Чачин продолжал наливать. Мы чокались. Все остальное продолжалось в том же духе, пока я не почувствовал, что должен опьянеть. И я "опьянел". Крепкое виски оказалось у товарища, но почему-то он трезвее, а я нет. Откуда взялось виски у безработного? Но лучше об этом не спрашивать. Пусть сам расскажет, если захочет.
Бутылка закончилась, и Чачин почему-то вдруг запросился домой. От Небережной улицы до Некрасова ему топать минут сорок. По дороге без освещения. Смелый пошел народ.
– Провожу! – твердо решил я, поднимаясь на шатких ногах.
– Куда тебе, Толя, – остановил он меня.
– Молчать! – дурачился я. – С кем споришь!.. Я могу даже машину вести с завязанными глазами…
Мне вдруг вспомнилось, что я мент и могу качать здесь права. Только это должно было заставить Чачина согласиться на проводы – темным парком, среди корабельных сосен, где можно остаться без каблуков на выступающих из земли корневищах.
– Но ты не дойдешь назад, – бормотал он. – А у меня спать там негде. Даешь слово, что вернешься?
– Даю, – соглашался я и тут же спрашивал: – А тебе для чего мое согласие? Ты не веришь мне, Лешка?
– Мать твоя будет потом ругаться. Переживать будет…
– Не будет. Я вернусь… Она у меня с пониманием!
И вот мы бредем, качаясь, среди деревьев. Какие, однако, твердые корни у сосен. Казенные подошвы того и гляди отлетят.
Выйдя из парка, мы поднялись по Иштанской улице. Маневрируя между свежими коровьими лепешками на белесом песке, прошли мимо магазина с темными окнами и остановились на перекрестке.
– Ты, давай иди! – учил меня Чачин. – Но только чтобы до дому и нигде не свались. Кажется, в сон тебя клонит.
– Нет! Не клонит! – выпячивал я грудь.
– А я пошел. Иди…
– Нет, провожу… – куражился я. – До дома. Повернем сейчас, и я дальше так и пойду по вашей улице. Понял? А потом сверну к парку. Понял?
Мы простились в ворот его дома, словно уезжая в разные края. Он эмигрировал на Запад, я – на Восток…
– Давай, Толя, иди…
Он вильнул было за дверь, но я продолжал стоять: не стая волков гонится за нами. Можно и подождать. Он с нетерпением взглянул на часы.
– Мне пора, – великодушно согласился я.
– Иди, я посмотрю, как ты пошел…
– Так и пойду…
Я развернулся и, махнув на прощание рукой, зашагал бодрой походкой прочь.
Через секунду я услышал, как позади закрылись ворота. Я обернулся: на крыльце никого не было. Мне оставалось лишь прыгнуть к забору, чтобы не было видно из окон. От забора – назад, к воротам. Здесь я прислушался: во дворе слышалось журчание. Обоссался наш Чачин – вот и торопился, задрав хвост, домой. Но это он мог и по дороге где-нибудь сделать.
Чачин в дом почему-то не торопился.
Из глубины двора вдруг послышался голос: Чачин с кем-то разговаривал. Он говорил, но ему почему-то никто не отвечал, и Чачин замолчал.
– Алло! – послышалось отчетливее, и вновь наступила тишина.
Дружок мой говорил по телефону, хотя я точно знал, что у него нет мобильника. Оказывается, у него в доме телефон. Они теперь у многих стоят после ввода в действие радиорелейной станции. Но не во дворе же у него стоит аппарат. Да и провод телефонный к дому не подходит. Его нельзя не заметить.
Чачин молчал.
– Алё, – вновь услышал я над самым ухом. Чачин бродил по двору с сотовым телефоном. Неплох гусь… – Это я, Лешка из Моряковки. Вы мне дали телефон, чтобы я позвонил! Ну, вот… В общем, я ему сегодня подсыпал, и он будет спать теперь мертвым сном. Точно. Абсолютно. Еле ходит наш генерал… Ну, полковник. Я сразу понял вчера, про кого речь. У нас один только был в деревне из военных. Он самый и есть… Хорошо… Понял… Спасибо…
Справа скрипнула дверь и раздался раздраженный женский голос:
– Лешка, Лешка-а! Эх! Отвернет он тебе голову, как гусю. Вот посмотришь, отвернет. Доиграешься ты с огнем. Думаешь, я не слышала, как ты сейчас говорил? И телефон тебе сунули, чтобы звонить. Зачем ты связался?
– Молчи, мама! Ты не знаешь. Он всю жизнь меня обыгрывал. Он полковник, а я кто?
– Не пил ба-а! – прокричала визгливо тетка Катерина. – Не порол ба-а! И жизнь была ба-а! А так ты себе зарабо-о-ташь! И меня боля не проси, чтобы прятала под подол!.. Сам думай теперь!.. Уйду завтра к Тамаре, а ты живи здесь, как хочешь!
Раздался громкий сигнал мобильника.
– Да! – крикнул расстроено Чачин. – Да! На улице Набережной, дом номер восемь! Там у них номер висит на углу, а машина стоит у него во дворе! Именно! И заперся изнутри! – И к матери: – Оставь ты меня в покое! Без тебя знаю, что мне делать и чем заниматься, училка проклятая…
Скандал набирал обороты; в любой момент из ворот мог выскочить Чачин либо его мамаша. Я быстро отошел вдоль забора в глубь улицы, часто оглядываясь, не отворились ли ворота.
"Чачин. Милый мой дружочек. Да ты, оказывается, подколодный змей. Тебя в чащобе лесной не видно было, но ты там всегда был. Ты все время там лежал под упавшим деревом и только ждал, чтобы насмерть укусить… Ты уже меня тяпнул своим кривым ядовитым зубом… Я тебе его выбью вместе челюстью и остатками мозга. Он тебе все равно теперь не нужен…"
На всех прах я пролетел парком, держа палец на спусковом крючке. "ТТ" лежал в кармане с передернутым затвором. Нужно лишь снять с предохранителя – и заказывай отпевание. Дорогой никто не встретился: у народа здесь давно отпала мода слоняться темными улицами. В парке не горело ни одной лампочки. Окна сельской администрации (бывший поссовет) были также темны. За окнами милицейского пункта стояла все та же кромешная тьма. Не стоит беспокоить Иванова по пустякам. В любом случае происшествие касается только меня – мне и разбираться. Пусть отдыхает Иванов. Потом расскажу ему об услышанном. Чачин – сука, предатель…
На стук в дверь открыла тетка Матрена. Она заметно нервничала: никому не понравится скакать с кровати в первом часу ночи, в то время как по всей округе рыщут шайки головорезов. Ведь подперли же Аннушку…
Ничего. Пусть не ругается. Кожемякин ляжет спать во дворе, в машине, чтобы им обеим было спокойнее. Так и договорились.
Дверь передо мной закрылась. Я остался один. Сон не шел в голову: днем выспался, еще в городе. Не до сна, если на твоих глазах передают секретные депеши. В городе, возможно, уже снаряжается бригада. В запасе оставалось не так много времени: с учетом расстояния до города гости должны пожаловать примерно через час, максимум – полтора, потому что завтра, они догадываются, объект может вновь исчезнуть – ищи ветра в поле. Их "дятел" сделал "наколку" – значит, надо спешить. И уже летят вольные каменщики, собранные по тревоге, на ловлю зверя. Это им даже нравится, поскольку они – команда, где действуют законы, построенные на крови…
В контейнере томилась от бездействия портативная снайперская винтовка, совмещаемая с прибором ночного видения. Оставалось надеяться, что и винтовка, и прицел, и прибор пристреляны на стенде: лишние выстрелы здесь никому не нужны.
Я открыл контейнер и, отодвинув одну из вертикальных полок, принялся вынимать из плотных гнезд узлы оружия. Несколько движений, и винтовка собрана: ствол, приклад, затвор, магазин с длинными патронами. Прицел с оптикой и прибором и, наконец, мощный, похожий на огрызок трубы, глушитель. Приличная получилась дубинка. Ею издали хлестать сподручнее. Во дворе она неудобна. Здесь хорош был бы "ТТ" с глушителем, а также "узи", переведенный на стрельбу одиночными, и тоже с глушителем, чтобы не пугать старух.
Я вышел в огород. Темная безлунная ночь овладела округой. Солнце взойдет в пять часов, а до этого будет долго лежать над лесом заря вполнакала. Совсем недавно здесь стояли белые ночи. Теперь они прошли.
На соседней улице, за двумя огородами, сиротливо белела высокая печь сгоревшего материнского дома. Там же, в стороне от пожарища, темнела баня – пожарным удалось ее отстоять.
Мундир поблескивал пуговицами, поэтому пришлось переодеваться. В тонком спортивном костюме, сетке от комаров и черной куртке я вновь вышел в огород. Надо было закрыть ворота, чтобы никто из посторонних не мог проникнуть внутрь. Вдруг я усну. Возвратившись, я запер огородные ворота изнутри на задвижку. На поленице лежала деревянная лестница. Поставив ее к стене летнего домика, я поднялся на крышу, отошел по ее отлогой поверхности к краю. До земли оставалось не более двух метров, однако прыгать не стал. Ни к чему нам эта эквилибристика. Сложил оружие у края и опустился вниз на вытянутых руках. Затем снял с крыши оружие.
Густым малинником двинулся вдоль городьбы к своему огороду, перешагнул через трухлявые жерди и двинулся дальше. Пожарище. Запах горелого дерева. К нему не примешивался запах горелой человечины. Это радовало меня безмерно. Мать была жива. Был жив ее пес Тузик женского пола. Другой скотины она по старости лет не держала.
– Мяу, – раздалось со стороны бани.
– Люська, – зашептал я, подойдя ближе. – Кис, кис, кис…
Животное ткнулось шершавой мордочкой в ноги. Я наклонился и погладил кошку. Непривычно твердая шерсть цеплялась за пальцы.
– Обгорела ты, Люська… Иди ко мне.
– Мяу…
В бане пахло вениками и мылом. Недавно я здесь парился. Дом тетки Матрены едва виднелся из-за малинника. Плохая позиция для обороны. Зато на стене в предбаннике висели нетронутыми материн халат, полотенце, старая фуфайка и клеенка. Я собрал весь этот скарб и, забравшись наверх, под крышу, принялся "вить" гнездо: расстелил клеенку, халат и свернутую валиком фуфайку. Полотенце положил рядом – на случай, если окончательно доймут комары.
Кошка жалобно мяукнула внизу. Пришлось спускаться за ней: не даст покоя и будет стоять над душой. Наконец я улегся. Люська терлась о мою голову, мурлыча. "Люська, – подумал я горестно, – тебе и заботы нет, что у хозяйки дом сгорел…" Люська взглянула на меня маслянистыми темными глазами и отвернулась. Свернувшись в комок, она умиротворенно пела, впуская когти передних лап в хозяйкин халат.
Положив винтовку на фуфайку, я стал разглядывать окрестности в прицел: Матренин дом, соседские дома, часть улицы, столбы, черемуху по углам, – все видно как на ладони. Ничто не напоминает о присутствии вблизи хоть какой-нибудь живности. Все тихо и спокойно. Даже собаки не лают.
Часы показывали третий час. Наступало время убийств, краж и поджогов. Человек ничего не слышит, окончательно разомлев к утру в любимой постели. Преступный элемент помнит об этом с давних времен, передавая из поколения в поколение накопленный опыт.
Я продолжал наблюдать за Матрениным домом, изредка припадая к оптике. Глаза надо беречь от усталости, иначе может померещиться что угодно. Я их не напрягал: собаки все равно залают, почуяв чужого. Однако на меня они тоже почему-то не лаяли, хотя вокруг, чуть не в каждом дворе, сидят на привязи и бегают на воле не одна пара.
Прошел еще час. Веки начинали слипаться. Нет ничего страшнее, чем спать под шорох спичек в чужих руках. Огромным усилием воли я размыкал глаза и осматривался. Однако вскоре опять просыпался, пугаясь от мысли, что вновь дремал – с открытыми глазами. Дремать нельзя, потому что на рассвете надо незаметно сняться и уйти. Никем не замеченным… Никем не…
Зуммер мобильника мгновенно вывел из оцепенения. Он словно удар весла по мокрой заднице. Я забыл его отключить, и теперь он гудел на всю округу. Около теткиного дома было по-прежнему пусто. Палец быстро нажал нужную кнопку.
– Спишь? – услышал я женский голос. Какая-то дура ошиблась номером и могла испортить всю кашу. Палец быстро отключил абонента, однако через секунду вызов повторился.
– Спать, между прочим, вредно, когда ты в гнезде кукушки.
"Видит она меня, что ли?" – содрогнулся я, шаря глазами по кустам.
– Не верти башкой, – тихо сказала она. – Тебя заметно.
– Кто ты?
– Я твой напарник…
– Но его убили…
– Потом расскажу. Выйду к тебе по прямой от перекрестка. Оглянись назад и посмотри. Видишь меня?
За столбом посредине улицы мутнела в темноте чья-то фигура. Фигура едва заметно махнула мне рукой.
– Вижу, – подтвердил я. – Но я не знаю тебя и не могу тебе верить, тетка?
– Верить ты не можешь, а вот надеяться просто обязан. Тебе привет от полковника Перельмана.
– Старик еще жив?
– Он так жив, как дай бог каждому. Борьба с послевоенным национализмом пошла ему на пользу…
– Иди, – милостиво согласился я, – но не делай быстрых движений, Маруся.
– Меня зовут Надеждой.
– Наденька? Это хорошо. Иди ко мне, Надя. Если тебя не купили, будешь жить и размножаться.
– Не груби женщине, Толя…
Сердце у меня трепетало: оказывается, меня даже знают по имени. Я лежал как на ладони. С помощью простенького гранатомета наблюдательный пункт превратится в щепки.
От столба отделилась фигура стройной женщины. На ней был брючной костюм. Скорее всего, это была одежда спецназовца. Оптика сильно приближала. Фигура казалась стоящей рядом, освещенная со всех сторон необычайно ярким лунным светом. Перекрестье прицела упиралось в середину лба. Если слегка нажать на спусковой крючок, то на лбу должно засветиться красное лазерное пятнышко. Я так и сделал. Женщина погрозила издали пальцем, и я убрал фалангу с крючка. Жизнь у человека одна. Нельзя ею рисковать, даже если это чужая жизнь. Рискуйте собственной. Ставьте ее на карту или продавайте за понюх табака.
Она остановилась у обгоревшего тополя. Возможно, она лишь наводчица, корректировщик. Она хитра: шаг в сторону, и пуля будет для нее не страшна за громадным и сырым стволом. В нем застрянет и не такая болванка.
– Еле тебя нашла, – щебетала дама. – Неделю кручусь, и все без толку, пока случай не помог. – Она указала рукой на головни…
– Где ты остановилась?
– У местного попа…
Я замер, прислушиваясь: за бугром, на соседней улице, двигался автомобиль. Электрический свет прыгал по огородам. Напарница быстро приблизилась и уже ухватилась за край сруба. Я не шевельнул пальцем. Через секунду она улеглась рядом, дыша мне в грудь. В руках у нее был израильский автомат.
Сеанс телефонной связи закончился, мы спрятали мобильники. Кошка недовольно открыла глаза. Я сгреб ее за шиворот и посадил у карниза.
Автомашина приближалась. Вот она выехала и остановилась на бугре, сразу потушив фары. Это был джип, внедорожник.
Напарница замерла. Почему-то я уже верил ей. Выходит, моя беготня по вагонам и все остальное – мартышкин труд. На кого же тогда я в вагоне наткнулся?
– Кстати, цела ли моя косметичка? – зашептала соседка, касаясь моих колен упругими бедрами. Господи, в такой момент ее интересовала пустяковая вещь.
– Цела, – пробурчал я недовольно, косясь в прицел.
Господа на бугре между тем, опустив стекло, нехотя жестикулировали в салоне. Пассажир показал в мою сторону пальцем, и водитель в ответ кивнул. Затем стекло поднялось до конца, оба субъекта вышли из машины, после чего громко квакнула сигнализация. Оба субъекта уверенно двигались в нашу сторону. Возле пожарища они остановились, затем, лавируя между обугленными досками и бревнами, приблизились к огороду.
– Приятно? – спросил один. – Смотреть на дело рук своих?
Наверно, он любил эту фразу и казался себе суперменом.
– Если честно, то не очень… – ответил другой.
– Идешь туда. Закладываешь термичку сроком на пять минут, подпираешь двери и возвращаешься. Короче, делаешь все так же, как и в прошлый раз. Усек?
– Скоро здесь не останется домов, – недовольно проговорил другой.
– Не твое дело. Термички должны быть расположены по всему периметру. На этот раз мы с ним покончим. Шеф будет доволен…
– Кто он? Можешь ты наконец сказать?
– Политик – вот кто. Иди и сделай для него это, чтобы не пришлось переделывать в третий раз. Скоро рассвет, а нам еще надо успеть вернуться.
Распоряжался старший по возрасту. Молодому приходилось исполнять чужие прихоти. Он ничего уже не мог поделать. Он подписался на облигацию займа, и жизнь у него после этого стала как сплошной заём. В руках он нес темную сумку с широкими ремнями.
Его покровитель остался на месте, тыча кнопки мобильника.
– Все нормально, – наконец произнес он, глядя в мою сторону. – Стоим на месте. Молодой пошел и сейчас повторит задание. Он исправит ошибку, Политик. Я лично контролирую.
До меня дошло: в огороде стоял не рядовой бандюган. Первым на мушку следовало брать именно его. Я показал в его сторону пальцем и ткнул в грудь даме. Та согласно кивнула и прицелилась из "узи". Шума будет много. Я положил ей руку на прицельную рамку, затем поднес палец к своим губам. Она опять кивнула. Выстрел из винтовки оказался беззвучным и почти без отдачи. Тупой кусок металла, безжалостно проскочив сквозь упрямый мозг, вошел в землю в чужом огороде. Руководитель операции, недавно говоривший по телефону, упал навзничь в крапиву. У него мелко тряслись ноги. Через секунду он затих.
Мы развернулись в другую сторону: фигура "брандмейстера" замерла в картофельной ботве у противоположной изгороди. Сейчас он перешагнет жерди и через минуту будет у цели. Дом тетки Матрены запылает, как свечка. Я коротко прицелился и положил любителя острых ощущений в картофельную ботву. Он и осознать не успел, что убит.
Поначалу я не думал его убивать, собираясь расспросить о людях, пославших его. Но его шеф проболтался раньше времени.
У меня слегка дрожали колени.
– Что с тобой, полковник? – прошептала напарница.
– Я впервые убил человека…
– Двоих…
– Я всю жизнь собирал информацию…
– Может, ты заплачешь? – проговорила она. – Это же мафия, Толик. Наркокартель, а ты кукситься вздумал.
– Откуда тебе известно?
– Я же не вчера сюда приехала…
Она не переживала о случившемся. Лежала спокойно, сосредоточенно глядя на восток. На горизонте, под бесконечной темной полосой, моргал крошечными огнями далекий город. Вероятно, напарницу можно было обнять за плечи, талию или чуть ниже, но я воздержался. Вдруг она неправильно поймет.
– Пора, – встрепенулся я. – До утра осталось совсем ничего. Надо избавиться от трупов.
Она согласилась одними глазами, мигнув обоими враз. Мы опустились вниз. Я подошел к убитому, нагнулся и обшарил карманы. Вынул ключи зажигания. В нагрудном кармане лежал тяжелый "магнум" – револьвер с длинным стволом пятидесятого калибра. Их совсем недавно стали выпускают в штатах – по тысяче баксов за штуку…
Рискуя провалиться в подполье сквозь обгоревшие половицы, мы вышли с пожарища на улицу. С ключами в руках я подошел к машине, сел в нее и запустил двигатель. Спустившись с пригорка, остановился возле поваленного забора, открыл заднюю дверь.
Вдвоем мы подошли к первому и, ухватившись за конечности, подтащили к машине и кинули в багажное отделении. Кинули – слишком громко сказано. Труп оказался невыразимо тяжел. Не дамское дело – покойников таскать, но женщина молчала. За вторым я отправился один. Взвалил на плечи труп и, спотыкаясь в ботве, двинулся назад. Превосходная позиция для стрельбы по мне. Меня же потом и обвинят в убийстве, коли пытался скрыть следы преступления. Наверняка на моей одежде обнаружат кровь. Тем не менее, напарница стояла около машины, ни малейшим движением не высказывая намерений сдвинуться хотя бы с места. Ей это было не нужно.