Я развернулся и пошел в обратном направлении. Мне вдруг понадобился главпочтамт. Прибыв к нему, я вошел внутрь, попросил бумаги и принялся вновь писать отчет. К закрытию учреждения отчет был готов. Он был отправлен в Москву по факсу. Пусть там читают и расшифровывают. По крайней мере, будут знать, что я по-прежнему жив и продолжаю действовать. Скука вот только одолела. Это от однообразия и оттого, что утром сделалась известной основная фигура на здешней шахматной доске.
Глава 13
Будь у меня средства, то есть бабки, и будь я пенсионер, обязательно занялся бы исследованием феномена под названием Политик. И снял бы фильм под названием "Боярская рать". Пусть люди смотрят. Народ должен знать своих героев в лицо.
Вдоль набережной тянулись ряды крашеных синей краской скамеек со спинками. Я сел на одну, закинул ногу на ногу и сидел, блуждая взглядом по водной ряби. В некоторых местах темно-синяя вода бурлила на выступающих со дна каменистых косах… Мысли скакали в голове одна за другой: недостатки в планировании, недостатки в мышлении… Законы с двойными стандартами – одним нельзя, другим можно. Против одного мужика, например, возбудили уголовное дело только за то, что он, будучи внедренным в банду, посадил эту банду на скамью подсудимых. Мужика обвинили в том, что он спровоцировал бандитов на необдуманный, противоправный поступок. В зале суда адвокатов находилось больше, чем подсудимых. У некоторых бандитов было по три защитника. Адвокаты старались, и защита у них получалась. Нельзя их обвинять в передергивании фактов – они честно отрабатывали хлеб, они не сидели сложа руки. Кроме них, кто-то еще в том деле постарался. Как минимум, без судьи и прокурора тогда не обошлось. Мужика, то есть оперативника, не взяли под стражу и пока что не осудили, но в грязи извалять успели.
В здешних местах расцвела и похорошела мафия. Но против Политика ни у кого нет прямых улик. Зато множество косвенных. Не только в народе, но даже в милиции говорят об использовании административных ресурсов в пользу губернаторского окружения. Иванов не стал бы молоть чепуху. Он говорил, что Политик рвался во власть не из-за политических амбиций. Ему надо было продвигать собственный капитал, чем он теперь и занимается в окружении товарищей. Вот только что это за бизнес? О нем ничего не известно. Наверняка, бизнес насквозь криминальный. Иначе не понятна тяга борзых друг к другу.
Если они устранили физика, то это было для чего-то нужно. Он человек с Северного. А Северный – это город за колючей проволокой. Для чего человеку нужно попасть за ограждение? Не из спортивного же интереса. Ведь не зря же было написано и спрятано в банку из-под крема: "Странная вещь – политика. Она вездесуща и норовит вывернуть меня изнутри, – писал физик. – Если я соглашусь работать в связке с ней, то есть с Б., назад пути мне не будет. Это до конца. Видит око, да зуб неймет: руки коротки, территория ему не подчиняется, и кажется, они там уже сходят от этого с ума. Между тем, они абсолютно уверены, что теперь можно всё – подмаслил, кого надо запугал и дальше можешь ехать на скрипучей своей повозке. Собираюсь отдохнуть. Еду в деревеньку, подальше от этих постоянных наездов. Может, не вернусь. Может, кто-то прочитает эту бумажку. И тогда все поймут, что не так плох был кандидат наук".
Понятно, что физика собирались использовать как передаточное звено, посредством которого, может быть, Политик собирался манипулировать за оградой. Самому ему там делать нечего, все-таки запретная зона. А вот физик – это в самый раз, тем более на очистных сооружениях. Странно, почему этой команде вдруг понадобился цех по очистке сточных вод? Вот бы посмотреть на этот цех хотя бы со стороны. Он обязательно должен быть привязан к водоему. Все сбросы идут в реки. Или озера. Такова реальность, от которой не убежал пока что ни один крупный промышленный объект. Если физик – начальник главной помойки, тогда какова роль Политика. Неужели ему понадобилась помойка да еще за колючей проволокой. Туда никто не войдет, кроме физика, зато помои текут в реку. Не могут не течь. Наверное, это огромная, диаметром в человеческий рост, труба. А может быть, судоходный канал либо ручей. Не то ли это устье, мимо которого когда-то ходил пассажирский катер – из города по деревням, из деревень в город. С развитием автобусного сообщения теплоходы давным-давно порезали на лом. Взглянуть бы на то место.
Я поднялся и пошел в сторону пристани. Рядом с ней, около одной из моторных лодок, копошились двое.
– Здорово, ребята.
– Привет, – ответили те сквозь зубы. Ребята явно не хотели разговаривать.
– А что, местные теплоходы теперь точно не ходят?
– Ходят. В Нефтеюганск, например…
– Нет, ребята, вы меня не так поняли. Я имею виду местное сообщение, а не такую даль. Мне бы до следующей пристани и обратно. До Северного… Забыл у шкипера документы, а теперь не доберусь никак. Нельзя ли как-нибудь?
Мужики не поднимали голов от лежащего на песке подвесного мотора. И я решил действовать наверняка.
– Тогда я сбегаю, ребята?
– Куда?
– Тут не далеко. За литром в кафе.
– Ну, ладно, – согласился один из них. Они тут же подняли с песка тяжелый мотор и понесли к корме дюралевой лодки.
Через полчаса я сидел на дребезжащем сиденье и любовался окрестностями. Лодка билась носом о волны. Справа тянулась узкая береговая полоса, поросшая кустарником. Над полосой возвышался глинистый обрыв с бетонными столбиками и колючей проволокой по краю. За ограждением начиналась территория Северного. Некоторые из столбиков когда-то свалились в обрыв и так висели в обнимку с проволокой. За ними находились другие столбы с туго натянутой колючкой. На некотором расстоянии друг от друга виднелись пустующие вышки часовых. Охрана по периметру, по всей вероятности, теперь велась электронными средствами.
Вот и устье неизвестного ручья, перехваченного поперек бетонной дамбой. По средине виднелось подобие шлюзовых ворот. В этот момент они были открытыми. Через них выползал небольшой теплоход.
– "Коршун", – прочитал я вслух на борту, когда древняя посудина, плавно повернув, взяла курс в речной порт.
– Он самый, – подтвердил рулевой.
– Что он тут делает? – прикинулся я дурачком.
– Проверяют! Чтобы утечки не было! – добавил другой: – У них же там цех очистки. Бытовое добро! Короче, помои! В том числе производственные…
– А флот для чего?
– Положено! По инструкции!
– Выходит, что и с реки можно попасть в город?!
Я округлил глаза: ребятам нравилась моя неосведомленность.
– А эти?
Я указал на ряды лодок, лежащих вверх брюхом на песке.
– У этих, болтают, свои пропуска… Но это только из числа начальства.
– Название-то хоть есть у этой речки?
– А как же! Чернильщикова протока называется… Заплыть вот нельзя только…
– При желании всё у нас можно, – едва слышно буркнул рулевой, однако я расслышал слова в звуке мотора.
Пристань располагалась на километр ниже протоки. Вверх от нее на глиняный яр тянулась бетонная лестница, в конце которой вновь виднелся забор. Там же располагался КПП, и над всем этим возвышались за косогором жилые здания. Не было никакого желания смотреть на этот унылый пейзаж. В первый раз я увидел это место, когда с одноклассниками шел мимо на теплоходе. Мы ездили тогда с учительницей в городской цирк. Ничего с тех пор не изменилось. Разве что дома над обрывом стали выше.
Моторка ткнулась носом в берег. Я ступил на песок, поднялся трапом на дебаркадер. На стене висело расписание. Пароходы ни в Моряковку, на в Нагорный Иштан не ходили. Это я и без расписания знал. В прокуренном помещении сидел шкипер в клетчатой рубахе, лет тридцати.
Спросив у служивого, почему отменили маршруты в сторону родной деревни, и не получив вразумительного ответа, я развернулся и вышел. Откуда шкиперу знать, почему отменили местные рейсы двадцать лет назад…
Обратный путь, вверх по течению, занял больше времени. Всего, туда и обратно, ушло не больше часа. Лодка вновь пристала к берегу.
– Спасибо, ребята! Вы меня сильно выручили…
Я хлопнул себя по груди, ощутив пальцами тяжелую кобуру. Они честно заработали свой литр.
– Всегда рады, товарищ полковник, – сказал рулевой. – Если понадобится – вон я в том доме живу. В пятиэтажке… Первый подъезд, квартира четыре. Спросите Анатолия.
– Пошел я, ребята…
– А это? – показал он на две прозрачные бутылки с белыми головками, сиротливо торчащими в корзине.
– Пора. Меня ждут…
– Нам же не справиться с ними одним.
– Потом как-нибудь забегу, тёзка…
– Тёзка?! Тогда ладно! Ваше слово, товарищ полковник!
Оставив позади новых знакомых, я поднялся по привокзальным ступеням наверх. Мужики по новой снимали мотор. На них можно будет при случае положиться. Они помогут. Ведь не отказали же сейчас. Теперь почти точно известно, для чего Политику понадобился физик. Вывод напрашивался сам собой: физик командовал не только цехом очистки, но и воротами. Через них можно выйти в реку, и при этом тебя никто не станет проверять. В таком случае, Политик – это не просто тварь. Он прокуда, поскольку если из ворот можно выйти, то можно в них же и войти. И через ворота можно возить груз. Почему нет?! Не зря говорят, что власть без злоупотреблений лишена очарования. Но при таком раскладе мне тоже нельзя тянуть время, пока администратор не ожеребился новой идеей. Надо постоянно держать его под прицелом. Тогда у него не хватит времени. Он вынужден будет торопиться.
"Нельзя быть пластилиновым, – любил повторять профессор Перельман. – Боевой жеребец по-боевому настроен…" Профессор имел звание полковника и тридцать лет выслуги. Он выковыривал националистов из закарпатских схронов. Прости, господи, покойную душу. Учитель был точен в суждениях.
Я сел на ту же лавку, достал из кармана мобильник и краткий список телефонных абонентов. Это были все должностные лица области. За губернатором значилось сразу несколько номеров, в том числе один сотовый. Он-то мне и нужен. Политик наверняка не расстается с игрушкой ни днем, ни ночью. Привык держать пальцы на пульсе событий. Это хорошо: твой секретарь в таком случае не станет для меня помехой, а мой голос можно легко спутать с голосом Тюменцева. Я уже слышал его характерный медвежий рык.
– Да! – тявкнул губернатор. – Кто говорит?!
– Тюменцев беспокоит, – ответил я бодрым голосом.
– Что у тебя, говори!
– Я насчет Лешего опять. Вы говорите, что это агент, но тогда надо подключить ФСБ. Чо они там сидят, жопу мнут. Это их дело – шпионов ловить, потому что для нас – это все равно, что настоящего лешего поймать в лесу…
– Вот и поймайте мне его!
Губернатор перешел на крик. Возможно, он даже выпучил от вдохновения глаза, и они налились кровью.
– Что тебе для этого нужно?! – продолжал он. – Флот поднять?! Вертолетную группу?! Поднимем!
Он блефовал. Ничего, кроме МВД, Политик лично не мог использовать. Даже милицейские подразделения – и то с большими оговорками.
– Что! Ну! Говори! Не можешь, так и скажи! Мне некогда! По сотовому больше не звони…
Связь прервалась. Я сразу же повторил вызов.
– Слушаю, Безгодов, – вновь рыкнул скороговоркой Политик.
– Мы не закончили, – произнес я с расстановкой, понизив голос.
– Кто это? – спросил тот дрогнувшим голосом. Он не узнавал больше голос Тюменцева.
– Кто?! Вас спрашивают…
– Я.
– Но кто ты?!
– Я ржавый гвоздь в твоей попе… – ответил я и отключился. Этого достаточно.
Теперь до Безгодова дошло, что оба раза звонил не Тюменцев. Сейчас он связался с ним и взахлеб обсуждает проблему: "Терроризм! Прошу защитить от телефонного хулиганства! Не можете поймать одного-единственного Лешего!"
"Евгений Васильевич, я все для вас готов сделать, – впрок обещает Тюменцев и предлагает поставить в известность ФСБ. – Это ведь все-таки организация! У них сборник рецептов по борьбе с терроризмом…"
Я закурил и подумал: что бы такое еще натворить для пущей важности. Я встал и отправился на стоянку автомобилей. Казалось, прошла целая вечность, как я покинул Моряковку. Автомашина не должна стоять без действия. За нее заплачено. Поэтому вперед – ко вчерашнему дню! Может, даже ребят застать удастся у пивнушки.
Выехав с площадки, я повернул на Миллионную, а оттуда прямиком на мост через реку. Мысли, как и взгляд, по-прежнему скакали с пятого на десятое… "Не делайте из ребенка кумира: когда он вырастет – потребует жертв". Это о Политике. Теперь он вырос и требует для себя… "Совершенно расковались! Просто хочется рвать и метать!" – кричит Политик, в беспомощности бегая по просторному кабинету.
Это хорошо, когда преступник рвет и мечет. Еще лучше, когда он мечет икру. Нет прекрасней рыбной ловли во время икромета, хотя это и запрещено законом. Я включил приемник: "… в селе Моряковка, например, сгорел дотла дом. Спасти его не удалось. Причина пожара – собственная нерадивость хозяев. В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск… В управлении внутренних дел имеется все необходимое для борьбы с преступным элементом, в том числе служебно-розыскные собаки. Эти животные подготовлены и хорошо себя зарекомендовали. Они способны думать, размышлять и мыслить…"
Он так и сказал, отчего я чуть не выпал из машины: думать, размышлять и мыслить! Именно так! Какой могучий вывод…
"Благодарю слушателей за внимание, – сказал женский голос, – а также исполняющего обязанности начальника областного УВД подполковника Тюменцева, любезно согласившегося дать нам интервью о состоянии преступности и пожарной безопасности в нашем регионе…"
– Я прибавил оборотов. Слова Тюменцев звенели у меня в голове… сгорел дотла дом… В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск…
Машина проскочила мост, минула ошалевших гаишников и, засвистев шинами, повернула направо. Следом никто в погоню не кинулся – милицейская фуражка действовала отрезвляюще.
Наконец-то между сосен показалась Моряковка. В клубах пыли я повернул на перекрестке к дому. Сердце сжалось от тоски и безысходности: от прежнего дома осталась лишь печь со странной высокой кирпичной трубой. Печь осуждающе белела на фоне черных обломков. От пожарища все еще тянулся местами дымок. В городьбе вместо дома зиял теперь широкий и страшный проем.
Я вышел из машины, не выключая мотора. Тюменцев, давая интервью, имел ввиду дом моей матери. Ему безразлична хозяйка, как безразличен и сын. Но мать жила одна. Он считал, что в огне погибли двое. Почему? Неужели мать погибла так страшно, в огненном смерче? Ночью. Сонная. Она ничего не понимала. Может быть, она потеряла сознание и не мучилась. А если нет? Она металась в замкнутом пространстве, и никто не пришел ей на помощь. Дом сгорел после того, как я покинул Моряковку.
Вернувшись к машине, я переехал на соседнюю улицу к тетке Матрене. На встречу мне выбежала собака, материн Тузик с опаленной шерстью на морде. Собака расстроено виляла хвостом, нюхала брюки и фыркала.
– Толенька-аа!..
Открылись воротца. Мать выбежала в шерстяных носках на улицу и обняла меня. – Сожгли меня, Толенька…
Не плачь, мама, – пытался я успокоить ее. – Дом новый купим или срубим… Дом – дело наживное. Главное, ты жива…
– Жива? – она вздрогнула. – Какой мне дом теперь! Я не могу больше строить. Они подперли дверь и подожгли. Думали, одинокая старуха не выскочит. А я и не спала из-за астмы.
– Как же ты?
– Слышу, щелкает за дверью и шипит, а открыть не могу. Потом пламя к окнам как бросится. Бензином облили. Стены вспыхнули снаружи. Я оделась. Плеснула из бака на себя воды, топор в руки и к рамам. Еле выскочила…
Мать заплакала.
– Садись в машину, – сказал я ей. – Сейчас же уезжаем.
– Да ты что! Куда я с тобой! А здесь Нелюбин обещал… квартиру выделить как сгоревшей…
– Когда?
– Завтра собирался с Рюминым поговорить. Из-за тебя это, сынок. Они думали обоих сжечь, а получилось, что ты уехал. Бог отвел…
– Иванов, выходит, не зря вчера приходил…
– Его я не видела пока что. Вообще никого из милиции не было – одни пожарники. Сказали, милиции делать нечего на пожарах. "Выскочила, – говорят, – и будь рада…"
В воротах показалась тетка Матрена с заплаканным лицом.
– Сидим, плачем вдвоем, – вздохнула она.
– Собирайся, – вновь сказал я, отвернувшись к реке.
– Не поеду… Куда я с тобой. Ты будешь гоняться, а я трястись по ночам. Здесь тем более вся родня у меня.
– А разве я тебе не родня?
– Ты приедешь, навестишь когда. Они – нет…
Мать обернулась, раскинув руки, к тополям, словно призывая их в свидетели: она никуда не поедет, потому что здесь вся ее жизнь.
– Тем более что обещали дать… Завтра… Начальство…
– Оставайся пока. Я в милицию к Иванову.
– Ищут, говорят, какого-то шпиона. Северный хотел, что ли, взорвать. Лешим, говорят, прикидывается и людей с собой в леса заманивает.
– Чушь собачья. Идите домой. Может, заеду…
– Как же ты, сынок? На машине… Потихоньку бы ты. С богом. Как-нибудь…
Она крестила меня со спины. Я успел заметить боковым зрением.
В милицейском пункте, несмотря на поздний час, толпился народ: двое участковых, Молебнов и Богомолов, трое сержантов, один из которых – Гуща. Заметив меня, они вытянулись и отдали честь. Я проскочил мимо, едва ответив на приветствие. Им придется сегодня туго, если надумают меня задерживать. Сегодня я никому не советую.
Иванов говорил по телефону. Увидев меня, он встал и, не прекращая разговора, протянул руку, поздоровался и указал на стул. Я встал у окна. Отсюда виднелась лестничная площадка за приоткрытой дверью. Потолок и стены в кабинете выбелены мелом. Пыли будет много, если здесь начнут стрелять. За пазухой у меня висел "горбатый" – израильский "узи". Ребята внизу, да и сам Иванов, лягут под огнем этого "горбатого" героями. А я стану преступником, изгоем. Но сдаваться я не намерен.
– У вас глаза, словно выцвели после болезни, – вдруг заметил Иванов, опуская наконец трубку.
– Это от антибиотиков…
– Разве такое бывает?
– Вполне. Один негр американский, например, весь вылинял. Даром что знаменитость…
– Да…
Он сел, барабаня пальцами. Я стоял, не поднимая глаз.
– Что? – спросил я.
– Горим, – произнес он. – Женщина, у которой вы ночевали, сгорела.
– Это моя мать. Она жива…
– Знаю, что жива. Сгорел лишь дом. Но что она ваша мать – слышу впервые.
Он не поднимал головы, однако было видно, как бегают у него глаза. Он мог совершить непоправимое. Мой долг – опередить его.
– Даже не думай, – предупредил я его. – Не успеешь все равно. Ляжет вся ваша бригада.
Я вынул из-за пазухи "горбатого" и осторожно, будто тот был хрустальный, положил на подоконник, сняв с предохранителя. Патрон был дослан еще в машине.
– А теперь слушай. И, пожалуйста, не называй меня больше на вы. Я не тот, за кого вы меня здесь приняли. Но я не враг. И сейчас я тебе докажу.