– Как там с преступностью борются? – спросила Ланцева.
– В муниципальной полиции города 370 человек. Почти в три раза больше, чем у нас. Плюс к этому родители патрулируют улицы и районы на своих машинах.
Царьков подхватил эту мысль:
– Может, нам тоже организовать родительские патрули? Предприниматели могли бы купить пару "Жигулей".
– Надо подумать, – отозвался мэр.
Ланцева посматривала на шашлык. Куски мяса на шампуре слишком большие. К этому трудно привыкнуть. Как и к шашлыку из свинины, а не из баранины. Вообще, все здесь не такое, как в Таджикистане: небо, воздух, дома, люди. И она для местных тоже не такая. Как бы даже не совсем русская.
– Леня, я отсюда вижу: уже подрумянился, пора, – сказала она Царькову.
Откусила кусочек шашлыка. М-м, когда свининка жирненькая, оказывается, вкусно.
– То-то же!
Царьков сиял. Ему хотелось, чтобы за столом было весело. Он зачем-то припомнил, что у человека и свиньи сходный состав крови, одинаковое пищеварение. И даже свойства кожи очень схожи: свинья тоже может загорать.
Анна вернулась к разговору:
– Николай Федорович, а на кой вам мэрство? Неблагодарная это работа. Шли бы в бизнес.
Лещев перестал жевать мясо, отложил шампур:
– Память о себе хочу оставить, Аннушка. Чтобы люди и через десять и через двадцать лет говорили: вот сквер. Вот фонтан. Вот торговый центр. Вот рынок. И все это сделано при Лещеве. А еще хочу, чтобы как можно больше горожан помнили, что лично каждому сделал что-то хорошее. Правда, у добрых дел есть один существенный недостаток – они быстро забываются. – Мэр поднял бокал и сделал скорбное лицо. – Одного только не хотелось бы. Чтобы говорили: вот, мол, во времена Лещева банды пацанов терроризировали город. Давайте за то, чтобы больше ничего не случилось.
Выпили. Царьков осторожно предложил:
– Николай Федорович, давай откроем молодежный спортивный центр. Будем вовлекать туда конкретно группировщиков, только их. Я и название уже придумал – "Спартой" назовем. Все расходы возьму на себя. Вот увидишь, я наведу порядок. В городе будет тишина. Я все-таки твой помощник по безопасности, я просто обязан сделать это.
Лещев ответил задумчиво:
– Шокин правильно сказал – надо отвести этот дикий табун от пропасти. Валяй, Леня. Только работай в контакте с Шишовой, не отделяйся.
Сгустились сумерки, замерцали звезды. Разговор о делах увял, а другой темы не возникало. И песни петь не тянуло. Таня сварила кофе. Царьков плеснул по рюмкам коньяк, подсел к Анне поближе, сказал на ухо:
– Смотри, новый месяц с правой стороны. Знаешь, это к чему? Говорят, к счастью.
"Надо же, какая лирика, – цинично подумала Анна. – Этак дойдет до разговора о тайне мироздания". У нее по этому глобальному вопросу мнение было очень приземленное: природа и эволюция – всего лишь цепь случайностей, а иные миры так далеко, что практически неважно, есть они или нет.
Таня не выдержала, под благовидным предлогом зазвала Леонида в дом, устроила сцену:
– Хватит клеиться. Перед людьми стыдно. Думаешь, никто не видит?
Царьков даже бровью не повел:
– Завидуешь, Танюха.
– Кому? – взвилась женщина. – Кому я должна завидовать? Ей? Или, может, тебе?
Царьков сочувственно вздохнул:
– Ревность – это зависть, Танюха, а верность – навязчивость. Говорят, ревнивые во втором кругу ада мучаются. И учти, подруга: от ревности до предательства – один шаг. Ревнивая баба – предательница по своей сути. Лучше бы скатерть сменила. Кто полиэтилен гостям стелет, деревня?!
Он вернулся к компании и стал жаловаться на свою нелегкую долю. Столько делает для людей, а что в ответ? Вспомнил Савву Морозова. Тот тоже жаловался, что богатеть в России легко, а жить трудно. Нет, до Саввы Морозова ему, конечно, далеко. Но он тоже умеет делать из денег деньги. В финансовых делах он, конечно, не гений, но на средний талант тянет. Есть такое понятие – средний талант. Это как раз про него.
Создавалось впечатление, что Леонид только прикидывается пьяненьким, а на самом деле ведет какую-то игру.
Анна сбила его с волны:
– Леня, почему тебя так боится Руслан Чесноков?
Улыбка застыла на лице Царькова.
– Какой Руслан? – пробормотал он. – А, эта шпана! Ну, так я кто? Если меня не будут бояться, грош мне цена.
– Леня, этот Чесноков угрожает моей подруге, она его классная руководительница. Требует аттестата без троек и без экзаменов. Ведет себя по-хамски.
Леонид брезгливо поморщился:
– Вот урод. Конечно, я поговорю с ним. Он у меня в секции единоборств раньше занимался. Снимем этот вопрос, даже не сомневайся.
– Леня, это не все. Чесноков домогается своей одноклассницы. Лена ее зовут. Пусть он от нее отстанет, а?
Царьков почесал в затылке.
– А может, эта Лена только для вида ломается.
– Она не ломается, Леня. Она руки на себя готова наложить.
– Хорошо, – пообещал Царьков. – Я все для тебя сделаю, ты же знаешь. Ты у нас особо ценный кадр, правильно, Николай Федорович?
Лещев движением руки велел помощнику налить водки. Наливать самому себе он не любил – плохая примета. Царьков налил – мэр выпил. Широкое, мясистое лицо его стало багровым. Приближенные совсем забыли, зачем собрались. То ли не понимают серьезность момента, то ли совсем за него не переживают.
– Критические дни у нас, ребята, а мы тут балаболим целый вечер хрен знает о чем, – обиженно проговорил он. – Похоже, из меня хотят сделать козла отпущения. Как вам это нравится?
– Совсем нам это не нравится, – сказал Кодацкий, переглядываясь с Царьковым. – Говорите, Николай Федорович, что надо делать.
– Я вас хотел послушать. Чего молчишь? – мэр уставился на Царькова. – Безопасность моя под угрозой. Тебе первому соображать надо.
Леонид ответил осторожно:
– Я отвечаю за вашу физическую безопасность, Николай Федорович.
– А на хрена мне эта безопасность, если меня должности лишат? И на кой хрен ты мне тогда будешь нужен?
Царьков насупился. Никогда еще шеф не говорил с ним в таком тоне, тем более при людях. Но обижаться на начальника глупо. Леонид натянуто улыбнулся и сказал по-свойски:
– Федорыч, ну ты даешь! Это ты у нас политик, тебе и идеи подавать.
Лещев отмахнулся от помощника, как от назойливой мухи, посмотрел на Кодацкого, поморщился (что можно услышать от этого жука?) и повернулся к Ланцевой:
– Ну, ладно, наш спартанец боится глупость сказать, а ты чего молчишь? У тебя же полно всяких идей.
Анна на все имела свое мнение, часто расходившееся с мнением тех, кого она, как журналист, обслуживала. Она довольно четко представляла, что помогло бы Лещеву не только усидеть в кресле мэра, но и стать одним из самых интересных градоначальников. Но для этого Лещеву потребовалось бы очень сильно измениться и окружить себя совсем другими людьми. К тому же не хотелось Ланцевой озвучивать свои предложения при Царькове и Кодацком.
Идиотское положение. Ничего не сказать – плохо. И сказать нельзя.
Ланцева нашла выход из положения:
– У меня есть кое-какие мысли, Николай Федорович. Только дайте время, дня два, я лучше напишу.
Лещев не возражал. Он знал, что за столом болтать всякий горазд. А попробуй дельные мысли на бумаге изложить. Ланцева изложит – в этом он не сомневался.
17 апреля 2006 года, понедельник, после обеда
Булыкин ушел от жены и жил теперь в доме, оставшемся от родителей, в деревне, в шести километрах от города. Точнее, это была половина дома. Другую часть занимал алкаш, большой любитель шансона и попсы. Приняв дозу водки, алкаш включал магнитолу, ложился на софу и погружался в кайф. Ему плевать, какое сейчас время суток. Он мог включить музыку в двенадцать ночи, а мог и в пять утра.
После нескольких нервных разборок Булыкину пришлось обратиться к участковому. Тот начал выяснять. Алкаш грубит? Не грубит. Буянит? Не буянит. Что в таком случае ему предъявить?
– Давай напишу в протоколе, что у тебя случился сердечный приступ, – предложил участковый.
– Лучше я удавлю эту тварь, – проворчал Булыкин.
Разговор состоялся утром. Но Никиту до сих пор трясло. Что за времена? Если государство не может защитить нормального, работающего человека от тунеядца и пропойцы, то это о чем говорит? Хотя вопрос можно поставить иначе. О чем говорит тот факт, что алкаш ни во что не ставит соседа-милиционера?
Булыкин в глубине души давно уже ненавидел свою работу. Единственное, что удерживало его в милиции, – привычка чувствовать себя асом своего дела. Если мужик в чем-то не ас, это не мужик.
– Был третий! – на пороге стояла Ланцева.
Никита мгновенно понял, что она хотела сказать. Эта фраза когда-то вертелась и в его голове: был третий! Конечно, был. Почему же не нашли? Потому что такие были годы. Полный разброд. Никто не хотел что-то делать хорошо, по совести, следуя долгу. Все делали свое дело абы как, потому что государство абы как платило зарплату. А потом, когда все более или менее устаканилось, никому не хотелось поднимать дело Радаева из архива, проверять обоснованность осуждения.
– Я только что из облсуда, – сообщила Анна.
Гоша услужливо наполнил свежей водой электрочайник и тактично исчез. Он теперь исчезал, когда к Булыкину приходили Макаров или Ланцева. И появлялся сразу же после окончания разговора.
Работа в милиции научила Никиту не верить до конца никому. Ни подчиненному, ни начальнику. Абсолютное доверие само по себе нерационально. Могут пострадать либо интересы дела, либо даже жизнь другого человека.
Никита подошел к окну. Гоша вышел из подъезда и сел в "Жигули".
Что он там делает? Неужели сидит просто так, болтает с кем-то по мобильнику?
Гоша сидел не просто так. Он надел маленькие наушники и настроил радиоприемник на волну замаскированной в кабинете антенны с микрофоном. Слышимость была отличная.
Голос Ланцевой:
– Зря ты, Никита, поверил этим бухгалтерше и кассирше.
Голос Булыкина:
– Я поверил? Я душу вынимал из этих клюшек.
Голос Ланцевой:
– Клюшка была отчасти только бухгалтерша. Сорок лет – еще не старость.
Булыкин молчал. Конечно, он не дожал этих баб. Они уперлись, а он не дожал. О чем потом очень жалел.
– Почему ты допросил кассиршу всего один раз? – спросила Анна.
– Она утонула. Пошла на пляж, заплыла, говорят, недалеко и вдруг исчезла. Тело всплыло только через две недели. Признаков насилия не обнаружено.
– Считаешь, что это случайность?
Булыкин пожал плечами.
– А клюшка?
– Последний раз я видел ее во время суда. Не понимаю, чего ты хочешь, – сдержанно вскипел Булыкин. – Согласен, дело мутное. Но Радаев – налетчик, это факт, и сидит за дело.
– Я поеду к нему, – сказала Анна. – Если хочешь, поехали вместе.
– Чего я там не видел? И о чем нам говорить?
– Тебе не интересно узнать, куда исчезли деньги? Я думаю, Радаева это гложет. Поставь себя на его место.
– А может, так было задумано? Лежат где-нибудь денежки и ждут его. Короче, тебе интересно, ты и езжай, а для меня эта тема закрыта, – отрезал Никита.
Он уже жалел, что сказал Анне о Радаеве.
17 апреля 2006 года, понедельник, вечер
Размышляя, что бы предложить мэру, Ланцева вспомнила краткое выступление на активе Томилина. Кажется, он хотел высказать какие-то соображения, но его не захотели слушать.
Станислав Викторович был рад звонку. Сказал, что двери его дома для Анны всегда открыты.
Прямо из прихожей подвел ее к окну и спросил:
– Почему вы об этом не пишете? Кто разрешил строить особняки на берегу Волги? Раньше я видел всю излучину, красота неописуемая. А теперь вижу крыши чьих-то дач. Спрашиваю у людей, чьи это хоромы. Никто не знает. Тайна, покрытая мраком. Вы тоже не знаете?
Анна рассмеялась: она тоже не знала.
– А чего вам так весело? – сдержанно возмутился Томилин. – Это, между прочим, ваше дело, бороться с этим безобразием.
– Считайте, что это нервный смех. – Ланцева горько вздохнула. – Уважаемый Станислав Викторович, бороться с такими вещами в наше время невозможно. Меня лично возмущают еще высокие заборы. Люди отгораживаются от людей. Заборы – это знак, что мы не вместе проживаем жизнь, хотя живем в одной стране, в одном городе. Скоро вся Россия будет в таких заборах. Как с этим бороться, ума не приложу. Думаю, власть должна показывать пример. Но власть первая спряталась за высокие заборы.
Даша сказала:
– Папа, не надо так переживать.
– А как надо?
– Вообще не надо. Подумаешь, вид тебе закрыли.
Томилин обиженно заморгал.
– Наверно, во мне бродит ненависть, это от безделья, – пробормотал он. – Но я никак не могу смириться с тем, что происходит. В Древней Греции человек, который не мог указать, на какие средства он живет, лишался гражданских прав. Конечно, мое занудство от безделья. Разве можно назвать работу сторожа работой? Раньше мы иногда жаловались на рутину. А я сейчас вспоминаю эту рутину как лучшее время жизни. Человеку нужна суета.
Ланцева поняла, что пора направить разговор в нужное для нее русло:
– Станислав Викторович, а что вы хотели предложить нашему высокому начальству? Вы что-то не договорили, как я поняла.
Томилин тяжело вздохнул:
– Анна, я хотел сказать страшную вещь. Банды подростков и то, чем они занимаются, это, конечно, сущее бедствие, но не самая большая беда. Банды, слава богу, только у нас в Поволжске. А большая беда – везде и всюду. Дети такие, какие они есть от природы, от папы с мамой, от их воспитания. А это самое худшее, что может быть в наше время, потому что сегодняшние родители по большей части ужасная дрянь. Дети должны быть такими, какими они должны быть для пользы страны. Но стране они не нужны. Молодежь любит, чтобы ее выращивали, чтобы с нее требовали, чтобы ее любили и уважали. Тогда она и горы свернет, и за свою страну жизней не пожалеет. А если нет, то по закону взаимности такая страна им тоже не нужна. То, как мы сегодня обучаем и воспитываем детей и молодежь, – это пищеварение без переваривания. Советская система воспитания утрачена, а новая не создана. Должна быть система, по-другому выращивать детей в порядочных людей невозможно. Я знаю, как это можно сделать. Для этого должны объединиться лучшие люди города. И, прежде всего, неравнодушные родители. А власть должна их поддержать. Без поддержки мэра ничего не получится. Что такое система? Это воспитание в коллективе, в детской или юношеской организации, саморазвитие и самоотдача личности, труд и деятельность на благо общества. И не от случая к случаю, а ежедневно, начиная с девяти лет до самой армии.
– У вас это изложено на бумаге? – спросила Анна.
– Конечно, во всех деталях.
– Давайте покажем Лещеву.
– Вы серьезно? – удивился Томилин. – По-моему, он даже из-под палки не станет этим заниматься.
– Ну, предложить-то можно. Губернатор хочет, чтобы Лещев ушел. А Лещев хочет остаться. Чего не предложить? Это же ему только в плюс будет. Давайте ваши предложения.
Томилин принес из другой комнаты рукопись. Ланцева пробежала несколько страниц. Текст показался ей очень дельным.
Даша подала крепкий чай с малиновым вареньем и ушла в свою комнатку.
– Вы Павла Радаева случаем не знали? – спросила Анна.
– Ну, как же? – отозвался Томилин. – Наша Евдокия Тимофеевна работала в музыкальной школе, а Ваня и Даша учились у Ирины Ивановны Радаевой. Удивительная была женщина, редкостная во всех отношениях. Ученики ее буквально обожали. Мы с Дуней одно время даже немного ревновали. Нам казалось, что дети ее любят больше, чем нас. Вся драма этой семьи на наших глазах происходила. А вот муж и сынок ее, похоже, не ценили. Муж ушел, потом вернулся, потом снова ушел. Павлик в это время и стал куролесить.
Даша, как только заговорили о Радаеве, вошла в комнату, заметно нервничая. Чтобы успокоиться, налила себе чаю. Отхлебнула из чашки и сказала:
– Ирина Ивановна умерла, когда Павлика посадили. Говорят, в этом виновата Цепнева, директор музыкальной школы, где был этот чертов банк.
– Как мог ученик музыкальной школы, лучший в городе аккордеонист стать бандитом? – спросила Анна.
Даша пошла в другую комнату. Вернулась с фотографией Радаева. Ланцева вгляделась в снимок. Смелое лицо, умные глаза.
– Вы должны разбираться в лицах, – сказала Даша. – Ну, скажите, какой это бандит?
Томилин возразил:
– Дочь, он же возглавлял банду. Его взяли прямо в банке.
– Он никогда не был бандитом, – упрямо возразила Даша. – Он был неформальным авторитетом. Но что вы в этом понимаете?
– То, что он не подлец, с этим я могу согласиться, – признал Томилин.