- Все равно не надо. Я тогда себе сильнее стану казаться; а он, баянист, неужели этого не почувствует? И вот что еще: может, мне до среды по сберкассе поработать?
- Это ни к чему. Тебе сейчас нельзя быть на людях. Давай побудь пока здесь. И сегодня смены не жди.
Дежурным по губрозыску был Муравейко. Кашин попросил его:
- Антон Афанасьич, - Муравейко не терпел, когда его называли только по имени, - откройте мне баталовский кабинет.
- Зачем? - насупился дежурный.
- Да там… вещица одна.
Тот поворчал, однако взял ключ и отправился наверх. В кабинете Семен осторожно снял со стены знаменитый Мишин календарь (с "кроме того") и понес к себе.
- Вот, только умри, - бурчал вслед дежурный. - Враз все растащут…
Кашин повесил календарь на стену, уселся за стол и стал думать.
Загадка личности Баталова по-прежнему жгла его. И, став волею судьбы его преемником, он пытался анализировать каждый известный ему шаг Михаила, каждую фразу. Это становилось важным еще и потому, что, не поняв, в чем ошибся Баталов, он рисковал ошибиться сам. Даже придуманный Мишей и бездарно воплощенный на бумаге плакат заключал в себе частицу его личности. Какую? Кашин вспомнил, как Миша, пригибаясь и скользя, выскочил на него из-за колонны бывшего монастыря, пропел гнусаво: "Сын мой!.." Как будто два человека стояли теперь перед Семеном; а может, был еще и третий, четвертый? И в разговоре с Казначеевым было что-то такое… Кстати, как он там, Степка? Конечно, никакого собрания сегодня не будет, не до него. Наверняка и Казначеев, и Кипин теперь, забыв прежние разногласия, занимаются одним делом: бегают по известным только им адресам, с кем-то встречаются, что-то выясняют…
Застучали каблуки по коридору, в дверь просунулся Муравейко, брезгливо держа за шиворот конопатого заморыша лет двенадцати со спутанной черной шевелюрой. Толкнул пацана к столу; другой рукой он держал за трубку телефонный аппарат.
- Во, видал? В губоно сна лишились: какой это мерзавец у них аппарат срезал? А он спокойно погуливает с ним по барахолке… Ухх ты! - Он сверкнул глазами.
Мальчишка сжался и отпрянул.
- Ступай, ступай, Антон Афанасьич, - торопливо сказал Семен. - Я разберусь, ступай.
Муравейко вышел.
- Да ведь мы знакомы, э! - прищурился агент. - Я и, как звать тебя, знаю. Абдулка - верно, да?
- Ну и знаешь, ну и что?
- Забыл меня. Помнишь, мы к вам вдвоем заходили, еще когда Косого Фофана в больницу увезли?
- А! - оживился мальчик. - С этим, как его… Хороший мужик!
- Да, хороший. А чего ты телефоны крадешь?
- Это не я, дяденька! - плаксиво закричал беспризорник. - Вот тебе святой истинный крест, не я! Мне мужик дал и гривенник сулил, если продам.
- Какой еще мужик?
- Не знаю. Он у забора стоял и сразу смылся, когда меня вязать стали.
- Ведь врешь!
Абдулка выпучил глаза и перекрестился. Семен махнул рукой:
- Ладно-ладно! Все воровство от вас, не знаю я, что ли? Сейчас объяснение возьму.
- Слушай! - вдруг с интересом сказал беспризорник. - Мне бы с тем мужиком увидеться, что тогда с тобой был. Он, когда уходил, цветные мелки мне обещал. Забыл, что ли.
- Да нет его уже, Абдул. Опоздал ты. Вечером мы у вас были, а ночью его и убили. И не знаем, кто.
- Жалко его… - вздохнул Абдулка. - Он хороший был мужик. Подожди, подожди! Ведь и я с Цезарем той ночью на дело ходил. Цезаря повязали, он теперь в домзаке, а я на речку убежал. Отпусти, а? - Он подмигнул. - Что я тебе тогда скажу-у…
- Не темни, - усмехнулся Семен.
- Нет, верно! Видел я на реке в ту ночь фрея, который его замочил. Ух, и подлюга! Руки в крови, мигает: убил, дескать! Он и за мной гнаться хотел.
- Ф-фу ты! - выдохнул Кашин. - Вон как… Ты хоть запомнил его?
- А как же! - захвастал Абдулка. - Я, брат, шустрый!
- Да уж знаю. - Кашин покосился на аппарат. - Ты его раньше не видал, того-то человека?
- Не.
- А после?
- Не.
- Ну, парень, нагородил ты тут.
- Чего это нагородил? - обиделся беспризорник.
- А если нет, значит, бог тебя ко мне послал. - Агент встал, подошел к мальчугану и обнял. - Пошли бы сейчас домой ко мне, чайку попили, да некогда, видишь. Ты все там же ночуешь?
- Выгоняют уже. Какой-то склад хотят делать.
- Ну, и куда тогда?
- Хо! Я - да не устроюсь! На станции разбитых-то вагонов…
- Это не дело, Абдул. Ты, если выгонят, сразу сюда приходи. В крайнем случае, к себе возьму. На время, конечно, пока место не подыщем. Запомни, кого спросить: Кашина Семена Ильича. Ты грамотный?
- Есть маленько, - солидно ответил пацан.
- Ну, так я запишу, чтобы не забыл.
Он сунул бумажку в карман Абдулкиного пиджака.
- А я тебе тем временем мелки куплю. Только вот что: надо того человека, что ты на реке видел, обязательно разыскать. Так что гляди в оба! А как увидишь - или последи, или как-нибудь, а только дай мне знать обязательно. Ну что, поможешь?
- Если увижу, что ж не помочь.
- Договорились, значит. Ну-ка скажи, как он выглядит?
Записав приметы, Кашин проводил Абдулку на улицу, шлепнул по тощему заду:
- Дуй!
Только тот скрылся в переулке, из дверей выскочил дежурный:
- Ты чего это, а? Ты куда его дел-то?
- Отпустил! - беспечно ответил Семен.
Муравейко выругался и сплюнул:
- И откуда вас таких понабрали? Давай, отпускай! Пусть всё растащут!
- Не указывай! - огрызнулся агент. - Что бы ты понимал в оперативной работе…
- У меня тоже работа! У меня этот аппарат в розыске числится. Что теперь с ним делать?
- Прекратить по нему розыск, разве не понятно? А завтра я его сам и в губоно отнесу, и подцеплю, только и дел!
Муравейко потоптался, усмехнулся и сказал:
- Ну, неси, если хочешь. А только я тебе так скажу: без порядка вы все живете. Каждой вещи, каждому человеку должно быть свое место. Вот этому, - он указал в сторону, где скрылся Абдулка, - место в домзаке: он вор. А ты его отпустил - воруй! Если каждый так станет, какой же будет порядок? Поэты! А отвечать кому? Много на себя берете! Вы берите столько, сколько положено, и ни грамма больше! А то надорвешься, смотри, вроде Баталова, царство ему небесное. И-эх вы, друзья…
За дежурным хлопнула дверь.
Кашин стоял, рассматривая носки штиблет. Рассуждения Муравейко вернули его к мыслям о Баталове. И - вроде бы! - в рассуждениях этих было рациональное зерно. Так в чем же Миша ошибся? Взял на себя груз больше положенного? Значит, не прав сейчас и я, отпустив Абдулку? Допустим, это моя ошибка. Ну, а если Абдулка выведет нас на убийцу Баталова - тогда кто будет прав?
Во дворе соседнего дома, губмилиции, раздавались команды - шел развод. Из ворот выезжали конные, выходили пешие милиционеры. На тротуаре маячил Тереша. Он не пропускал ни одного развода. Молодцевато тянулся, выпятив живот, и отдавал честь. Лицо его было сонным и значительным.
- Привет, Тереша! - сказал Кашин. Тот щелкнул каблуками. - Будь другом, дай совет: как дальше-то жить?
Рюпа медленно повернулся к нему. Щеки его налились кровью, набухли. Лоб пересекла поперечная складка. Семену показалось, что сейчас Тереша изречет истину, которой не постичь обыкновенному человеку. Дурак покрутил шеей и, ткнув Кашина толстым пальцем в плечо, сказал:
- Потáка!
17
Из газеты:
* * *
Токарь инструментальных мастерских Каменских Петр избил мальчика-пионера, которого пришлось отправить в больницу.
При побоях Каменских говорил:
- Вас, гадов-пионеров, надо, как лягуш, давить всех!
Как страшно!
Старшим товарищам надо повытрясти старую спесь из Каменских.
Юнкор
* * *
На помощь беспризорным Каплун (магазин готового платья) по вызову уголовного розыска вносит 5 рублей.
Абдулка бежал по улице и пел:
- Граждане, я тоже из Баку,
Дайте развернуться старику!
Песня была срамная. Прохожие шарахались. Абдулка, маленький человечек, жил на этом свете просто и беззаботно. Час назад, попав в уголовный розыск, он думал только об одном: как бы отпереться от кражи аппарата и вырваться из тоскливого серого здания. Вырвавшись же, моментально забыл об этом, и все интересы его сосредоточились на том, где бы добыть поесть. В том, что он не ляжет спать голодным, Абдулка был уверен: лихие времена прошли, и уж хлеба-то можно было достать всегда, имей только ловкие руки и быстрые ноги. Однако, как ни просто протекала Абдулкина жизнь, и в ней встречались сложности. Например, сейчас, думая о жратве, следовало позаботиться и о куске для закадычного друга Ваньки Цезаря, томящегося в домзаке. Еще сложнее обстояло дело со страстью, терзающей мальчишку, сколько он себя помнил: Абдулка рисовал. Поэтому приходилось дополнительно красть и мел, и бумагу, и карандаши, и всевозможные картинки - обыкновенную, по сути, бумагу, где, необъяснимо располагая краски, художник творил миг жизни. Он собирал картинки давно, хранил их в ветхой коробочке и часами разглядывал, стараясь понять секрет живописи.
Но есть хотелось, и Абдулка, шествуя по тротуару, зорко поглядывал по сторонам. На скамеечке, возле двухэтажного деревянного дома, сидел мальчик в тюбетейке, голубой безрукавке и шароварах. Абдулка подошел и сел рядом. Толкнул мальчишку плечом, а когда тот повернулся, оттянул двумя пальцами свои нижние веки и приподнял большим пальцем кончик носа. Получилась страшная харя. Мальчик засмеялся. Ободренный успехом, Абдулка сказал:
- Страшно, ага? Смотри, ночью не попадайся - до смерти нарыхаю. Принеси попить.
Мальчик вынес алюминиевую кружку с теплым, слабозаваренным чаем. Абдулка отпил и закряхтел:
- У, сладко! С сахаром! Никак невозможно его без хлеба пить. Мой организм сахар без хлеба не усваивает. Болезнь такая. Называется - пленер.
Мальчик снова засмеялся:
- Какой ты… Ну, пошли, накормлю.
- Не! - встрепенулся Абдулка. - Мать там, отец, ругаться станут. Или руки заставят мыть.
- Никого нету, - успокоил его мальчик. - Не бойся, пошли.
Они прошли темный, чадный от общей кухни коридор. Мальчик открыл ключом дверь комнаты и подтолкнул Абдулку:
- Заходи!
В комнате стояли две железные койки, большой письменный стол у окна - единственный стол в этом жилище. Над одной из коек висела перевязанная у рукояти красным бантом шашка. По стали вилась узорная гравировка. Голубые с золотым тиснением ножны сияли на обшарпанной стене.
- Вот это да-а! - выдохнул беспризорник. - И кто ее делал, такую?
- Не знаю, - равнодушно ответил мальчик. - Это папкина шашка.
- A-а… У тебя, поди, мать скоро придет?
- Нет, не придет. Она умерла.
Абдулка посопел сочувственно, спросил:
- Давно умерла-то?
- До революции еще. В ссылке. Ну что, садись за стол! А руки все равно придется вымыть. Давай, давай, не разговаривай! - И мальчик потащил его к умывальнику.
Потом они вместе ели хлеб с солью, холодную жареную картошку, пили чай.
- Уф! Насосался! - наконец заявил беспризорник.
Он вяло обвел глазами комнату и вдруг заметил прилепленную к платяному шкафу картинку. Там над погостом с покосившимися крестами стояла церквушка, а где-то внизу под горой катилась река и зеленел лес. Абдулка напрягся: ему показалось, что он со страшной высоты несется вниз, к церквушке, к распластанной среди лесов и полей реке, - так, что воздух звенит в ушах. У него закружилась голова, он зажмурился и воскликнул:
- Ух ты! Слушай, чего тебе за нее достать? Беда мне понравилась.
- Не выйдет, - вздохнул мальчик. - Это тоже отцовская. Он ее любит.
- Ну, ладно. А еще картинки есть?
- Можно поискать, - нехотя согласился мальчишка и стал выдвигать ящики стола, вынимать какие-то коробки, папки. Просмотрев, всовывал обратно. Небольшую резную шкатулочку без крышки поставил на стол и, вынув сверток, развернул. Оттуда выпали деньги, а мальчик, расправив бумагу, торжественно протянул ее Абдулке. У беспризорника пересохло горло: он смотрел то на деньги, то на картинку.
- Ну, чего ты? - спросил хозяин. - Не нравится, что ли?
- Нра-авится… - с трудом произнес Абдулка. - Можно… взять, ага?
- Конечно, - удивился тот. - А зачем же я искал?
Беспризорник бережно свернул бумажку и сунул куда-то за подкладку пиджака. Мальчик пошел проводить его.
- Ну, бывай! - сказал Абдулка и вразвалку зашагал по тротуару. Но вдруг остановился и повернул обратно. Приблизившись к мальчишке, он худой лапкой схватил его за рукав и спросил: - Слушай, ты кто такой? Маленький, а уже фраер. А если бы я те деньги стырил? Между прочим, надо было. То-то выдрали бы тебя как Сидорову козу!
Он горько сплюнул в пыль и убежал. Женька Войнарский растерянно глядел ему вслед.
18
В этот день Кашин так и не ушел домой, не дождался подмены: то ли не выдалось возможности, то ли в суматохе про него просто забыли. Он сидел в кабинете, приводил в порядок свои бумаги, пил чай в дежурке; к ночи привезли со станции проворовавшегося и скрывшегося с семью тысячами золотых рублей кассира губздрава. С этим все было ясно, и Семен отправил его к дежурному следователю. Потом пришлось побывать в каморке, где повесился бывший антрепренер здешней драмтруппы, теперь ярмарочный клоун и зазывала. В последнее время старик впал в полное ничтожество: глотал разную гадость, пропил всю свою одежду. Он и теперь был в одних грязных кальсонах, ничего больше у него не осталось. Кашин свез его в анатомический покой и пешком отправился обратно. Пришел уже очень поздно и сразу лег спать в кабинете на выпрошенной у Муравейко шинели.
Утром, ни свет ни заря, дежурный вошел в кабинет и начал дергать Кашина за ногу. Семен лягнулся - тот отлетел к двери, выругался.
- Получил? Так-то, брат! - спросонья сипел Кашин, оглядываясь. - Нехороший ты, Муравейко, мужик. Сам не спишь и другим не даешь.
- Вставай-вставай! Совсем разбаловались! Убийство, вставай, будь ты неладен!
- Ох! - Семена мигом подняло с пола. - Кого? Чего? - Он заметался по кабинету.
- Брось суетиться, салага. Иди умойся, пока я за заявителем схожу.
Когда дежурный ввел сухого, седоусого, растерянно моргающего субъекта, Кашин уже сидел за столом, умытый и даже слегка причесанный.
Заявитель прошаркал в кабинет и остановился, хватаясь за сердце. Семен вскочил, подставил ему стул.
- Box… Вохмин я… Спиридон Фомич… Охх…, Жи… живу на улице, это… борца революции Рыбина… И… и… - Старик бессильно опустился на стул.
Покуда ездили за следователем, Семен успел вытянуть из охающего, постоянно клонящегося в обморок Вохмина немногое.
Неделю назад его, старшего счетовода-делопроизводителя губфинотдела, послали в уезд на ревизию. Он приехал пароходом сегодня ночью и сразу отправился домой. Жил он на дальней улице. Название ее показалось Кашину знакомым, но представить четко, где она находится, Семен так и не смог, а спросить не хотел: при каждом вопросе счетовод как-то нелепо дергался и бестолково хлопал глазами. Придя домой, Вохмин долго стучался в двери, сердился, что жена крепко спит, заглядывал в окна, однако за задернутыми занавесками ничего не разглядел. Что ж, жена могла уйти ночевать и к подруге, - и Вохмин полез в огород, проник оттуда в ограду, из ограды - в избу… Что он там увидал, Семен так и не уяснил: дойдя до этого места, старик только мычал, плакал; захлебываясь и расплескивая, пил воду из подвигаемого Кашиным стакана. Так что пока приходилось рассчитывать только на информацию, полученную у дежурного.
- Успокойтесь, успокойтесь, - внушал агент. - Да что случилось-то, господи? Жену убили, что ли?
- А-ага-а… - захлипал Спиридон Вохмин. - Ах, звери… Это они мстят мне, точно. За неуклонную попытку помочь следствию… и так дальше.
- Какую попытку, о чем вы? Ладно, об этом потом. Деньги дома были? Ценности и прочее?
- Деньги… деньги были маленько. Она прошлый год дом в деревне продала - были деньги, были. Я только не смотрел, целы ли - не до того было. Ох-ху-хуу! - снова зарыдал счетовод.
- Успокойтесь, вот, вот вода. Дети, родня здесь есть у вас?
- Ни родни, ни детишек. Мы и живем-то вместе два года всего…
И старика опять будто прорвало: захлебнулся рыданиями. Семен замолчал и потащил из пачки папиросу.
В кабинет вошел следователь Веня Карабатов. Веня вел первое кашинское дело, связанное с брачными аферами, однако близко с Семеном тогда как-то не сошелся. Сейчас Веня зашел тихо и остановился за спиной Вохмина, поправляя очки и сочувственно покачивая головой. Заявитель мгновенно уловил движение сзади, отодвинул стакан, съежился и оглянулся.
- Я знаю, знаю, - закивал ему Карабатов. - Боже мой, несчастье, конечно… Да вы успокойтесь, надо ехать, никуда не денешься. Ты готов, Сеня?
На улице Веня втащил Вохмина в бричку, и они выехали со двора губрозыска. За ними тронулись Кашин с двумя милиционерами. У следователя бричка была хорошая, рессорная, сытая лошадь лоснилась, бежала хоть ходко, но спокойно. Упряжка угрозыска проигрывала Вениной по всем статьям: лошадь понервнее, бричка пообшарпаннее, на заднем сиденье зияли дыры от недавно снятого пулемета.
