Кашин не ответил, подошел к своему столику. Расплатился и спустился на улицу. Стоял, охваченный летней ночной свежестью. Мимо шли парочки. Они обнимались, ветер нес сдавленные смешки и тихие разговоры. Летел пух, стлался под ноги. Бежали пролетки, ночь шуршала колесами, голосами, слышались вскрики паровозных труб. Семен тоскливо думал о неверной Симочке, которая, разумеется, еще пожалеет о своем поведении, и не раз…
Ресторан затихал. Из него стали выходить люди, пьяно бубня и окликая извозчиков. Гас огонь в залах. Неслышно подошел Витенька и остановился рядом. Постояв, так же молча двинулся по улице. Семен догнал его.
- Послушайте, Витя, - прервал он молчание. - Вы какого происхождения?
- Как вам сказать-с… - замялся баянист. - По духовной части, скорее. Я до революции в здешней консистории чиновником служил, ма-ахонькой шишечкой. Между прочим, экзамен на чин сдавал, картуз носил.
- Если по религиозной части пошли, значит, сильно верующий?
- Нет, не так, чтобы очень-с. Служба мне нравилась: обряды, музыка, хоры. Я в детстве священником хотел даже стать, да гласом не вышел. А ваших канонов все-таки не приемлю. Те же похороны взять: речь сказали, в воздух бабахнули, и - ни аллилуйя, ни последнего целования. Да, суровые времена-с! И народ суровый, чуть что - сразу в контры определят.
- Здорово вас метнуло, - гнул свое Кашин. - Из чиновников, да еще духовных, в баянисты кабацкие вынесло!
- А вот это мне сейчас уже совсем безразлично, - глухо сказал Витенька. - Что такое, как не химера, профессия для человека, постигающего некую внутреннюю сокровенность?
Кашин озадаченно приотстал: баянист был совсем не прост, и подстроиться под его разговор оказалось трудновато. Он сделал еще попытку:
- А какой другим людям от этой сокровенности смысл?
- Не пытайтесь казаться мудрым, это не надо вам. Я не хочу вас обидеть-с, но поймите: я в два раза старше вас, уже одним этим имею право на свой мир, который со временем обретете и вы, я не сомневаюсь, хоть вы и… из угрозыска. Этот мир умрет со мной, другим от этой сокровенности не будет смысла, потому что немыслимо человеку познать чужую душу. Тем более - мою. Я ведь ма-ахонький, хе-хе! Переменим тему, переменим тему! Так чего вы хотите от кабацкой теребени-дребедени?
- Я сначала вот что хочу узнать: зачем вы сели за мой столик - разговор завели, выпивать стали?
- Это чиновничье-с. Обожаю власть предержащую! - снова заерничал баянист, но сразу изменил тон: -Любопытно стало поглядеть, ознакомиться, что же это за народ. Не успели одного прибрать - второй туда же лезет! Любопытство, просто любопытство.
- Ну, откуда тебе знать, зачем я туда пошел? Может, я просто ресторанный любитель?
- Любитель! - снисходительно фыркнул Гольянцев. - То по тебе и видать, что любитель. Хоть бы уж не темнил-с.
- Вы знаете, кто Мишу убил? - осторожно спросил Семен.
- К чему мне знать! Если и знаю - не скажу. Таким, как я, лишняя откровенность - нож острый… даже буквально. А вы знаете?
- Я знаю. Это Черкизова шайка-лейка.
- Может быть, и так, мне-то что.
Они подходили к окраине. В темноте Витенька ориентировался вполне. Кашин не спрашивал, куда они идут, шел с ним, то отставая, то снова прибавляя шаг.
- Я думал, - сказал он, - вы нам поможете, Витя.
- Ну что вы! - откликнулся тот. - Это ваше с Черкизом дело, вы с ним друг против друга стоите, ну и бейтесь себе на здоровье, кто кого! Откуда мне знать, который из вас лучше. По мне, так в сяк человек - гной, смрад и кал еси, это я в жизни твердо усвоил.
- Неправда это! - скрипнул зубами Семен.
- А вы не перебивайте! Опять двадцать пять: запокрикивал-с!
- Пр-ростите, - с трудом произнес Кашин.
- С богом, что уж там! Черкиз, значит, вам нужен. А какие, извините, у вас имеются личные достоинства, чтобы я вас ему предпочел? Скажу откровенно: знаю такого, знаком-с. И многие удовольствия от общения с ним испытываю: мягкий, деликатный, и в душе, и в движениях тонкость надлежащая обозначена… прелесть! Главное - сложный, к таким особое почтение полагается иметь. А от общения с вами, уважаемый, никакого удовольствия, простите, не чувствую. Так что сами видите… Не резон!
- А то, что он от крови не просыхает, - это что? Колчак тоже, я слыхал, свою сложность и тонкость имел: музыку там, картины любил, в театрах плакал, а кто пол-России кровью залил?
- Смрад, смрад человек, - вздыхал Витенька. Он остановился возле забора, окружавшего крохотную избушку, сказал облегченно: - Ну, вот я и дома. Спасибо за компанию!
Дотронулся до дверного кольца. Кашин удержал его руку:
- Постой! Ты отказался, я так тебя понял?
Баянист молчал.
- Так вот что! - выкрикнул Семен.
Гольянцев опасливо зашипел:
- Тише, тише!
Агент снизил голос и продолжал:
- Баталов погиб… ладно! Страшно, но пережили. Я умру - тоже переживут. Так ведь на мое место третий придет! А вместо него - четвертый! И так - пока мы эту банду не высветим. А высветим ее обязательно. А ты, подлюка, будешь со своим баяном нас на кладбище провожать да земелькой присыпать? Да как ты другому-то станешь в глаза в ресторане смотреть, а, гад?! Ведь ты их сейчас - обо мне речи нет! - на смерть посылаешь, молодых-то ребят! Вот она, твоя сокровенность, в чем заключается, ее ты ищешь? А еще о людях говоришь… Сам ты - гной и смрад!
Последние слова получились почему-то невнятными, и, произнеся их, Семен с ужасом почувствовал, что плачет - от бессилия, злости и унижения. "Ну, все! - промелькнуло в голове. - То-то этот слизень теперь нахохочется!" Однако на Витеньку поведение Кашина произвело иное впечатление. Он привалился к калитке, постоял минуту, вглядываясь внимательно в Семена, шепнул обессиленно:
- Ладно…
- Чего ладно? - упавшим голосом спросил Семен.
- Я подумаю.
Слезы мигом высохли, и Кашин сказал строго:
- Чего думать? Сейчас давай выкладывай!
- Нет, нет, - бормотал баянист. - Я не могу так… Подумаю, время надо… ты что! Легкое ли дело - с Черкизом связаться!
Почувствовавший уверенность агент перебил его бестолковые речи:
- Ладно болтать-то! Говори, когда! Я долго ждать не могу, по лезвию хожу, сам понимаешь!
- А? Да, да! - заморгал Витенька. - Послезавтра… Нет, послезавтра понедельник. В среду, в среду приходи! Да не в ресторан, а сюда, домой, где-нибудь после обеда, а? Я подумаю пока…
- Ну, думай! Слушай, - Кашин придвинулся к баянисту, - из ваших, из ресторанных, никто меня больше не опознал?
- Что, боишься? - ехидно спросил Гольянцев.
- Как же не бояться! - Семен вздохнул.
Витенька шагнул во двор и сказал вдруг:
- А ты я меня бойся. А то ведь всяко может получиться, ваше дело такое: перестанешь оглядываться - ан оно и себе дороже стало. Впрочем, договорились: приходи-с!
И захлопнул калитку.
15
Из газеты:
КОММЕРЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
Нам, нужны красные купцы, маклеры, нам нужны спецы-заготовители, калькуляторы, нам нужны люди, сведущие в торговле, в экономике нашего края.
Для того, чтобы этих людей нам получить, организован губернский комитет содействия коммерческому образованию.
ИЗУЧИМ!
Организовали рабочие уголок Ленина при клубе им. Владимира Ильича и решили изучать ленинизм.
И записалось уже 16 человек.
И занятия начались.
И литературу решили купить. Пока еще литературу не получили. Ждем. А ленинизм все-таки изучим.
Жогин
От баяниста Кашин возвращался счастливый и обессиленный. Улицы были темны, дорога просматривалась плохо. Только немножко отошел от Витенькиного дома и уже несколько раз споткнулся или сошел с тротуара. Кое-где еще горели окна, Семен пересекал идущее от них свечение, но дальше снова приходилось привыкать к темноте. Однако окна были, как вехи, он шел от одного к другому.
Навстречу ему никто не попадался. А сзади кто-то шел. Очень осторожно. Семен едва ли обратил бы внимание на этого идущего, если бы, случайно оглянувшись, не заметил тень, легшую на светлый квадрат окна.
"Черт возьми, - холодея, подумал Семен. - Эт-того еще не хватало". Ужас положения не сразу дошел до него: достало еще соображения в одном из переулков свернуть, перебежать на другую сторону и затаиться за кустами, лезущими из палисадника.
Он стал ждать. В одной комнатке дома напротив горел свет, там сидели за столом двое мужчин, а женщина на табуретке кормила ребенка грудью.
"Живут же люди!" - завистливо вздохнул Семен.
Преследователь вскоре показался, но действия его были совсем не такими, какими их предполагал увидеть Семен. Вместо того чтобы, резко свернув за угол, встретиться с объектом слежки лицом к лицу или же броситься за ним в темноту, он далеко по широкой дуге обогнул дом и тихо-тихо стал продвигаться вдоль палисадника, за которым как раз и стоял Семен. Кашин со страхом и недоумением ждал его приближения. "Сзади за шею, и - на себя!" - обдумывал он прием, сдерживая дыхание. В эту минуту свет из окна лег на бледное лицо человека, и Семен узнал в нем Степку Казначеева, агента первого разряда, хорошего приятеля, если не сказать - друга.
Сначала Семен опешил. Однако надо было действовать, и он, подобрав с земли сухую ветку, ткнул ею в Степкину спину и скомандовал:
- Стоять тихо! И руки вверх!
Степка бросился в сторону, запнулся, упал, и Семен насел на него. Мужики в окошке оживились, стали показывать на них пальцами, но женщина прикрикнула на них и задернула занавеску. Сразу стало темнее.
- Слезай, ты чего? Сдурел, что ли? - придушенным голосом сказал Степа.
- А ты чего это за мной ходишь? Кто тебе велел?
- Больно ты мне нужен! Войнарский просил покараулить. Он, дескать, у нас молодой, мало ли что…
Семен Обиженно запыхтел и встал.
- Перетрухал, ага? - продолжал подначивать Казначеев, отряхиваясь. - Вот так-то. Это тебе не мел у доски грызть. И не гвозди Налиму в сапоги садить.
Их учитель математики в реальном, злой Налим, ходил в училище зимой в валенках, а весной и осенью - в сапогах. Но обязательно переобувался перед уроками, в учительской у него стояли ботинки. Как-то Степка с Семеном забрались в учительскую и забили в подошвы Налимовых сапог по огромному гвоздю. На них донес кто-то из своих же ребят, и Кашина с Казначеевым хотели выгнать, но просто чудом все обошлось благополучно, если не считать денег, внесенных родителями за сапоги, да основательной порки, полученной дома.
- Давно ты за мной ходишь? - спросил Семен.
- Весь вечер. Я и в ресторане был, только в зал не заходил, все больше в вестибюле да возле буфета ошивался. Гляну в твою сторону да снова уйду. У меня там крестный чистильщиком работает. Но я все приметил и хмыря этого, баяниста, на заметку взял.
- А смысл?
- Какой еще смысл? Юрий Павлович сказал: посмотри, подстрахуй, может, помощь понадобится, мало ли что.
- Но все-таки я тебя засек! - торжествующе сказал Семен. - Засё-ок я тебя, Степа! Ловко получилось, а?
- А струхнул-то небось!
- Это верно, было маленько. Что, думаю, такое - вчера ему комсомольские взносы платил, а сегодня он за мной слежку учиняет?
Они засмеялись и вместе пошли домой. Ноги мягко ступали по тополиному пуху, лежащему на дорожках и тротуарах.
- О чем думаешь? - спросил Степа.
- Ни о чем. Ночь хорошая! А когда я домой приду, светать станет. Ой, как усну-у…
- Хорошо тебе. А у меня вот Тимка Кипин все из головы не идет. Ну что с ним делать, скажи?
С Тимкой была сложная история. Еще в позапрошлом году, когда он заглянул по служебным надобностям в городской морг, один старичок-врач сказал ему: "Послушайте, юноша, - у вас же пальцы прирожденного хирурга! Тонкие, сильные, нервные, - обратите внимание, коллеги!.." И этих слов оказалось достаточно, чтобы перевернуть всю Тимкину жизнь. Он решил стать врачом. Но для этого надо было уйти из угрозыска. В прошлом году его попросту не отпустили, и он смирился: очень тяжкое выдалось время! Но и нынешним летом, когда он пришел в комсомольскую ячейку за характеристикой, ему было отказано столь же категорично: "Не кажется ли вам, комсомолец Кипин, что ваше решение попахивает дезертирством? Штык в землю, да?" - "Какой штык? - растерялся Тима. - Почему в землю?" В общем, характеристики он не получил и решил действовать по-своему. Не выносивший раньше и запаха водки, Кипин в одно прекрасное утро появился на работе с бутылкой, деловито обстукал и выколупал залитую сургучом пробку и махом влил в себя два стакана на глазах у изумленной публики. Сразу тут же он и сомлел и был увезен на бричке домой. Теперь его поведение предстояло обсудить на комсомольском собрании, подготовкой которого занимался Степа Казначеев.
- Ну, так как ты? - опросил он Семена Кашина.
- Жалко его. Ведь учиться человек хочет. Да пускай идет на свой медфак! Что мы - пропадем без него, что ли? А выговор дать надо, это безусловно.
- Да кто его туда с выговором примет?
- А ты бы сходил, поговорил, объяснил, в чем дело.
- Больно надо! - буркнул Казначеев. - И вообще пора кончать с этими демобилизационными настроениями, товарищ. Он нужен на том посту, на котором сейчас находится. Будет время - сами его отправим учиться. А в данный конкретный момент - извини, не то положение.
- Много ты о себе воображаешь, Степка! Человек страдает, а ты за него уже всю судьбу решил. Надо ведь как-то и его волю во внимание брать.
Кашин сказал так и тут же вспомнил Баталова, свой последний разговор с ним. Тот тоже, как и Степа, считал, что если он прав, то может и за других людей решать их судьбы. Ну, а вдруг человеку только кажется, что он прав? А на самом деле прав другой. Ведь вот взять конкретный случай. Кипин хочет учиться на врача, а Казначеев - поскорее ликвидировать преступность. И оба правы. Но почему-то между этими двумя правдами - конфликт. Нет, полностью согласиться с тем, что говорил Миша, а теперь Степа, наверно, нельзя. Надо же считаться и с другой стороной - с теми, чья судьба оказалась от тебя в какой-то зависимости.
Они оба устали, злились друг на друга за то, что их мнения не совпали, и остаток пути до места, где им предстояло расстаться, прошли молча.
16
Из газеты:
КУДА СМОТРИТ ГУБРОЗЫСК?
В городе растет волна грабежей и убийств. Высказываются предположения, что это дело одной хорошо организованной банды. Несмотря на то что подавляющее большинство преступлений до сих пор не раскрыто, уголовный розыск упорно уклоняется от дачи объяснений нашей газете по этому поводу.
Губпрокуратуре и другим органам следует подумать, все ли руководящие товарищи и сотрудники в аппарате губрозыска соответствуют своим должностям.
Ночью снова был налет. Бандиты взяли почту, где находилось отделение сберкассы, убили сторожа. Невыспавшегося Кашина подняли по тревоге, но в оперативную группу он не попал, а по приказу Войнарского остался коротать время в губрозыске, подменив дежурного агента. Он злился, ходил из угла в угол и сопел.
В кабинетах и коридорах опять было пусто. Впервые в руки бандитов перешла сумма весьма и весьма значительная: семьдесят тысяч новыми советскими деньгами. Над губрозыском сгущались тучи.
К полудню приехал серый, осунувшийся Войнарский. Прошел к себе. Только в шесть часов Кашин осмелился заглянуть в его кабинет. Начальник сидел один, уткнув лицо в ладони. Выпрямился, заслышав скрип двери.
- Заходи, Сеня, - сказал он. - Посиди немножко. Меня вот в губком вызывают, - и что я там скажу? У тебя, конечно, пока ничего нет?
Семен помялся и рассказал о Витеньке. Когда кончил, Юрий Павлович произнес задумчиво:
- Любопытный тип, любопытный. Только смотри, как бы он не заморочил тебя своей сложностью. Запомни, здесь главное - не столько суть, сколько манера разговора. Могут быть две крайности. Первая - меньше говорить, больше слушать. Вторая - наоборот. Понял? Объясняю. Если молчать, он сочтет тебя глупым и, потчуя словесной шелухой, будет всячески уводить от главного разговора. В другом случае есть опасность сбиться с тона: такие, как он, пускаются в откровенности лишь тогда, когда чувствуют себя умнее собеседника. Уяснил? Когда с ним увидишься?
- В среду.
- Так. А до этого что?
- Ну, хотите, я с ним сегодня встречусь?
- Нет, не надо. Здесь все так должно получиться, чтобы он как бы сам этого захотел. А то может и в другую сторону сыграть. Ну что, все у нас с тобой?
- Нет, не все. - Семен помялся немного. - Я вот что хотел попросить… Вы меня больше не страхуйте. Зачем?
Войнарский поглядел на него с любопытством:
- Так-так. А в чем дело? Что-то случилось? - Но, поняв по упрямому кашинскому виду, что тот все равно ничего не расскажет, вздохнул только: - Как хочешь. Боюсь ведь я за тебя, Сеня.