться не стал. С несовершеннолетними ни одного случая. Сами проверяли.
- Проверяли, - кривоногий оперативник вытащил из ящика стола листок. - Безделушки не признаешь?
Я заводил по бумажке носом. На ней были нарисованы перстеньки, цепочки, кулончики. Две вещи почудились знакомыми. Перстенек с высоко поднятым светлым камушком, кольцо с орнаментом по окружности. Присмотрелся внимательнее. Цепочка внизу листа тоже казалась не чужой. Изделия взял у похожего на сельского механизатора мужика. Вспомнились и пацаны за трамвайными путями. Неужели один из них тот сосунок в наручниках, которого сейчас держат в коридоре. Крысятники, подставили, хотя не ведал ни о чем. Да вначале заерепенился. Блин, мысли поперли как у Чехова с насморком: "…я вас обрызгал…". И умер. С гестаповскими глюками недолго превратиться в бабочку - баттерфляй на мужском половом органе. Вещи у меня, чего паниковать.
- Три изделия знакомы, - показал я на перстеньки с цепочкой. - Но брал у мужика. Они дома.
- Ограбили богатого кавказца, - повертел в руках авторучку опер. - Там не три изделия - мешок. Если усечет, кто загреб краденое, матку вывернет.
- Решил запугать выходцем из племени? - насторожился я. - Сдыхать буду под животным в твердой уверенности, что место тому в стойле. Это вас они купили и отдраяли. Так причитают базарные менты. Как пошли на поводу за бабки, так черные облепили снежным комом. И все дай. Других слов, как цыгане, не знают.
- Отдраят тебя, если не вернешь побрякушки, - стукнул кулаком мент. - Не найдешь в списке остального, готовься в Богатяновские камеры.
- Что у меня, отдам, - поймал я его зрачки. - Будешь приписывать, от всего откажусь. Я предупредил, если что случится, с рук не сойдет.
- Этот перстень с бриллиантом! - Повис над столом опер. - Камень почти в пол-карата. Одного хватит, чтобы намотать срок.
- Я не воровал.
- Купил ворованное. У детей.
В кабинет вскочил второй сотрудник. Дело вели Баснописец с Гулькиным. Пониже - Гулькин - и пришел. Наклонившись к Баснописцу, пошептал на ухо. Кривоногий не соглашался. Тот привел веский аргумент. Кивнув стриженой головой, Баснописец отвернулся к стене.
- Отправляйся в коридор, распахнешь дверь в кабинет рядом. - обратился ко мне Гулькин. - Там подождешь. Хамить не советую.
- В каком смысле? - воззрился я на него.
- Чтобы не искали.
- Ничего не понял? - вскинулся Баснописец. Бросил авторучку на бумаги. - Тупорылый, как сибирский валенок.
- Не по вашей погоде, - не пропустил я оскорбления мимо ушей.
- Чувствуешь, что гонит?
- Придет машина, отправим на дачи, - отмахнулся Гулькин. - До суда, месяца за три, созреет. Хохол больше полугода поспевал.
Я нервно дернул подбородком. Допроса не было. Листок кривоногий подсунул как доказанный факт. Напоминание о Хохле не случайное. С клаустрофобией в прокуренных камерах не выдержу нескольких дней. Как только начнет выворачивать, и какая тюремная мразь прогнусавит пару оскорбительных фраз, так сразу вцеплюсь в горло. Вряд ли успеют оттащить.
- У меня вторая группа, - напомнил я. - Показания не сняли. Не по правилам.
- Грабил по правилам? - воззрился Баснописец. - Хапал все подряд. Твои коллеги доложили.
- Коллеги превратились в ничтожества, - попытался отгородиться я. - Родились такими.
- Что же водился?
- Я не выбирал. Нужны были деньги для издания книги, пришел на рынок.
- Ты печатаешь сонеты не первый год, - напомнил Гулькин. - Пойди прохладись в кабинете рядом. Приедет машина, позовем.
- Договориться нельзя?
В голове закрутилась мысль, что нужно оттянуть время. Если отпустят, приволочь изделия, самому задействовать высокие связи. Среди писателей есть пара полковников милиции, не говоря о сотрудниках из областного управления.
- Слыхал, как заворковал? Выдавал себя за великого, - Повернул Гулькин лицо к Баснописцу. - С какого хрена раньше молчал?
- Непотребное коробами гнал, - захмыкал кривоногий. - Не азиат, блин, слово закон. Кровной местью пригрозил.
- О, как! Хочешь, прямо здесь месть устроим, штаны обдрищешь, - подпрыгнул Гулькин. - Останешься живой, передадим по этапу с пожеланием увидеть в гробу в белых тапках.
- Запросто, - соснул я воздух через ноздри. Хотел добавить, хам тем и держится, что мочит себе подобных. - Потому спрашиваю, может, договоримся?
- Может быть, - окинул голубыми стекляшками кривоногий. - После того, как испробуешь камерного коктейля.
- Готовься, - махнул рукой Гулькин. - И не рыпайся. Без пропуска отсюда не выгоняют.
В соседнем кабинете продержали еще часа два. Из-за приоткрытой двери видел двух голенастых пацанов. Один в изношенном спортивном костюме с накинутой на плечи курткой голубоглазый русак, второй толстый неряшливый то ли армянин, то ли грузин. Обоим лет по тринадцать- четырнадцать, они не желали встречаться взглядами. Сидящий за столом сотрудник уголовки продолжал обработку. Он был в курсе дела. По коридору бегали две цыганки. В кабинет заглядывал Гулькин, между прочим извещая, что "воронок" задерживается. Наконец, сказал, что придется закрывать здесь. Тюремное начальство вряд ли будет на месте. Балдеть два дня в бетонном склепе хуже, чем стоять под дулом пистолета. Нащупав таблетки на дне кармана рубашки, я вздохнул., Осталось выспаться в боксе, добавить вдогонку феназепамину с валидолом. Чтобы не унижаться, я разобью голову о стены.
- Писатель, оглох? - позвали из-за двери.
В коридоре переминался Тюлькин. Затолкав в кабинет напротив, принялся переспрашивать:
- Какие вещи дома?
- Перстенек, цепочка и кольцо.
- Точно?
- Точно.
- Остальное успел продать?
- Другого не брал.
- Цыгане идут в отмазку. Признались в покупке сережек и простенькой цепочки.
- Из украшений я опознал, что взял сам. Три вещи дома.
- Если начальство согласится, смотаемся. Тогда волен находиться дома и не отвечать за прочее. Но это будет стоить. Иначе в тюрьму.
- Сколько? - машинально осведомился я.
- Я намекнул - спрошу. Согласен?
- Не против.
- Моли Бога. Впереди два выходных, а у тебя брилик. Иди пока на место.
Я снова пристроился в кабинете под неусыпным взглядом оперативника, не перестающего пугать недомолвками, прозрачными деталями задержания. Пацаны из коридора исчезли. Пропали цыганки с гортанными воплями. Второй этаж опустел. Я утверждался в мысли, что закроют в камеру при районном отделении милиции. Принялся собирать бумаги непрошеный собеседник. Несмотря на тягу ко сну, я силился не упустить до сего момента неясную ситуацию. Дверь распахнулась, Гулькин поманил пальцем.
- Пятьсот баксов, и едем за побрякушками. Ты остаешься дома, назавтра выходишь на рынок, - разжевал он обстановку. - Если упрешься, закрываем в двухместный бокс с отморозком до наступления рабочей недели. Там подкатит автозак, отвезет на Кировский. Бумаги подписаны.
- Какие бумаги?
- На заключение тебя на три месяца в КПЗ.
- За что?
- До выяснения обстоятельств причастности к краже ювелирных изделий у гражданина такого. Скупка ворованного у несовершеннолетних запротоколирована. Подписано продавшими.
- Не брал я у них.
- Не принимаешь предложения?
- Это грабеж. На чем крутиться?
- Дуру не гони. Ни один валютчик не доедал член без соли. Короче, повторять не буду.
- На питание не перепадает. Баксов бы триста.
- Пятьсот. Я зову дежурных, закрываем до понедельника.
- С базара придется уходить.
- Торговаться не будем, - пропустил нытье мимо ушей Гулькин. - Поедем, покажешь изделия. И разойдемся на обговоренных условиях.
Когда проскакивали кабинет, в котором допрашивали, вывалился одетый Баснописец. На первом этаже оставили за спиной дежурного с "калашом" Мелькнула мысль, что вырваться было бы сложно. Возле подъезда урчал мотором милицейский бобик. Машина понеслась по Текучева в сторону Буденновского проспекта, через Комсомольскую площадь взяла направление на Погодина. Был поздний вечер, фонари горели через пятый на десятый. Дома по бокам утопали во тьме. Стволы пирамидальных тополей отблескивали бетонными столбами. В салоне зависла тишина. Недалеко от моей хрущобы бобик ввалился в кювет. Бросив шофера, втроем устремились дальше. Баснописец загребал кривыми ногами вперемешку со снегом кучи листвы. Дверь квартиры я открывал под сопение с двух сторон. Пропустив оперативников, включил свет, на глазах достал из заначки кулечек с золотом. На стол выпали три изделия, припрятанные по подсказке шестого чувства.
- Это они, - произнес прилипший к перстням с цепочкой Баснописец. Кинул взгляд на место, откуда вытащил вещицы. - Больше не затесалось?
- Проверь сам.
Сотрудник уголовного розыска извлек из папки несколько страничек, авторучку. Разложив на столе, собрался сочинять акт о добровольной выдаче купленного с рук краденого золота. Не поднимая головы, попросил принести паспорт другие, документы. Затем придвинул страницы, чтобы я смог прочитать, расписаться.
- Теперь ты имеешь право отдать сумму, о которой договорились, и ложиться спать, - потер ладони Тюлькин. - Претензии по вопросу вряд ли возникнут. Через пару - тройку месяцев вызовут на суд в качестве свидетеля. Волен не ходить.
- А бумажки? - указал я на протокол изъятия. - Не сыграют злую шутку?
- Протоколы для отчета.
Я продвинул по столу пятьсот долларов, отошел к шкафам с книгами. Баксы исчезли в штанах крутоплечего мента. Оба сотрудника двинулись к двери. Во второй раз зазвонил телефон. Волновалась любовница Людмила, с которой помирились. Я промямлил в трубку, мол, выдохся напрочь. Не раздеваясь, упал на кровать, провалился в бездну космоса.