С трудом, сжимая зубы, он доплелся до Федькиного дома. Открыла мать - испуганная, она сразу посунулась к уху сына и стала бормотать что-то шепотом. Когда она ушла, Фролков прислонился к косяку, кинул в рот папироску и стал прикуривать, утло чиркая по прыгающей в руке коробке. Он сразу побледнел, отрезвел. Но, уловив удивление на лице Малахова, махнул рукой, унял дрожание в подбородке, сказал глухо: "Не дрейфь, не дрейфь…" - и стал подниматься по лестнице. "Кого это он вдруг забоялся?" - недоумевал Николай, ступая за ним. Крадучись, тихонько они прошли по коридору и заглянули в кухню. Там спиной к ним, подняв лицо к окошку, сидел мужчина в модной шелковой полосатой рубашке. На стуле висел его френч песочного цвета. Не оборачиваясь, он тихо заговорил:
- Обидели вы меня, ребята. - Голос был мягкий, бархатный. - Хотя что обижаться - вы ведь с ночных побед? Дамы, дуэли. И где же это происходило? В притоне у Дуньки, на Третьей Мещанской? У вас бедная фантазия, Федя: эти женщины примитивны в любви и недостойны настоящего рыцаря. Я, представьте себе, предпочитаю более высокие удовольствия. При всем при том, Федя, вынужден заявить еще раз, что не терплю в своем окружении мелких пакостников, и горько видеть, как вы скатываетесь на эту губительную стезю.
Федька слабо пискнул. Спина дернулась; Фролков вжался в косяк.
- А как ваше здоровье, раненый герой? Бедный, бедный. Когда вас привезли, я видел тело - это тело солдата. Столькими шрамами в этой компании могу похвастаться, наверно, только я. С кем, где воевали?
- Двенадцатый стрелковый имени Железного Сибирского пролетариата полк! - отчеканил Малахов и, ступив вперед, добавил: - Не мешало бы, между протчим, познакомиться!
Мужчина поднял руку, и тотчас Фролков загородил вход, сев на порог и упершись руками в противоположный косяк.
- Значит, решили переменить стан? Это достойно. У меня есть основания особо доверять людям с боевым опытом. Поэтому уже сейчас предвижу в вас надежного помощника и, возможно, друга. Мне нужны такие соратники - организацию точат измена, марафет и сифилис, на этом теряем даже лучших.
- Больно надо в друзья к вам определяться, - угрюмо буркнул Малахов. - Ничего себе друг, даже морду не кажет. В общем, так: за хлеб-соль спасибо, и - прощевайте.
"Теперь - держись, Коля, - думал он. - Если такие отпустят - дома мараться не станут, постесняются при старухе. Тоже резону нет - потом избу от крови чистить. Эх, раньше бы, сейчас не справиться мне с ними, не уйти…"
- Я предполагал такую реакцию, она достойна уважения. Но посудите сами, кабальеро: куда вы пойдете? Слабый, больной, с виснущим на пятках угрозыском. А вы как думали? Вся банда Кота расстреляна в прошлый вторник. Было бы роскошью думать, что карающая десница не нашарит наконец вас. К тому же вы сорвали самую их блестящую, хоть столько же и случайную, операцию: захват на рынке Дроздова, которого они выслеживали полгода. Так что с вами никто особенно и разбираться не будет - шлепнут скоренько, и все.
- Мало ли. Ошибся, бывает.
- Ошибся… - послышался смешок. Фролков тоже подобострастно хихикнул. - Да вы зря нас сторонитесь, синьор. Меня, конкретно. Заверяю, я человек чести. Вас, вижу, гнетут нравственные проблемы. Боитесь испачкаться в крови. Не страдайте: в большинстве случаев люди, с которыми нам приходится иметь дело, - просто ожиревший сброд. Потом - было бы неразумно сразу давать вам, солдату, оружие, это просто опасно, по себе знаю. Поэтому будьте спокойны, на ваших руках не будет крови. Что же касается тебя, Феденька…
- А откуда известно, что я Дроздова увел? - прервал его Малахов.
- Как же, как же! Валюша сам рассказывал мне. Вырвать одинокого, обреченного уже, брошенного равнодушной толпой, из лап обезумевших от ярости оперов - это сила, вихрь, страсть моя! - Он вскочил, чуть было даже не обернулся, но снова сел, спохватившись. Сказал слабо: - Ступайте, отдыхайте. Послезавтра буду ждать вас вместе с Федей, после славных дел. Ступайте, ступайте, голубчик.
Малахов скрипнул зубами, повернулся, ушел в горницу. Возле двери остановился и глянул на Федьку. Тот с трудом поднялся, на гнущихся ногах потащился к столу, за которым сидел гость. И почти сразу раздался удар - резкий и страшный. Федька крикнул и обрушился на пол. Звякнула упавшая откуда-то чашка, задребезжали осколки. Мать Фролкова всхлипывала в углу горницы.
"Да хоть убейте вы друг друга, - думал, лежа на кровати, Николай. - А я с места не стронусь".
Пришедший долго бил Федьку - тот верещал и хныкал. Наконец возня в кухне прекратилась, и гость осведомился деловито:
- Ты где пропадал, сволочь? Каждый на счету, а он - по притонам, пьянь паршивая. И новенького, гадина, туда же тащишь!
- Ви… виноват… Запой… запил я…
- Мизерабль, марафетчик проклятый. Эх, пристрелить бы тебя… Ладно, что дело по твоей части выскочило, а то бы… Тихо, иди ближе.
Николай насторожился, стал вслушиваться, но собеседники за стенкой перешли на шепот, и он ничего не мог услышать.
Вскоре гость ушел. Федька, повеселевший, заглянул в горницу, оттопырив разбитые губы, трогая скулу:
- Обошлось, кажись! Теперь дернуть по случаю избавления, и - ша! Теперь все, брат. Нынче отдыхаем, а с завтрашнего дня - вникать тебе пора, да и сам-то я… подразомнусь чуток…
Находясь под впечатлением встречи с гостем и слушая невнятные речи Фролкова, Николай томился и думал: "Вот сейчас встану и уйду", - однако не вставал и не уходил. Чего он ждал? Может быть, боязнь потерять хоть какую-то крышу над головой остановила его? Что ни говори, зыбок, пуст и чужд был для Малахова город, находящийся за пределами этих стен. Никто не ждал его там: ни работа, ни друг. Николай говорил себе, оправдываясь: если человек по натуре честен и тверд в этой честности, такому не зазорно находиться и среди презираемых им. Душу-то грязью не запачкают! Подумаешь, одежонка погрязнится немного. Да пока вроде и не грязнят. Разговоры, правда, непонятные ведут - ну, так и шут с ними, с разговорами! Так он успокаивал себя. Но на самом деле, приноровившись уже немного к обстановке, в которой находился, Малахов всячески старался отдалить момент ее перемены. Легко принимать решения по житейским мелочам - они сами напрашиваются и не требуют больших душевных усилий. Когда же надо решить главное: куда идти, как употребить оставшуюся жизнь? - уклоняешься, медлишь малодушно - а может, не надо, может, и так обойдется? - хоть и знаешь точно, что надо…
На следующий день в семь часов вечера они вышли из дома. Федька, посвежевший и отоспавшийся, преобразился. Шаг его был быстр и мягок, движения плавны и мгновенны. Малахов еле поспевал за ним, и Фролков шипел. Наконец, скрипнув зубами, сбавил шаг и пошел рядом.
- Не узнаю я тебя, Федя, - запыхавшись, сказал Николай. - Шустрый стал какой. И не поверишь, что вчера страхом исходил.
- Замолчи! - надрывно выкрикнул Федька. Он снова ускорил шаг, заговорил отрывисто: - Что бы ты понимал, серая кобылка! Ну что ты в жизни, кроме обмоток да портянок, видел? А ему что ты, что я - плюнуть и растереть. Еще неизвестно, жил бы я или нет, если б на сегодня не понадобился. Понял, как у нас? Поря-адок… - Он засмеялся слабо и тихо, и Малахов содрогнулся от этого смеха.
"Вот сейчас и уйти", - подумал он. Федька словно угадал его мысли: схватил за руку и промолвил так же расслабленно:
- Рядом держись. Отойдешь больше чем на два метра - распорю.
- Зачем я тебе нужен? - спросил Малахов.
- Нужен, значит, нужен! Насчет тебя строгий приказ дан, а у нас - я говорил - порядок!
И Николай понял: с этой минуты ничего уже не сделать самому, по-своему. Если раньше он легкомысленно рассчитывал, что захоти - и сразу же будет свободен, то теперь стало ясно: любое проявление собственной воли ведет только к одному - немедленной смерти. Сердце его упало, он шел рядом с Фролковым, как в строю: деревянным шагом, размахивая руками, тупо и влажно взглядывая по сторонам.
Федька тащил его по пыльным людным вечерним улицам; Малахов устал. Продравшись сквозь толпу на главной улице, они остановились возле двухэтажного приземистого, с балкончиками наверху и двумя колоннами внизу, здания. Поверх окон первого этажа была аляповатая вывеска "Медведь", а по обе стороны колонн нарисовано по фигуре скалящегося, невиданного коричневого зверя. Фролков деловито огляделся и подошел к притулившемуся возле угла ресторана, пускающему тягучие плевки на тротуар парню. Тот, увидав их, осклабился, сунул обоим вялую потную руку:
- Привет!
- Где? - лениво осведомился Фролков.
- Не знаю. - Парень пожал плечами. - Нету пока. Обожди, подойдет. - Он вытащил папиросы.
Закурили. Вечернее солнце крепко палило, и у Николая заболела голова.
- Куда он девался? - ворчал Федька. - Ты прозевал небось?
- Да ну! - оправдывался парень. - Мой глаз вострый. Подойдё-от! Каждый вечер сидит.
Вдруг он встрепенулся, схватил Фролкова за локоть:
- Вон! Высокий, с чубом. Рядом еще красавчик в кепочке.
- Где? Где? - заозирался Федька. Стукнул парня по руке. - Пальцем-то не тыкай, дурак! Забыл, с кем имеешь дело? Которые на ресторанное окно смотрят?
- Ага!
- Ладно… - Фролков прислонился к углу. - Давай топай теперь, мы, - он коснулся малаховского плеча, - сами управимся.
Парень ушел. Федька стоял и курил, а Николай маячил рядом, посматривая на двух стоящих напротив окна мужчин. Кто такие, интересно? Вот высокий усмехнулся нерешительно, пожал плечами, но махнул рукой и пошел вниз по улице рядом с приятелем.
Федька растерянно поглядел им вслед, выругался:
- В душаку мать! А говорили - в ресторан пойдет.
Он морщил лоб, мучительно соображая. В чем-то вышло несоответствие между фактом и заданием, полученным Фролковым.
- Может быть, обратно пойдем? - сунулся Малахов.
Но Федька уже решился: сладко потянулся и, схватив спутника под руку, мягко заскользил вниз по улице, где мелькал среди голов пышный чуб высокого мужчины.
Движение было большое, они вырвались из толпы только недалеко от набережной. Вошли в тихий дворик, куда свернули преследуемые, и уселись на скамейку в глубине двора.
7
- Сейчас, сейчас… - суетился Семен возле самовара. Самовар был старый, луженый во многих местах, куплен по дешевке у рыночного барыги; приобретение немалое, если учесть склонность Кашина к долгим вечерним чаепитиям. Наконец он вздул самовар, шлепнулся на табуретку:
- Ф-фу-у…
Баталов, пристроившись у колченогой этажерки, листал книги, бормотал:
- Сахаров. "Казнь королей"… Ленин. "Задачи союзов молодежи"… Жорес. "История Конвента"… Орловец. "Похождения Карла Фрейберга, короля русских сыщиков"… Бебель. "Женщина и социализм"…
Он покачал в руке пухлый том, с уважением глянул на Семена. Тот крутился на табуретке, не зная, чем занять гостя. Пока шли по улице, был обиходный разговор, беглый и необязательный. Теперь же, в узкой своей комнатке, Кашин впервые за сегодняшний день почувствовал себя неуверенно. О чем он будет говорить с Баталовым? Да и захочет ли Михаил говорить с ним? Молчит, роется в книжках, на вопросы отвечает не сразу, бурчит чего-то вполголоса.
У Михаила же и вправду сменилось настроение с того момента, как они, поглазев на тоскующего в ресторанном окне пароходного механика и помечтав о морсе, пошли к Кашину. Неуверенная, зудящая какая-то жилка забилась у виска, и никак не удавалось унять ее. Это состояние, тревожное и противное, появлялось уже в последние дни, но удавалось как-то заглушить его, оно исчезало, а сегодня было особенно сильным и щемящим. Облегчение пришло только тогда, когда они зашли в квартиру этого парнишки, только что переведенного из стажеров в агенты.
В последний месяц Баталов действительно вел жизнь тайную и опасную. Никто в угрозыске не знал об этой его жизни. Даже Войнарский. Впервые приходилось что-то скрывать от него, и Миша очень терзался, но карт упорно не открывал, ибо дознайся Войнарский - сразу подключатся другие, начнется суматоха, а на этот раз Баталов хотел все провести сам, от начала и до конца. Он не гнался за славой, она была ему безразлична. Просто, не попав по хитрой воле начальника губрозыска на операцию по ликвидации снегиревской банды, он ожесточился и решил: хватит! Скрыл данные, полученные от Кота, начал отрабатывать их сам. Работал почти месяц, ловил косые взгляды друзей, получил замечание от Войнарского, недовольного весьма его ресторанными досугами, и упорно и тщательно, как всегда, добывал информацию. Надо признать, ни одно дело не продвигалось у него так медленно и трудно, как это, и реальных зацепок накопилось совсем немного.
Молчание затягивалось; чтобы избавиться от него, Баталов спросил, оглядев комнатешку:
- Призраков, случаем, не водится?
Семен вздохнул:
- Чего нет, того нет. Тараканов только тьмищи.
Они помолчали.
- Чего ж чай-то? - спохватился Кашин. - Сейчас, обожди, сушки вытащу.
Он налил Баталову и себе чаю, пожмурился от удовольствия, отхлебнув, и осторожно спросил:
- У тебя семья есть?
- Нету. - Михаил уселся за стол, шумно придвинув табуретку. - Совсем один. Квартирую у одной бабушки-задворенки. Бабка, правда, хорошая. Я после гражданской хотел жениться, да не получилось. Ну и бог с ним, о том ли теперь думать.
- А о чем?
- Ну, о чем… - замялся Баталов. - Тебя, к примеру, надо учить. Ты все в стажерах ходишь?
- Нет, что ты! Давным-давно уже нет… месяц почти не хожу.
- У кого стажировался? Ты уж извини, что спрашиваю, поинтересоваться-то все недосуг, знаешь, было.
"Конечно, какое тебе до меня дело!" - тоскливо подумал Семен, а вслух сказал:
- Со стажерством у меня неважно вышло. Сначала к Прову Ефимычу, старичку, определили, а через две недели его вычистили за старорежимные методы сыска, и я месяц на подхвате проболтался - в дежурке сидел да дела в канцелярии оформлял - описи там составлял, то, се… Потом к Ивану Яковличу Зенкову пристроился, отлично дело у нас пошло, а его раз - и перевели начальником милиции в уезд. Опять я один, опять никому не нужен! Я уж хотел следом за ним уехать, что я здесь оставил, в конце концов.
- Не надо спешить, там тоже не больно сладко.
- Да хоть как! Лишь бы дело было! Теперь вот, на первый взгляд, у меня все путем: и из стажеров, вместо Яши, перевели, и оперативную работу по мелочи поручают, да на какого черта она мне сдалась, эта Коза проклятая?!
- Ну, не скажи. Возле нее тоже любопытный народ иной раз крутится. Эх, да ладно! Я тебя понимаю - дела хочется! Давай так: вот развяжусь с кой-какими делами и сам за тобой присмотрю. Учитель из меня, правда, не очень хороший, но показать, объяснить что-нибудь сумею, безусловно. А лучше всего - возьмем у Войнарского дело на пару, вот вместе и покрутимся.
- Даст ли?
- Не твоя забота. Как, согласен?
- Гос-споди! Именно об этом-то я и хотел вас просить, почтенная Карабосса! - вскричал Семен и затаился: ему было интересно, как Баталов отреагирует на эту фразу из "Принца с хохлом".
Но тот ее будто не слышал: продолжал пить чай. Вдруг сказал, глядя в стол:
- Мальчишку, Фофана этого, жалко мне. Всю бы шпану, всю сволочь за него одного перестрелял.
- Как это ты - перестрелял? - усомнился Кашин. - Кто тебе разрешит, интересно? Поймай на конкретном преступлении, задержи, а дальше уж - дело не твое: расстрелять не расстрелять…
- Давай толкуй! - Михаил отбросил ложечку. - Нашел кого жалеть. Я вон дружка своего однажды не пожалел. Был такой, Арканя Фокеев. Мы с ним на колчаковском фронте в одном взводе мыкались, потом аж в Крыму… Друзья-то, друзья были! А в двадцать четвертом повязали его в банде, что под Усть-Каменкой орудовала. Я сам его брал. Узнали мы друг друга, однако вида не подали. А ночью вывел его из сарая, отвел к оврагу и говорю: "Что же ты, сука, наделал? Как мог над нашим делом надругаться? Мало того, что себе и мне душу обгадил, ты революцию захотел обгадить, паразит!" В ногах валялся, все просил, чтобы я его разговорами не мучил, шлепнул на месте. Бес, дескать, попутал! Пришел, мол, с войны - баба, детишки ободраны, жрать нету, - пошел в банду, провиант да барахло доставать. Пожалел я его все-таки тогда.
- Как пожалел? - встрепенулся Семен.
- Пристрелил. Чтобы от Советской власти, за которую и его кровь пролита, позору ему не было. Понял? В таких делах, брат, ответа я не боюсь. Взвалил на себя революционную ношу - неси, не оглядывайся. Надо решать - решай, ни на кого не кивай.
- А если вдруг неправильно решишь? Ведь не только перед собой отвечать тогда - перед всей революцией.
- Не боюсь! - рубанул рукой Баталов. - Туг главное - какой фигурой сам в этом решении окажешься. Если в сторонке, тогда конечно. А если жизнь свою на кон кидаешь - поймут, кому надо, а до остальных мне и дела нет.
Кашин не мог теперь подробно уяснить смысл баталовских слов, сидел, разрумянившийся от чая, польщенный откровениями своего кумира. До сути их пришлось доходить впоследствии одному, собственным умом и опытом.
Михаил поднялся, снова сунулся к этажерке. Выхватил "Владыку Марса" Берроуза, хлопнул по залитой чернилами обложке:
- Беру почитать! Не возражаешь?
- Бери, бери! - Семен подскочил к Баталову, собрал со стола сушки и стал засовывать в карманы его брюк. Тот отбивался: "Да ну тебя!" - но Кашин не слушал.
Михаил подошел к окну, глянул:
- Лихие ночи! Облака, ветер, темень…
- Оставайся у меня! - предложил Семен.
- Не могу. Бабке обещался прийти, - серьезно сказал Баталов. В дверях остановился, подмигнул, сжал ладонь: - Пока, о Карабосса! - и затопал по лестнице. С полдороги вернулся: - Книжку-то забыл, понимаешь! Не повезет, наверно…
Взял "Владыку Марса", запихал за ремень и ушел. Выйдя со двора, он ринулся в сутолоку кривых, путаных улиц, потихоньку приближаясь к дому, где ждала его бабка. Но, не пройдя и трети дороги, услыхал за спиной быстрые шаги. Обернулся - догоняли двое.
8
Из газеты:
СУД
На днях в губсуде будет слушаться кошмарное дело известного бандита - матроса речной флотилии Снегирева и других, оперировавших в районе речного плеса в тяжкое для Республики время и совершивших 20 зверских убийств и много других преступлений.