– Помяни, Грузин, нашего шефа. Схоронили сегодня. Потом продолжишь. – Иванов поставил перед гостем стакан водки.
Грузин поднял граненую посудину, оттопырил мизинец и, жмурясь от напряжения, отпил половину.
– Слышал, – повторил он, закусывая колбасой. – За что они его?
– Разве же у нас спрашивают… Рассказывай, как тебя комиссовали…
– Не могу с тех пор смотреть на мир трезвыми глазами, потому и пью, – вздохнул Грузин. Помолчав секунду, он продолжил: – Короче, наливает он мне стакан. "Хочу, говорит, видеть, как это можно выпить. Слышал, что русские пьют как лошади, но сильно в этом сомневаюсь…" Я пропустил мимо ушей эти колкости, словно не мне он говорил. Все-таки со мной ребята были. В случае чего, думаю, помогут. Тяп стакан! Оглядываюсь, а ребят след простыл! Ну нет никого, и всё! Даже помещение будто не то – без окон и дверей. Не могло же такое получиться, чтобы я мгновенно перенесся. Это я уже потом понял. До меня дошло, что произошла путаница в мозгах…
Грузин допил остатки водки в стакане, ущипнул копченого окуня и продолжил рассказ:
– Короче, развел я глазами, а рядом стоит со мной особа, глазки строит – и никого кругом. Один лишь цыган из-за ширмы выглядывает и подмигивает, подлец. А особа эта крутится, как муха над хвостом у жеребца. Молодая, как ранний укроп, и простая, как совковая лопата. Короче, вся твоя. Я и сграбастал, поволок к цыгану за ширму. Куда еще-то! Больше некуда было… Тем более, он оттуда мне мигал. Только задрал подол, как поднялся вопль. Неимоверный крик прямо. Оккупанты насилуют честных венгерских девушек! Малолетних! Как будто на ней написано, что восемнадцати нету. Фотоаппараты откуда ни возьмись, вспышки. Ад кромешный. Я ни черта понять не могу – голова, как котел, гудит. Скрутили и доставили в полицию. Наши в розыск, а я в камере. С горем пополам выдрали у венгров и сразу в госпиталь. В палату для душевнобольных. У тебя, говорят, сдвиг по фазе: перепутал время и место. Позже до меня потихоньку дошло, что все не так просто. Опоили, насыпали в стакан какой-то дури.
Грузин вновь ущипнул окуня.
– Короче, когда мне рассказали о возможных последствиях, что могут посадить за покушение на изнасилование, я даже обрадовался, что попал в психушку. Меня быстро возвратили в Союз и сразу же в психбольницу. Через три месяца выпустили под метелку и уволили в запас по болезни. Кому я нужен со своей шизофренией. Пытался поступить в милицию, но отказали…
Народ начинал шуметь. Наступало время, когда говорят все враз и никто никого не желает слушать. Надо было успеть закинуть удочки.
– А что, ребята, служить здесь можно, – сказал я. – Лес, река, грибочки, рыба…
– И еще болото с комарами, товарищ полковник, – язвительно заметил участковый Молебнов.
– Жить можно, – подтвердил другой участковый, Богомолов. – Производство бы только не развалилось и зарплату вовремя платили.
– Можно, – передразнил его Молебнов, ухмыляясь. – ОМОН пригнали, всех на уши поставили. Кого ищут – сами не знают…
– Как не знают! Он же меня было удавил, собака! – воскликнул Гуща и проникновенно уставился мне в лицо. От смущения я опустил глаза. Гуща продолжал: – Как даст костяшками по ребрам – у меня и поплы-ы-ло. Потерял сознание. Очнулся: кругом никого. Один суп кипит на плитке.
– Но ты ведь живой. Тебе не кажется, что тебя специально оставили, чтобы нес правду людям, – заметил Молебнов.
Опер Иванов засмеялся:
– Действительно! Пистолет разобрал, патроны оставил… Недаром он говорил, что не того мы поймали…
Результат был получен. Процесс пошел в заданном направлении. Оставалось лишь слегка подправлять, задавая нужный темп. Полковник юстиции легализовался в местных условиях: Гуща с Ивановым наотрез отказывались, несмотря на все намеки, признать во мне подозреваемого. Им это даже в голову не приходило. Надо было закрепиться основательнее, и я рискнул, изобразив на лице интерес.
– О ком речь, мужики? Может, он мне тоже будет интересен? – спросил я.
– Да тип один, – с готовностью ответил Иванов и уточнил: – На вас приблизительно походит, Михалыч.
– Не походит! – воспротивился Гуща. – Тот, во-первых, был худощавый и выше. И, во-вторых, обросший. Как черт весь лохматый – лица не видно. С Нагорного Иштана привезли – он и давай права качать…
– Презумпцию невиновности вспомнил, – добавил оперативник.
– Умный мужик, бывалый… – приплюсовал Богомолов.
– Не обязательно, что бывалый, – не согласился Молебнов. – Просто, может, интеллигент. Если у нас заявляют о презумпции, так обязательно неглупый, бывалый, судимый. А человек-то, может, вовсе не при чем. Нагнали ОМОН, перепугали народ, а результат – ноль.
– Стреляли вот только зачем по нему – до сих пор не пойму… – вздохнул Богомолов. – Говорят, прикончили того мужика – по реке шел когда…
– Зато теперь у нас будет свой начальник, – вспомнил Иванов.
– Ты же у нас начальник, – удивился Богомолов.
– Он же временный, – тихо сказал Молебнов.
– Теперь будет постоянный…
– Серьезно, что ли? – не верил Гуща.
– Майора обещают какого-то…
Гарнизон приуныл. Никому не хотелось иметь начальника, навязанного сверху. К Иванову привыкли, хотя тот бывал неоправданно строг.
– Короче, мужики, за что генерала убили? – Грузин вспомнил о старом.
– Убили, – ответил Иванов, шевеля головой, словно конь в хомуте. – И нас не спросили. Ты скажи нам, Грузин. Ты человек из народа, а мы так себе. Отрепье. С народом не связанные. Полиция, одним словом. Ответь, когда мы по-человечески заживем?!
– Серьезно?
– Да. Только правду скажу. Когда заживем?
– Никогда.
– Да ты что?!
– Иначе давно бы должны начать, как пошли по новой колее. Но вы посмотрите трезвыми глазами на это дело. Давно пора как сыр в масле кататься, а мы все больше задним местом, по кочкам. Ну, ладно. Жили мы плохо при Леониде Ильиче, как говорят. Что же нам теперь-то мешает хорошо жить? Вот я вам и отвечаю, что никогда. Не будем мы жить по-человечески. Потому что мы идиоты. Хотя, может, с этим вы не согласны…
– Нет! – крикнул Гуща. – Мы не идиоты!
– Я только обозначил вам точки опоры, – поднял ладони Грузин. – Об остальном сами думайте. Шута не бьют. С дурака взятки гладки. Что хотели услышать, то вам и прозвучало.
– Наливай Грузину! Давай стакан, Грузин…
Булькнула в стаканах водка. Прожурчала газировка. Хрустнула хлебная корка под лезвием ножа. Давайте, ребята. Сегодня вам можно как никогда. Грузин закатил глаза, опрокидывая голову и опять-таки оттопыривая мизинец. Не избавиться ему от старой привычки. Иванов тихо цедил сквозь зубы. А Гуща, выплеснув свою дозу, словно в воронку, торопливо утер губы ладонью и ловил на столе вяленую рыбину. Был генерал – и нет его больше. Но есть ребята, которые еще послужат. Даст бог, они за генерала еще скажут слово.
Иванов протянул руку и щелкнул выключателем старого телевизора. Аппарат стоял на узком столе в углу, заваленный с боков картонными папками. Телевизор разогрелся. На экране появилось изображение. Какой-то мужик в окружении нескольких дам давал интервью.
– Господа, – говорил мужик, – все происшедшее является результатом необдуманного шага. Нам трудно судить по горячим следам о происшедшем. Возможно, с течением времени нам удастся понять ситуацию, но сейчас… Теперь… Сегодня трудно делать заранее какие-то выводы. Остается лишь сожалеть. Я вновь приношу свои извинения, если кого-то задел своим словом. Мне жаль и пострадавшего Раппа, который в результате неразберихи получил ранение в паховую область и вынужден в настоящее время находится на излечении в областной клинической больнице. Молодому человеку еще длительное время придется лечить раны. Никто в этом прямо не виноват…
– Сука, – сказал Иванов, глядя в экран. – Одно название, что губернатор. Опять вывернулся, Политик. Никто у него не виноват. Сплошные совпадения. И будто прокуратуры у нас нет. Вот увидите, дело спустят на тормозах. Самого же потом и обвинят, покойного. Скажут, пьяный был в стельку, не соображал… Закусывайте крепче, ребята. Сало копченое, рыбу… Ешьте…
В дверь постучали:
– Да! – громко отозвался оперуполномоченный.
– Сидите?
В помещение не вошел, но заплыл, словно карась, круглый невысокий мужик лет шестидесяти, в кожаной куртке и с порядочной лысиной на темени.
– Сидите? – вновь спросил он, шумно нюхая атмосферу. – А там народ беспокоится. В дежурной части, говорят, нет никого. Мне позвонили – дай, схожу, думаю. Поминаете?
– А что нам остается?… Может, ты другое что придумал? – ответил Иванов.
– Да я так спросил, как глава администрации…
– Тогда располагайся, Фролыч, не раздражай. Ты меня знаешь.
Еще бы Фролычу было не знать временно исполняющего обязанности начальника милицейского пункта Иванова. Глава администрации знал: Иванов на работе не пьет и личному составу не позволяет. Однако сегодня – совершенно иная ситуация. И он присел на свободный стул, поведя плечами. Морозить стало главу.
– Выпей, Фролыч, за нашего генерала…
Глава администрации, поймав губами стакан и держась за него двумя руками – одной за бока, а другой поддерживая под донышко, – высосал содержимое, крякнул, отломил корочку, понюхал и отложил в сторону. Как видно, он после первого стакана не закусывал.
– Кушай, Фролыч! – напомнил Иванов. – Домой у нас некому развозить. Каждый поедет на своих…
– Естественно, – согласился глава, наклоняя лысину к столу и ловя окуня на расстеленной бумаге. – Правила знаем. Какой-то умник, говорит, зашел к ним, а у них там пусто. У нас все теперь – дай надзирать над органами…
– Рука у нас на пульсе, – высокопарно заявил Иванов. – Всё под контролем.
– А дежурка?! – Лысина у Фролыча покрылась испариной.
– Там же замок!
– Тогда ладно. Прошу извинить…
Фролыч обернулся ко мне и представился:
– Нелюбин. Бывший начальник отделения милиции. Майор. Ветеран МВД. Теперь глава администрации. А они, – он развел руками. – Они все мне как дети. Штаты у нас сократили. Не мог отстоять… Иногда захожу…
Нелюбин трепал в руках рыбину.
– Давай очищу, Фролыч, – предложил Молебнов.
– Сам. Сам. Вот не лежит у меня душа к этому сушняку. Дай лучше колбаски. – И ко мне: – Интересная пошла нынче жизнь, товарищ полковник. Недавно, например, ухайдакали одного физика. Взяли и просто утопили в реке. В Нагорном Иштане.
Я вопросительно смотрел Фролычу в глаза, внимательно слушая.
– Физик, товарищ полковник, – это не шаляй-валяй. Это даже не гималайский медведь. Это выше. Такие профессии на дороге не валаяются. Понимаю, приехал туда человек отдохнуть, но чтобы ни за что ни про что, – не понятно. Я бы начал, будь я следователь, с этого физика. Надо взять за основу место его работы и обитания. Вы понимаете?
Я кивнул.
– Так что вот именно с этого. А ребята вам помогут. Правда, ребята?
– Так точно, Фролыч, – ответил Гуща, совершенно не понимая, о чем идет речь. Наверняка он забыл, что полковник здесь совсем по другому делу.
– Эта умница, – продолжал Фролыч, – приперлась в обед из Иштана на "Мерседесе" и орет: "Хочу пантеон для собаки соорудить! Из металла!.." Заперлась к директору Рюмину в кабинет и вопит: "Завтра же вас не будет, если не исполните!" Дурдом!
– Кто? – спросил Иванов.
– Губернаторская теща. Кобеля дохлого решила сберечь для потомков. А директор, не будь дурак, предложил: "Может, его забальзамировать – и под стекло к вам в спальню…" На том и разошлись. Теперь пионерка думает, как ей поступить. Размышляет, будто богатырь на распутье, у того камня. Рассказывала, будто дога-самца якобы леший острым сучком пропорол. И записку оставил: "Приберись, старуха". Вот она теперь в недоумении – где ей прибираться? Вот врать нынче пошел народ…
Оставалось лишь мотать на ус. Выходило, что Леший забрался на дачу именно к губернатору. Повезло деревне, если в ней губернаторы водятся. Браво, брависсимо!
– Речь об Иштане? – обрадовался я. – Мне бы завтра туда смотаться. Согласно нашим разработкам, именно в Иштане в прошлом году останавливался на лето подозреваемый. Точнее говоря, он там скрывался.
– А что он натворил? – спросил Фролыч.
– Банк ограбил в составе группы. Вот сейчас по прошествии трех лет взялись опять…
Алкоголь начинал действовать мне на мозги. Ненароком можно было проговориться. "Пора уходить", – принял я быстрое решение.
– На дорожку! – пристал ко мне Гуща, позабыв о субординации.
– Нет. Извините. Мне действительно пора, потому что старуха, у которой я остановился, будет волноваться. Собирался снять гостиницу – говорили, есть такая. Но оказалось, она давно закрыта. Даже дом успели снести. Вас не хотел беспокоить по такому пустяку.
– Толик! – Иванов поднялся над столом. – Завтра мы в полном вашем распоряжении. – Пол качался под его ногами. – Запряжем наш "уазик" и съездим, куда только ты скажешь. Гуща, проводи полковника. Или лучше я сам…
– Не беспокойтесь, – остановил я их. – Всё будет хорошо, – и запел: "Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо…" До завтра! – поднялся я из-за стола и отдал Фролычу честь.
Плотно притворив за собой дверь, я опустился вниз. На улице горели редкие огни. Вынув пистолет из кобуры, я дослал патрон в патронник, засунул оружие в правый карман пиджака и, держась за ручку, пошел домой. В любой момент можно было ответить выстрелом, не вынимая оружия, практически от бедра. В мыслях рисовались планы, один причудливее другого, однако один из них нравился больше остальных. "Я их заставлю самих действовать, – рассуждал я. – Они вылупятся как цыплята из яиц. Чем раньше это произойдет, тем лучше… Для этого надо заставить их работать в нужном направлении, орудовать быстро, вынудить на скороспелые решения. В бандитском бизнесе скорость опасна… Она приводит к ошибкам, цена которым – смерть. Способ заставить совершить ошибку, известен давно. Это провокация. Простое латинское слово с характерным местным душком… Будет весьма здесь полезно произвести летнюю провокацию сорняков и затем скосить их.
Молодец был полковник Перельман, преподаватель в высшей школе МВД, который говорил: "Не кривите губы при слове провокация. У него совсем другое значение, и мы от него отвыкли…"
Он внес в аудиторию один из томов современного русского языка и торжественно произнес: "У слова несколько значений. Вот это, третье, мне больше всех по душе: искусственный вызов всходов семян сорных растений с целью последующего их уничтожения…"
…Конечно, в этот вечер я был в порядочном подпитии. Казалось, передо мной стоит простая задача – надо лишь определить, кто за всем этим стоит, кто главный кукловод?
Чтобы получить хоть какой-то результат, нужно завтра же выйти на след покойного физика, решил я. Великан, если начнет шевелиться, многих заставит дергаться и трястись. Один будет дрожать за собственную шкуру, второй – за теневые доходы, третий за рабочее место. Хорошую услугу могли бы оказать местные СМИ. Например, газеты. Начнутся гонки на выживание, охота на инакомыслие, инопланетян, ведьм, преследования из-за цвета кожи… Полковник Кожемякин пришелся ко двору, так используй же свое положение. В милиции, конечно, не дураки. Их на кривой не объедешь. Им известны местные условия, и этим они сильны. И не надо терзаться муками совести, оттого что ребята не поставлены в известность. Им это ни к чему. В конечном счете, обе стороны делают общее дело. Наверняка субъект федерации серьезно болен. Вспышка педикулеза! Привыкли блохи ездить в чужой шкуре!..
Я остановился около материнского дома: светилось лишь кухонное окно. "В этом краю меня никто не знает, кроме старых надежных друзей по далекому детству, – сказал я сам себе. – Можно быть совершенно спокойным. Меня не расколют, как грецкий орех…"
Глава 11
Утро встретило меня назойливым треском сорок. Две белобоки, тряся от натуги хвостами, выясняли отношения в черемухе возле окна. Трескотня стояла невероятная. Я с шумом захлопнул форточку. Сороки вскинулись на крыло и, бултыхаясь в воздухе, запорхали через дорогу к соседней березе.
На часах было пять. Если снова лечь, то едва ли уснешь. Черт принес белобокое отродье. Нашли место для общения!
Мать спала. У нее бронхиальная астма, поэтому она поздно вставала.
Вышел во двор. Прохладно. На огороде роса. Солнце в сиреневом мареве стоит за рекой, над пихтами. Пастух молча прогнал общественное стадо на задах, и все опять стихло.
Вернулся домой, поставил на плиту чайник и начал писать отчет о предстоящей операции. Неизвестно, как сложится моя дальнейшая судьба. Возможно, карьера, будь она не ладна, на этом оборвется. Но я обязан, согласно инструкции, составлять отчет почти что каждодневно. Во всяком случае, в отчете должны присутствовать основные идеи задуманного, главные задачи и заключение. Заключение пишут по возвращении. Оно должно быть выдержано в строго официальном деловом стиле. В отчете должны фигурировать лица и события. Собственные поступки должны быть мотивированными. Возьмет начальник отчет и сразу увидит, чем занимался его подчиненный на протяжении прошлой декады. Пригласит, если нужно, психиатра с навыками шифровальщика (или наоборот), иначе не прочитает. Таковы правила. Их писали не на пустом месте.
Чайник на кухне давно фырчал, но мне было не до него: я переживал вдохновение. Неплохое сочинение получилось: "Здравствуй, дорогая бабуля! Во первых строках моего небольшого письма спешу сообщить, что жив и здоров, чего и вам всем желаю. Как я раньше писал, можно сказать, что жив только наполовину. Остальная моя часть словно умерла. Такая моя жизнь. Хорошо еще, что есть на что жить и чем пахать землю. Инструменты получил по наследству исправные, в полном наборе. Деньжонки тоже. Как только вновь обнищаю, опять обращусь к тебе, потому что больше не к кому: родня вся наша здесь попала под влияние к начальнику цеха. Вчера хоронили одного дяденьку. Вся родня собралась. На поминках выпили, и все жаловались на этого начальника цеха. Занимается, говорят, нехорошими делами. В общем, заставляет делать в цехе не те болванки, какие необходимы, а какие-то другие, и все недовольны.
Начальник, говорят, раньше был аптекарь. Пилюли делал и продавал. Теперь он стал начальником огромного цеха. Здесь есть всё, но аптеку он не бросил. Он ее только расширяет с каждым днем и окончательно обнаглел, потому что ему законы не писаны. Всех мастеров понизил, а одного, нам он с родни приходится, хотел отправить на покой. Тот расстроился, пошел к своему другу и там выпил, а когда возвращался, то на него напали фулиганы и зарезали. Вот его и хоронили вчера.
Рядом с нашим цехом стоит еще один, но он весь за колючей проволокой, за высоким забором. Так этот паразит туда теперь руки тянет. Хочет подключить и его к производству своих болванок и поганых пилюль. Да и не пилюли это, а сплошная дурь женатая, как говорит мой сродный брат. Неужели у нас здесь все такие больные, чтобы им требовались одни пилюли, баба?
Цех стоит в самом тупике. К нему идет железка, а с боку река. Вот и подумал, как видно, этот начальник перебраться в другой цех. Но для этого, говорит родня, ему позарез нужен журавль. Будь у него в руках журавль, давно улетел бы. А так, без крыльев, руки у него коротки. Зажигалки, которые вы мне прислали, мне понравились. Никому продавать не буду. Самому пригодятся. Еще раз напоминаю, что с пахотой справлюсь один. В крайнем случае, родня здешняя поможет.