- Мне из обслуги кто-то говорил, что они часто сюда приползают, - откликнулся плиточник из Александровки, свалившийся с наспех сколоченных строительных лесов на коммерческом объекте. По его словам, заработки там были неплохие. - Но на бомжей, на случайных без документов, здесь ноль внимания. "Труповозку" потом подгонят и… в общую могилу на Северное кладбище. Или сначала в морг. В морге, рассказывают, не продохнешь. Забит под завязку, электроэнергию за долги отключили. Холодильники не работают, опарыши по черным трупам ползают. Кому кто сейчас нужен…
- Да еще без медицинского полиса, - хохотнул один из двух милиционеров, несших службу в палате по охране широкоплечего, коротко стриженого парня. То ли из новых русских, то ли крутого, потерпевшего при разборке. Вскоре охрану с него сняли, перебросили на другого пациента, тоже поступившего в палату. Наверное, стриженый сумел откупиться. На некоторое время повисла тишина. Строитель отвернулся от окна:
- Менты уехали, - сообщил он.
- А бомж? - поинтересовался кто-то.
- Залез под лавку, собаки ноги обнюхивают. Отходился, видать.
Я встал с кровати, с трудом передвигая ноги, прошел на балкон. Голову стягивал слой бинтов. Под ним саднили шесть зашитых по живому дырок
… Конец июля 1997 года. Была середина дня. Я поднялся с лавочки перед подъездом, пошел домой. Вчера вечером товарищ все - таки достал, пришлось выпить в честь дня его рождения. За свой счет, естественно, напоить и его. В ногах ощущалась тяжесть. У самой двери прицепился один из беспредельщиков, которых было полно возле любой пивной или рюмочной. Видел его раза два. Краем уха слышал, что кличка Казак, что лагеря ему не в новинку. Войдя в квартиру попытался закрыть дверь. Но местный фраер рванул ее на себя. Я снова напрягся, стараясь замкнуться на ключ. Казак буквально вырвал дверь из рук. Я прошел в комнату, уверенный в том, что дома никто не тронет. Вдруг удары кулаками, ногами посыпались один за другим. Последовала подсечка, ботинки с размаха врезались в лицо, в голову, в грудь. Я сумел оттолкнуть озверевшее животное, попытался подняться. Казак схватил одну из лежавших на полу пятикилограммовых гантелей, с которыми по утрам занимался зарядкой, прошелся по голове, вискам, надбровным дугам острыми железными дисками. Я осел мешком. Через время услышал злобно - нетерпеливый голос возившегося в шифоньере алкаша:
- Ты мне ска-ажешь, где спрятал деньги.
Я огляделся вокруг, машинально вывернул карманы. Кровь заливала глаза, с волос текла по щекам. За шиворот. На полу под ладонью раздавались слякающие звуки. Двести тысяч до-обменных, заработанных случайным трудом, рублей вывалились наружу. Я осознал, во что вляпался.
- Больше искать бесполезно, - прохрипел я. - Чулков никогда не имел…
Казак подошел, ударил гантелей так, что перед глазами возникла ярко - белая вспышка. Это был конец. Но в молнией сверкнувшем свете я вдруг увидел, что дверь осталась приоткрытой. Алкаш в спешке забыл ее захлопнуть. Свет блеснул как бы от окна за спиной. Рядом, в углу, висела икона. Казак направился в туалет. Там на полочке лежали пачка бритв, другие туалетные принадлежности.
- Ты же убиваешь, а я человек… Рекорды делал, очерки о людях писал, - негромко сказал я.
- Убиваю, - согласился Казак. - Писатель… говно хреново.
Как я сумел оторваться от пола, выдраться на лестничную площадку, не знаю. Силы придала высвеченная расщелина между дверной обивкой и лудкой. Позже не раз садился на то место, но так и не смог увидеть света от приоткрытой специально двери. Видны были только петли с внутренней стороны. Казак выбежал за мной, здесь я его уже оттолкнул, вышел на улицу. Когда он ударил меня в первый раз, затем сделал подсечку, я сумел подняться, схватить его за горло. Он захрипел, принялся дергать ногами. И я бросил, став беспомощным от мысли, что мог задавить слабее себя человека насмерть. Замешательством и воспользовалась гнида, снова сбив с ног, нанеся удары гантелей, чтобы больше не поднимался. Не могу найти ответ, почему нет и, сколько себя помню, не было злости на подобных подонков. Ведь я крепче, сильнее. Поднимаю руку, хочу врезать, а удар получается слабым. Жалко, потому что передо мной человек. Как все равно что осознал.
Остальное почти не запомнилось. Через некоторое время оказался дома, лег на кровать. Соседи вызвали "скорую", милицию. "Скорая помощь" ждала два часа, пока милиция пыталась проникнуть в запертую квартиру. Один из оперативников догадался выломать железную решетку на окне. След от сапога так и остался на странице лежащей на столе раскрытой Библии. К тому времени подушка пропиталась кровью насквозь…
С балкона открывался великолепный вид. В заходящих лучах солнца сверкали островерхие крыши дач - теремов новых русских возле бывшей резиденции обкома партии, в которой во время гастролей в нашем городе мял широкую постель Филипп Киркоров. Но мысли были о другом - о валявшемся под лавкой на территории больницы человеке. Из палаты позвали на вечерние уколы. Крепко сбитая медсестра приказала заголять ягодицы.
- Помогли бы человеку, - кивнул я в сторону окна.
- Кому? - брызгая лекарством из шприца, не поняла молодая женщина.
- Бомж, или еще кто, на вашу территорию приполз, - с неловким смешком пояснил плиточник из Александровки. - Под лавкой лежит.
- Сто лет он мне, - даже оскорбилась краснощекая веселушка. - На каждого бомжа внимание обращать.
- Человек, не скотина, - попытался убедить я.
- Да нам зарплату с марта месяца не платят, - мгновенно завелась баба. - Жрать нечего, а он с какими-то бомжами, Поворачивайся, говорю.
Предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу: не один день потом потирал это место. Но в тот вечер снова попытался воззвать к совести, к человеколюбию:
- Под конец войны в Германии голодные медсестры под пулями и снарядами бродили по разгромленным городам, шатаясь от слабости, подбирали раненых, больных немцев, всеми силами старались облегчить их страдания. Тем самым помогая нации выстоять, сохраниться.
- Чихать я хотела на твою Германию, - гаркнула медсестра, со злобой гремя шприцами на подносе. Дверь палаты едва не слетела с петель.
Через несколько дней лежания в палате я заметил, что шприцы заканчиваются. Знакомая еще по ростсельмашевской больнице, медсестра сделала пару-тройку уколов из больничного запаса. Обратившись к Богу, я собрался с силами, подался к товарищу домой, потому что ключи от квартиры находились в милиции. Друг Сэм, снабдивший на первое время необходимым, сутками торчал на коммерческом объекте. Я прошел равное километрам трем расстояние до его флигеля как по военной дороге. Увидел его, трезвого, розовощекого, настроившегося встречать на вокзале родственника. Рассказал обо всем. Он понедоумевал, обещал проведать, принести недостающие шприцы. И не пришел. Ни разу. Но за день или два до собственной смерти занес долг, который, как всегда, не отдавал длительное время…
Утром разбудил голос дежурной медсестры. Заглянув в тумбочку, удостоверившись, что за ночь шприцов не прибавилось, я отказался от укола. Лишь бы их хватило на основное лекарство. А может, кого-то будут выписывать и, как недавно сосед по койке угостил печеньем, поделятся шприцами. Я подошел к окну. За ночь бомж прополз расстояние от одной лавки до другой, ближе к больничному корпусу. Он лежал под скамейкой в неудобной позе, с вытянутыми на асфальт босыми ногами. Кто-то накрыл его подобием телогрейки. Или она принадлежала ему. Казалось, он умер. Часам к десяти дня объявились милиционер с парой санитарок. О чем-то посовещались, ушли. К полудню подъехала крытая легковушка, бомжа погрузили и повезли. Происходящее комментировал стоящий у окна строитель, черноголовый крепыш лет шестидесяти. Я было облегченно вздохнул, подумав, что у кого-то из могущих употребить власть взыграла совесть. И вдруг строитель воскликнул:
- Смотрите, смотрите, его сбрасывают в заросли на треугольнике, за оградой больницы. Что делают, а? Со своей территории убрали, на другую подбросили.
Справа наискосок, за низеньким железным ограждением через шоссе, зеленел лопухами треугольник с высоковольтной вышкой посередине. Из него выкатывалась крытая "Газель".
Вскоре меня позвали на перевязку. Сказали, день - два и можно снимать швы и выписываться. Мол, вытягивай сам, с началом перестройки няньки кончились. Пока занимался процедурами, не думал ни о чем. Часа в четыре дня снова подошел к окну. По тропинке через треугольник бегала из ближнего дома женщина в застиранном халате. Из зарослей лопуха вышли двое милиционеров, третий высовывался из патрульного "бобика". Один из сержантов что-то сообщил по рации. Подкатила та же "труповозка", на которой бомжа вывезли с территории больницы. Подоспела "скорая помощь". Санитары с милиционерами долго о чем-то рассуждали. Затем "скорая" газанула и уехала. Два медбрата вытащили из "труповозки" брезент. На нем вынесли тело из зарослей, задвинули в крытый кузов "Газели". Машина быстро покатила по шоссе. Немного погодя взял курс на Северный жилой массив патрульный "бобик". Пара жителей разошлась по домам.
- Вот и все, - сказал стоящий у окна плиточник. - Был человек и нет человека. Кончился…
На другой день, ближе к вечеру, тучи разразились градом. Крупным, сплошным. Собаки, птицы, живые твари едва успели попрятаться. Град стучал по крышам, деревьям, асфальту довольно долго. Сразу за белой стеной появилась радуга. Один конец ее уперся в дачи - терема новых русских, другой завис на макушке высокого дерева возле балкона десятого этажа. Казалось, протяни руку, дотронешься до настоящего семицветного коромысла. Все дерево до основания ярко раскрасилось. Такая красота из омытой зелени, черепичных крыш, кирпичных, беленых стен, из цинковых шатров над теремами открывалась вокруг, такой чистотой, свежими запахами, упругим воздухом пахнуло в лицо, что невольно подумалось о бессмысленной суете сует, о том, что этого великолепия мог не увидеть. Ведь кто-то так и не успел…
Дома на столе осталась лежать Библия с отпечатком резной подошвы на страницах. Кровь на стенах, слякала под паласом плазма. Страшно было начинать уборку. Но я знал, что надеяться не на кого.
У нас как в Азии - Кто ты? А не как в Европе - Почему?
Прошла неделя, в течение которой засек возле дома грузовую "Волгу" белого цвета. Из кабины наблюдали парочка крепких ребят, за темными занавесками внутри силуэты других. Сообщил другу Сэму. Он предложил встречать, но сам отказался - до боя курантов работал на рядах по строительству коттеджей. У всех знакомых нашлись дела. И час пик пробил.
Сойдя с автобуса, я перешел проспект, направился к дому. Впереди передвигалась в шубе женщина с ребенком. Дорожка за пятиэтажкой скатывалась под некрутой уклон. Правую руку у меня оттягивала сумка с книгами. Я о чем то думал, потому что увидел "Волгу" после обгона женщины. Автомобиль стоял у обочины, но по курсу, возле торца дома, расставил ноги под два метра широкоплечий парень. Дверь машины была приоткрыта, на землю опустилась нога в черной брючине. Я все понял. Поставил сумку у перил из железных труб. Из кармана курточки выхватил единственное оружие. Сорвал присохший колпачок. Враскачку двинулся на противника. Если бы отморозки заметили паническое движение, уделали бы. Но я пер напролом, за мной была моя жизнь, вперед толкало презрение. И амбал не выдержал. Что испугало, решительный вид, спуск, сделавший фигуру в джинсовой куртке с изнутри подшитыми плечиками похожей на фигуру одного из братьев Кличко, не так важно. Может, заставило дрогнуть шило в руке, шедшая сзади женщина с ребенком. Последняя протащилась мимо, так ничего не заметив. Амбал суетливо проскочил к машине, захлопнул дверь. Из кабины с поднятыми стеклами пучились несколько пар глаз. Вспорхнув мотором, "Волга" сорвалась с места.
Через два дня квартиру обнесли как сваренное вкрутую яйцо. Войдя в темный подъезд - лампочки вворачивал чуть не ежедневно - выставил вперед локоть левой руки, в правой с тесемками от сумки было зажато шило. Наощупь поднявшись к площадке, принялся тыкать ключами в замочную скважину. Дверь странно зашевелилась. Нашарил ручку, потянул на себя. Дверь открылась со скрипом, будто ее перекосило. Ни зги. Соседи бронировались с приходом с работы. Тишина. Внутренняя оказалась распахнутой. Включил свет. Увидел русский патриотизм: бей своих, чтобы чужие боялись. Каждую книжку из приличной библиотеки растрепали, отбросили на середину комнаты. Дверцы в шкафах раскурочены, содержимое перетрушено, протоптано грязной обувью. Кровать с матрацем распороли, разломали. Телевизор в куче на полу, магнитофона нет. Ни цепочек с серебром, ни часов, коллекции монет с марками. Ни зимней одежды с ондатровой шапкой. Ничего. Не в первый раз. Хотелось зарычать: сколько можно! Мне вас уже не жалко. Не желаю взывать к Богу, потому что не совершил греха. А наказан.
Пройдя в квартиру, я впал в оцепенение. Лишь голова раскалывалась от непрошено возникающих мыслей. Двери оставались открытыми. Я думал, что для людей Хозяин один - Бог. Судьба каждого в его руках. Если человек споткнулся, сломал руку или ногу, кто виноват? Кто подложил камень на дорогу в тот момент, когда он стремился к мечте? Был-была кормильцем в семье? Кто наградил смертельной болезнью, отобрал единственного ребенка, лишил нажитого? Сам человек? Невнимательность, глупость? Где был Бог, к которому тянутся, просят здоровья и благополучия? Он добровольно возложил на себя обязанности заступника живого существа, вошел в каждый дом, в душу. Наконец, Он взял на себя грехи человеческие. Почему Он не убрал камень, помешавший осуществить мечту? Почему не излечил от смертельной болезни? Значит, надо не взывать бесполезно к Богу, а винить его в своих бедах. Так будет правильнее.
Господь любимые создания заставляет страдать. Чем больше любит творение, тем сильнее бьет. Отсюда неутешительный вывод, тот, к кому тянемся всеми фибрами души, кого любим, безгранично доверяем - является садистом. Страдания созданных им тварей доставляют ему удовлетворение. В то время, как Господь обязан вершить обратное. Так есть ли Бог? Или это гениальная выдумка коммерческих фирм, не одно тысячелетие приносящая железные, баснословные доходы. Не лучше ли для того, чтобы Человек надеялся на себя, признать, что Мир, Жизнь, держатся на противоречиях. Бог ни при чем. Природа бескомпромиссно сохраняет Паритет. В этом заключается смысл Жизни. Иначе-в одну или другую стороны - Смерть. Сон Брахмы. До первого дуновения, вздоха, слова. До первого поцелуя беззащитных, беспомощных, безгранично любящих друг друга, одинаково нелюбящих, живых существ. Мы сами хозяева Жизни, которую дарим себе сами. Нужно как собственное сердце щадить, оберегать едва теплящийся в наших руках огонек Любви. Не стоит ругать Бога, которого нет. Любовь и есть и Жизнь, и невидимый Бог. Который есть.
А если так, если Бог и есть, и нет, кто конкретно виноват в моих бедах, несчастьях? Кто подкладывает камни, переходит дорогу? Мешает жить так, как хочу я, при этом не нарушая человеческих законов? Кто, допустим, не дает издать книгу, какую желаю сам? Препятствует ее прохождению в народ? Кто, наконец, руководит обществом? Маленький директор издательства. Большое правительство. Вот кто виновник бед и несчастий. Почему стремимся оболгать себя, близких и родных? В конце концов, погоду, но не бездарно руководящих нами. Давайте выбирать достойных. Меньше станет бомжей, воров, отморозков. Как в Англии или во Франции. Они не переведутся совсем. Но их будет меньше. А если в доме вони меньше, то дышать легче.
Стараясь не трогать вещи руками, я позвонил в милицию. По принципу, на Бога, на ментов не надеюсь, да просить больше некого. Оперативно - следственная группа прибыла часа через три. Парни пояснили, что вызовов за день не меньше десятка. Скажи спасибо, дома не оказалось. Уделали бы, фамилии не спросили. Фотограф сфотографировал, снял отпечатки пальцев. Двое других сыщиков задали пару вопросов соседям, закурили. И собрались уходить. Старший полюбопытствовал, не думаю ли на кого?
- Думаю, - в сердцах ответил я.
- На кого? - покосился тот.
- Кому бабки отстегиваю. Решили, что миллионы баксов насшибал.
- Нашли что?
- Фантом члена из губки. Специально на видном месте подвесил. Остальное при мне.
- Тогда гиблое дело. С рынка тебе нужно уходить, первая ласточка.
- Я годами проверенный! Какие претензии?
- У старого руководства не было. Новая метла и метет по новому. Искать наводчиков надо среди своих.
- Если не уйду?
- Один раз тебе объясняли, что на месте убивать будут, никто не заступится.
- Вроде находим общий язык.
- Когда найдешь, трогать не станут. Бывай.
О нападении и взломе квартиры я просветил бригадира. Тот обхаживал дозором разбросанные по городу точки.
- Не пошел бы ты подальше, - равнодушно шевельнул плечами Призрак. - Каждый день убивают, кидают, чистят.
- Да, но…
- Зае…л. Не мозоль глаза.
Начальник из областного управления посоветовал вспомнить номера "Волги". Я доложил. Дней через десять спросил снова. Оказалось, с такими номерами именно такой машины в городе никогда не было. Ребята из районного отделения угро подсказали выход - бить по башке, пока не усерутся. Одиссея закончилась. Но, как у Гомера, открывалась лишь первая глава. Утроил бдительность. Чем внимательнее всматривался в лица окружающих, тем больше находил наблюдателей. Вскоре заметил, проволока, на которую сантехники закрутили ведущую в подсобку дверь, исчезла. С фонариком спустился под лестничную площадку. В комнатке с низкими потолками нечем было дышать. На выступе лежали телогрейки, сумка с объедками, вещи из мусорных баков. Лежбище бомжей. Вот почему ночью просыпался от запаха сигаретного дыма или тлеющей ваты. Принес толстую проволоку, закрутил петли морскими узлами. Накрутку на другой день спилили ножовкой по металлу. Показалось странным, что у бомжей в наличии данный инструмент. Но это были те же сантехники. История повторялась несколько раз, пока не махнул рукой. Проходя мимо полуоткрытой двери, я внутренне готовился к неожиданности. Несмотря на предупреждения о возможности террористических актов, замок сантехники приспособили у себя. Калитки в домах, как души истинно русских людей, были нараспашку…