18 апреля 2006 года, вторник, вечер
Барак на сто двадцать коек в два яруса сопел и храпел на все лады. Пахло потной обувью и плохо вымытыми мужскими телами. Павел Радаев лежал навзничь на верхней шконке, запрокинув за голову руки. Лешка Барминов варганил тюрю. Налил в миски бутылку вина, накрошил пайку хлеба. У Лешки праздник: завтра на волю. А сегодня он устраивает кенту угощение. Если съесть тюрю медленно, можно словить ощутимый кайф.
Угощаться Радаеву не хотелось. Традиция – дело святое, но в данном случае может выйти боком. Если сейчас какой-нибудь стукачок не спит и все видит, то завтра Лешка пойдет на волю, а его, Радаева, отправят в штрафной изолятор. На кой хрен ему такое приключение? После семи лет отсидки хотелось поберечь себя. Мучила изжога, болел желудок.
– Готово, – прошептал Лешка.
Радаев бесшумно спрыгнул со шконки. Долговязый, длиннорукий, а движения ловкие, кошачьи. Ладно, вмажем слегка. Авось, никто не заметит. Если отказаться, можно обидеть кента.
Если бы раньше кто-то сказал ему, что он будет корешиться с Лешкой, он бы плюнул этому человеку в глаза. Возглавляемые ими группировки враждовали насмерть, как красные и белые. Однажды Лешка врезал Павлу по башке металлическим прутом. Тот в последний момент увернулся, удар пришелся вскользь. Все равно пришлось зашивать лоб и проваляться на больничной койке две недели. Зато в другой сшибке Павел порезал жилистому Лешке щеку.
А ведь когда-то ходили в один детский сад. Держась за руки, читали со сцены стишок про кровожадного и беспощадного разбойника Бармалея, которому не надо ни мармелада, ни шоколада, а только маленьких детей. Так и приклеилась к Лешке с тех пор эта кличка. Подошла к фамилии.
Лешка пришел с этапом четыре года назад, 31 декабря. Увидев друг друга, они напряглись, взъерошились, и еще неизвестно, во что вылилась бы встреча, если бы на Лешку не наехала местнота – местные зэки. Неопытный Лешка взял на тумбочке соседа журнал с голой бабой на обложке, чего делать без спросу категорически нельзя. Сосед, недолго думая, объявил, что в журнале у него лежал стольник. Скандал.
– Крыса приехала! – истерически визжал сосед.
Павел, видя такое дело, не раздумывая вступился за Лешку. Все-таки земляк.
Справляли тот Новый год точно так же. Только тогда вино раздобыл Радаев. Хорошо посидели, даже свечу зажгли. А назавтра, первого января, вышли работать в столярный цех. Павел уговорил нарядчика поставить Лешку напарником на циркулярную пилу.
Хлебали тюрю молча. О чем говорить? Лешка сам знает, что надо делать. Передать приветы общим знакомым, передачу организовать. Сигареты, чай, сахар, соленое сало, сухое печенье. Павел любит печенье. Короче, с дачкой проблем не будет.
Лешка тоже будет теперь беречь себя. Пойдет работать, женится. Женатикам проще держаться подальше от соблазнов.
После пятой ложки пошел кайф. Пошли в курилку.
– Посмотреть, как там Танька? – спросил Лешка.
А чего смотреть? Павел и так знает. Живет Танька с дружком его, Квасом. Спутавшись с ним, Радаевым, Танька предала Кваса. А потом они оба, Танька и Квас, предали его. Не пишут, не приезжают. Вычеркнули его из своей жизни. Если он вспоминает Таньку, то по единственной причине: другой девчонки в его жизни не было.
Павел часто витает в прошлом. Вот он с Танькой у нее дома. Они одни, родители на даче. Они ни о чем не говорят, рты у них все время заняты поцелуями. А в небольшие перерывы они курят одну сигарету на двоих. Странно, как мало они говорили и как мало знали друг друга. Жили одним днем, им хотелось только трахаться. Магнитола выдавала шлягер. "Я готов целовать песок, по которому ты ходила".
– А ты готов? – спросила Танька.
Он тогда ничего не ответил. А зря, надо было сказать, что готов. Тогда, может быть, жизнь пошла бы по-другому.
Перебирая в памяти все, что было связано с налетом, Павел словно разгадывал ребус. По плану он и Степка Чесноков должны были войти в банк, когда там не будет посетителей, внезапно напасть на охранника и отобрать у него ствол. А охранник не должен был сопротивляться. Квас матерью клялся, что охранник свой парень, с ним все договорено. А у него, урода, оказывается, был запасной ствол. Мог знать об этом Квас? Мог. Очень даже мог. Но как это подтвердить?
– Булыкину при встрече привет передать? – пошутил Лешка.
Они знали из газет, что майор теперь занимается уличными группировками. Только на новом месте не очень у него получается.
Булыкин брал Радаева на месте преступления. Хотя, что значит брал? Павел при всем желании не смог бы убежать. Кровища хлестала из груди, артерия была перебита. Банк на другой день не работал, отмывали.
– Пошел он!
Павел был зол на Булыкина. Когда допрашивал в тюремной больнице, слушал, вроде, с пониманием. Однажды даже яблоко принес. Но следователю о своих сомнениях ничего не сказал. Или тот не захотел прислушаться. Все они там, в милиции, одинаковы. Им бы, козлогвардейцам, только сажать.
– Мне работу предлагают за тридцать штук, не хило, да? – неожиданно поделился Лешка.
Кто предлагает? Какая работа? Радаев только подумал, но не спросил. У него уже в порах сидело – не задавать лишних вопросов. Никому и никогда. Кент поделился, и ладно. А дальше – пусть сам решает, подписываться ему на эту работу или нет. Лешка не друг-закадыка. Их дружба временная, зоновская. На воле от нее и следа не останется.
19 апреля 2006 года, среда, вечер
Царьков сдержал слово. Собрал с предпринимателей деньги и подарил администрации города два новых "жигуленка" с большими надписями на капотах "родительский патруль". Положил ключи с документами мэру на стол и посоветовал подать личный пример.
Сегодня был первый выезд. Кодацкий взял наизготовку телекамеру, приготовился снимать. Анну мутило от этого мероприятия ("Едем торговать мэрской мордой"), но она сделала над собой усилие, приготовила диктофон. Что делать, каждый шаг главы города надо освещать. Им за это бюджетные деньги платят.
У самого Лещева тоже не было настроения. Он знал, что увидит разбитые дороги, а это его больное место. Средств на ремонт Сапрыгин выделял так мало, что пришлось передать дороги в областную собственность. Но после этой передачи асфальт обновили только на центральных улицах. Остальные как были в выбоинах, так и остались.
Знал он также, что увидит повсюду мусор. С главным коммунальщиком Лещев не ладил. Долго обвинял его, что на улицах мало урн, поэтому много и мусора. Но вот поставили новые урны, причем в три раза больше, чем было. А что изменилось? Люди бросают мусор рядом с урнами. Ходят, что называется, под себя. Ну, что за народ?! Нет, ездить по улицам города, которым руководишь, одно расстройство.
Подъехали к Вечному огню. А это что такое? И здесь окурки, бутылки, остатки еды.
Родители поясняли смущенно, будто сами виноваты:
– Подростки здесь сосиски жарят. Милицейский пост бы сюда, Николай Федорович.
Кто-то осторожно посоветовал:
– Вы бы, Николай Федорович, по задворкам прошлись.
– Что значит: по задворкам? – не понял Лещев.
– По дворам, Николай Федорович, по подъездам.
Голоса родителей звучали подобострастно. И в то же время испытующе: пойдет или не пойдет?
Мэр пошел, куда деваться. На лестничных площадках окурки и бутылки из-под пива. Кто здесь топчется? Известно кто – алкаши и подростки. Почему жильцы не звонят в милицию? Потому что не верят. Милиция сама же информаторов и сдаст. А потом расплачивайся за свою сознательность.
– Штрафовать надо, Николай Федорович, – подсказывали родители. – Вы ж только что из Европы. В Бельгии, пишут, за брошенный окурок – 50 евро.
Нельзя сказать, что Лещев только ездил по городу на своем джипе. Регулярно раз в неделю, в субботу или воскресенье, надевал спортивный костюм "адидас" и шел пешком на рынок. Шел и смотрел встречным в глаза. С кем встречался взглядом, здоровался первым. Почти раскланивался. Но к концу прогулки, на обратном пути, шел обычно не поднимая глаз. Надоедало здороваться и не получать в ответ даже кивка.
Ответ на вопрос, почему его не любят, можно было легко найти на страницах оппозиционной газеты. Была такая в городе. Существовала, можно сказать, на его грехах. В основном только о нем и писала. Только о незаконной продаже земли сигналила (велся подсчет) сорок раз. Но местная прокуратура Лещева не трогала, как священную корову. Не было отмашки сверху, из областного центра. А местное общественное мнение вело себя с мудрым простодушием. Как ни выводили Лещева на чистую воду конкуренты во время предыдущих выборов, жители Поволжска проголосовали в большинстве своем за него. Мол, знаем, что плут, но не верим, что другие на его месте останутся без пятнышка. Время такое: все берут и будут брать, никому нельзя верить. Потому как трудно устоять сегодня отцу города – само государство дразнит, создает возможности и само на шухере стоит.
…Проехали по всем главным улицам, кругом порядок. Идут прохожие, молодые мамы катят коляски, никаких сборищ.
Остановились у дискотеки. В дверях охрана, ребята под метр девяносто. Им неважно, что написано на капотах машин. И то, что перед ними градоначальник, тоже до фонаря. Им велено не пускать посторонних. Один пошел за администратором, другой загородил вход, широко расставив ноги.
Администратор – косая сажень, бритая голова, во рту жвачка – узнал мэра, велел пропустить.
В зале, где дискотека, почти темно. Гремит музыка. Диджей гонит веселуху. Медленно, совсем не в ритме музыки, колышется толпа подростков. На лицах отрешенность, глаза полузакрыты или закрыты совсем. Транс.
– Чего такой грохот? – спросил Лещев.
– Ребята сами ставят громкость, – гнусаво отвечал администратор. – Мы не касаемся.
Анна повела Лещева вокруг дискотеки, по всему периметру. И здесь бутылки из-под пива и спиртного, окурки и лужи, которые лучше обойти. Туалет не вмещает всех желающих. Да и привыкли уже подростки ходить где попало.
Мэр выглядел подавленным:
– Ну, я Шишовой вставлю пистон.
Шишова с Царьковым ехали в другой машине по другому маршруту.
На обратном пути Лещев высадил Кодацкого у его дома. "Кажется, у нас настроение поговорить по душам", – мелькнуло у Анны.
Она остановила насмешливый взгляд на галстуке мэра. Существует несколько десятков узлов. Но почему нужно повязывать этим примитивным треугольником? Лещев резким движением сдернул с шеи галстук и забросил его на заднее сиденье.
– Ну что, Аннушка, подведем итоги экскурсии. Чего раньше не подсказала, что город загажен? Поехал смотреть одно, а увидел другое. Пойдешь ко мне замом? Займешься социалкой, культурой. И мне полегче будет. Я серьезно.
Анна покачала головой:
– Не гожусь я в чиновники, Николай Федорович. Хладнокровия не хватит. У меня на все проблемы материнский сон. А настоящий чиновник должен спать спокойно, чтобы утром хорошо выглядеть. Кроме того, у меня профессиональное заболевание намечается – остеохондроз. В нужный момент изгибнуться не смогу.
Лещев с усилием рассмеялся:
– Изгибнуться, говоришь? Что-то я раньше не слышал такого слова. Ты так отказываешься, будто я тебе предлагаю в банду вступить.
Ланцева подумала и сказала:
– Николай Федорович, мне иногда кажется, что люди уже не знают, что такое жить в чистоте. Вот вы часто говорите, что служите людям. Почему же вы допускаете свинство на кладбище, на пляже, в подъездах, в местах отдыха? Скорость, с которой среда обитания загаживается, превосходит все возможности для ее очищения. Власть не поспевает за упадком культуры. Поэтому я считаю – надо поднимать население, работать вместе с людьми. Иначе зарастем грязью по уши и никогда уже не вылезем.
Лещев молчал. "Ему трудно связать грязь в городе с грязью в человеческих отношениях, – подумала Анна. – Господи, какие еще найти слова, чтобы расшевелить его? Нет у человека морального центра в мозгу. Хотя… помогает же людям. И мне помог. Что же сделать, чтобы начал смотреть на свою работу иначе?"
– Вы писали в школе сочинение о смысле жизни, Николай Федорович?
– Кажется, писал. Но что излагал, не помню.
– И я не помню. Но если бы писала сейчас, сформулировала бы примерно так. Смысл жизни в том, чтобы люди становились лучше. Вы так не думаете?
– Все это слова, Анна, – Лещев глубоко вздохнул. – А нам нужны дела. Причем срочно.
– А я вам предлагаю дела, но вы же меня не слышите. Или я не так свои мысли выражаю? Хорошо, приведу конкретный пример. Недавно по телевизору показывали уральскую деревушку. Со времени царя Гороха не было там нормальной дороги с твердым покрытием. Из поколения в поколение люди месили грязь, надеялись, что область поможет. Надоело надеяться, сбросились и сделали дорогу на свои деньги.
Мэр поморщился:
– Ну и что ты этим хочешь сказать?
Анна с досадой на него посмотрела. До чего ж непонятливый.
– А то, что даже в захудалой уральской деревушке, где живут одни старики, где пенсии с гулькин нос, у людей есть какие-то деньги. Национальная наша особенность – люди будут сидеть на макаронах, но на черный день отложат. И вот они на этот день уже накопили с избытком, и вложили избыток в улучшение жизни, потому что знали, что государство им на это денег не даст. Проверено. Вложили, потому что верили: местная власть потратит их сбережения только на дорогу, и больше никуда. У нас в Поволжске, Николай Федорович, та же проблема – дороги. Да плюс к тому убитые подъезды. Не думаю, что и нам государство даст когда-нибудь на это деньги. Но попробуйте сагитировать жителей – доверят они вам свои сбережения?
Лещев молчал. То ли размышлял над ответом, то ли обижался, – непонятно. "Ну и пусть обижается, – подумала Анна. – Хватит мне подстраиваться, а то я на своей благодарности себя потеряю".
Мэр прервал молчание:
– Значит, настоящая местная власть та, которой население готово доверить часть своих сбережений. За ней будущее. Я правильно тебя понял?
"Нет, все-таки он не безнадежен", – подумала Анна.
– А знаешь, я недавно еще одну вещь открыл, – добавил Лещев. – Я – мэр только в здании администрации. Ну, может быть, еще у вас в телестудии. А когда по городу иду и людям в глаза гляжу, эх… Согласись, за последние два года город очень сильно изменился, похорошел. Хвастать нехорошо, но есть ведь в этом и моя заслуга. Но все равно не уважают. Не могу понять. То ли люди такие неблагодарные, то ли я не так себя веду.
Ланцева не знала, что ответить, слишком непривычной была для нее откровенность мэра. И поэтому сказала то, что давно вертелось на языке:
– Николай Федорович, я очень хочу, чтобы именно вы были мэром, и никто другой. Но давайте договоримся: я тоже буду с вами откровенна, даже если моя откровенность будет вас раздражать.
– С чего начнем? – спросил Лещев.
– С Царькова. Весь город говорит, что он вас купил.
– Ну, ты прямо как мой Олег.
– Отодвиньте его от себя. Или это уже невозможно?
– Всему свое время, – туманно ответил Лещев.
20 апреля 2006 года, четверг, утро
Булыкин все же согласился съездить в колонию. Что-то неспокойно ему стало после предыдущего разговора с Анной. Хорошей хочет быть, правильной. А он, в таком случае, кто? Ему самому захотелось поговорить с Радаевым, попытаться расставить, как говорится, все точки над "и". Но признаваться в этом он Анне не стал. Соврал: сказал, что ему нужно в колонию совсем по другому делу.
Забор, вышки, колючая проволока, проходная… Встречал их замначальника по воспитательной работе казах Нуркенов. Сказал, что придется немного подождать, сейчас у осужденных обед.
– А можно попробовать их еду? – спросила Ланцева.
…Гвалт в столовой оборвался. Женщина в колонии – большая редкость. Нуркенов нашел глазами Радаева, показал его Анне. Павел сидел за общим столом, только все ели первое, а он, отодвинув миску со щами, сразу приступил к пшенной каше.
"Чувствительный", – подумала Анна. Разборчивость в еде – это прежде всего от чувствительности натуры.
– Можно попробовать?
Павел подал чистую ложку. Щи были жирными, только в них плавало что-то желтое. Оказалось, верблюжьи мозги. Колония закупала в соседнем Казахстане верблюжьи головы. Не слишком приятно для глаза, зато недорого и сытно. Но Радаев так не считал. Его выворачивало от этого пойла.
– Ну, как ты тут? – спросил Булыкин, будто они расстались вчера.
– Искупаю.
– Встал бы, Радаев, – сделал замечание Нуркенов.
Павел нехотя поднялся и согласился с гражданином начальником:
– Это правильно, а то засиделся.
– За двенадцать миллионов можно и посидеть, – поддел его Булыкин. – Разговор к тебе есть. Я могу не участвовать, если тебе так неприятно мое присутствие. Только я тебя все же спрошу. Семь лет псу под хвост – ради чего?
– Ну, как? – усмехнулся Радаев. – Ради миллионов.
– Настаиваешь, что не брал? А куда они могли исчезнуть?
– Это ваше дело – искать, а мое дело – сидеть.
Продолжили беседу в кабинете Нуркенова. На стене портрет железного Феликса. Стол с зеленым сукном. Время в колонии в определенном смысле остановилось не только для зэков.
Анна передала привет от Томилиных. Выражение лица Радаева немного смягчилось. Потом прямо сказала, что ее волнует. Люди с наступлением темноты боятся выходить на улицу. Дети боятся ходить в школу. Натуральный террор.
– Что делать с толпами, Павел?
Радаев задумчиво потер переносицу, пожал плечами. Неужели они для этого приехали? Значит, приперло.
– Неужели не задумывался об этом? – спросила Анна.
Еще как задумывался, но ответа не нашел. Есть ли вообще ответ?
– Если бы ты встретился сейчас с ребятами из банд, что бы им сказал?
– Я бы сказал: берегите себя, ребята.
– Но беречь себя, это же по их понятиям – трусость!
– В бандах отчаянные ребята, – согласился Радаев.
– Отчаянные и жестокие.
– В драке – как на войне. Или ты, или тебя.
– Кого из ребят тебе особенно жалко? Не Федорова?
Павел ответил не задумываясь:
– Гришка правильный был пацан. Если бы попал в горячую точку, вернулся бы героем.
– Что все-таки с ним случилось?
Анна задала вопрос доверительным тоном. Но глаза у Радаева неожиданно стали холодными.
– Как что? Исчез.
– Ты кого-то подозреваешь?
Глаза Радаева стали совсем ледяными:
– Вы за этим приехали?
Ланцева переглянулась с Булыкиным и неожиданно сказала то, что ей пришло на ум только сейчас:
– Скажи, Павел, если бы тебя освободили раньше срока, поработал бы немного с нами? С администрацией города, в контакте с милицией.
На лице Радаева появилась гримаса отвращения:
– Как это вам вообще пришло в голову?
– Разве плохо выйти на свободу на три года раньше срока?
Радаев пожал плечами.
– Павел, что ж ты такой странный, – с укором сказала Ланцева. – Зачем сидеть еще три года, когда можно выйти через пару месяцев?
Радаев молчал. Лицо его наливалось злостью. Он встал и вышел из кабинета.
Ланцева его взбудоражила. Вот это женщина! Это не Таня с тремя извилинами и фигурой подростка-гимнастки. Тут в глазах такое светится, такое искрит. А тело! А как она на него смотрела! Какой сеанс!