- Нет, Валюша, вы ошибаетесь. Тайна, если ее знают двое, - он обвел глазами безмолвствующих своих парней, - уже не тайна. Вы не сможете отрицать этого доказательства, - он подбросил на ладони "сигареты", - а мы тоже теперь причастны… Гм. Так что н выход будем искать вместе. Предложение такое: паши тридцать процентов с каждого слитка. А у вас никаких забот с поиском покупателей. Ну, и меры безопасности за нами. Об этом мы уже говорили.
"Тебе дай, Битюцкому дай, еще кто-нибудь заявится, - раздумывала Валентина. - Ползавода на вас, паразитов, утащить надо. Да Семен как узнает, прибьет! Ты что, скажет, целую свору в свой дом привела. Только-только от милиции дух перевели, теперь эти… С другой стороны, карты перед Михаилом Борисовичем - чтоб ему в аду на самой горячей сковородке вертеться! - раскрыты, держит он нас с Анатолием и Семеном за самое яблочко. Совсем маленький звоночек в органы… А звоночек этот может Битюцкого и миновать, как еще повернется дело… Третью часть, конечно, жалко, она бы и самим, эта третья часть, не помешала, но где гарантия, что Анатолий не вляпается при продаже "сигарет" и в следующий раз? Да, чего доброго, и похуже. Согласиться, что ли? И в самом деле, на простых грабителей компания эта не похожа. Жулики, конечно, вымогатели, но и дело предлагают…"
- Тридцать процентов - это грабеж среди бела дня, - сказала Валентина. - И откуда я буду знать цену, по которой вы станете сбывать наше золото?
"Ты действительно не будешь знать, - мысленно ответил ей Гонтарь. - Наше дело заполучить тебя с твоими слитками добровольно, а уж там…"
- Вы разве все еще сомневаетесь в нашей порядочности, Валюша? - Гонтарь скорчил обиженную мину. - Свои семьдесят процентов вы будете иметь, контролировать это легко. А ниже тридцати в свою пользу - я не согласен: сбыт - дело не менее рисковое, чем… - он сморщил лоб. - Ну, чем вам, на заводе.
Валентина глянула на Анатолия: ну что сидишь букой? Скажи что-нибудь! Рябченко, одетый в зеленую форменную рубашку, лишь повел плечом - делай как знаешь. Главное, пусть они отсюда убираются поскорее.
- Вот что, Михаил Борисович, - голос Долматовой окреп, заметно ожесточился. - Охотники до наших слитков и другие есть…
- Интересно, - вставил Гонтарь, прищуренные его глаза насторожились.
- Тому отдай третью часть, вам… Жирно будет. Нам самим ничего не остается.
- А кто же этот "охотник", Валюша? - Гонтарь строгим взглядом велел Бобу: слушай, мол, и мотай на ус. Но тот и так был весь внимание.
- Битюцкий. Может, слышали эту фамилию?
Гонтарь заметно изменился в лице, но больше себя ничем не выдал и тут же "проиграл" в голове ситуацию: "Пугает баба своим знакомством с начальником БХСС? Или в самом деле он запустил сюда коготок? В таком случае, надо помочь ему погрузиться по локоток. Ага. Интересно".
- Фамилия эта известная, Валюша. Как же! А вот лично не доводилось встречаться, нет.
- Вот и встретитесь. Потолкуйте, - твердо сказала Валентина, - а потом решим вопрос о процентах. И слитки потом.
Сгребла "сигареты" со стола, сунула в карман халата, встала. Хватит, мол, ребята, воду в ступе толочь. Поговорили.
Проводила всех до ворот, заперла их на засов, постояла на крыльцо, послушала, как отъехала машина новых "друзей". Потом вернулась в дом, брезгливо понюхала прокуренный воздух, оставленный чужими людьми, подошла к дивану, на котором, свесив голову, сидел Анатолий, и, коротко размахнувшись, влепила ему пощечину.
- За трусость тебе! - пояснила срывающимся голосом. И заплакала.
На следующий день, в воскресенье, Валентина и Анатолий отправились с визитом к Сапрыкину. Конечно, Долматова могла снова позвонить Семену по телефону, встретиться с ним на заводе, поговорить, но дело было неотложное, да и частые их свидания могли привлечь внимание. А тут воскресная поездка за город, до Даниловки километров десять, места вокруг поселка грибные, многие горожане ездят сюда на выходные дни.
"Жигули" бесшумно и быстро несли их по гладкому серому шоссе. Придонск виднелся еще в зеркале заднего вида - заводские трубы, дым, белые корпуса домов, а по обе стороны машины уже мелькали рыжие стволы сосен, придорожный кустарник да встречные машины. Воздух в открытые окна врывался свежий, лесной, это резко, контрастно ощущалось после города, и Валентина, откинувшись на сиденье, вдыхала его полной грудью. Сидела она сзади: не любила пристегиваться ремнем безопасности на переднем сиденье, здесь чувствуешь себя свободным, да и ехать более комфортно. Анатолий вел "Жигули" аккуратно, умело, зря не рисковал при обгонах, она всегда чувствовала себя с ним спокойно. Права водителя он получал в армии, армейская выучка сказывалась - шофером Рябченко был дисциплинированным.
"Вот еще посмелее бы ты у меня, прапорщик, был", - подумала Валентина с прорвавшейся вдруг неприязнью и сама удивилась этому - раньше за собой такого не замечала. Но она загасила это новое по отношению к мужу чувство, решила, что мысли такие пришли к ней лишь после вчерашнего разговора с Михаилом Борисовичем и его командой и что особо винить Анатолия она не вцраве. Семен тоже привел за собой "хвоста", милицию, - значит, они оба что-то не предусмотрели, о чем-то не подумали своевременно и теперь расплачиваются. Ясно, что бдительность их притупилась, что они "наследили". Был бы Криу-шин…
Подумав об Эдьке, Валентина невольно вздохнула, тут же увидела а зеркале глаза Анатолия. Он молча спрашивал ее: о чем думаешь, что переживаешь? Но говорить Валентине было нечего да и незачем. Откровенничать с мужем о Криушине? С его-то ревностью! А вспомнить о том, что Эдька был не только хорошим любовником, но, главное, надежным и изворотливым компаньоном, повод есть. С ним бы они не вляпались, с ним бы они тихонько процветали по-прежнему.
Валентина мысленно перенеслась в середину восьмидесятых годов, когда их "фирма" сделала первые шаги.
Она с год, наверное, работала уже заведующей заводским изолятором брака. Из мастеров ушла - хлопотно больно, нервно. И все ругают: начальники - за план, рабочие - за низкие заработки. Ну их всех, в ЗИБе спокойно. Должность эту присмотрела она себе сама, слышала, что не каждого туда поставят: большие материальные ценности, золото, большая ответственность. Бывшая начальница ЗИБа ушла на пенсию, искали надежного, проверенного человека, члена партии. Долматова подошла по всем, как говорится, параметрам, то есть анкетным данным, приняла изолятор. И первый год работы на новом месте прошел у нее в строгости: сама даже и думать о чем-то таком не смела и те, кто был рядом с нею, вели себя так же. По заводу прошел слух: мол, Долматова - кремень-баба, честнее ее во всем городе не сыскать, с таких пример надо брать. Репутация эта за ней закрепилась, на заводской Доске почета появилась фотография. И жила бы она, наверное, в почете и славе по сей день. Если бы не появился Криушин.
А появился он вроде бы случайно. Был электриком, захаживал по специальному допуску и в их изолятор, иногда они, женщины, и сами звали его на помощь: то лампочка перегорит, то сигнализация откажет. Скоро Криушин стал у них своим человеком.
Памятный тот разговор состоялся у них месяца через четыре после знакомства. Она вызвала его сменить плафон на стене - грузчики случайно зацепили ящиком, разбили - Эдька скоро пришел, плафон заменил, но не уходил почему-то, медлил. Был как раз перерыв на обед, в изоляторе они остались вдвоем, и Валентина торопила электрика - девки очередь в столовой заняли, надо идти. А Криушин завел странную какую-то беседу. Завздыхал, стоя у дверного проема:
- Такая богатая невеста, Валентина, а живешь одна. Это противоестественно и вредно для цветущего женского организма.
Долматова засмеялась:
- Мне и одного внимания мужчин достаточно.
Эдька прикрыл дверь, решительно подошел к ней - высокий, черноглазый, с мягкой, располагающей улыбкой на чисто выбритом и хорошо пахнущем лице. Обнял ее, и Валентина не противилась.
- Мы можем хорошее дельце с тобой провернуть, Валюш.
Она усмехнулась, высвободилась из его цепких, сильных рук.
- Сразу про дела. Нет бы сказал: люблю тебя, Валентина, жить без тебя не могу!… Какие ж вы, мужики, глупые все. Чтобы заставить женщину что-нибудь делать, надо комплиментов ей наговорить, цветов не одну корзинку подарить. А то сразу: дельце провернуть! Да проворачивай, я-то тут при чем?!
Эдька, поигрывая пассатижами, спокойно и с интересом смотрел на Валентину. Тот факт, что она довольно ровно приняла его ухаживания и даже позволила обнять себя, придал ему уверенности. И он пошел в открытую атаку.
- Приду сегодня, а? И цветов принесу, и комплиментов наговорю. Ты таких и не слышала.
- Да говори тут, чего приходить?
- Нет, обстановка… сама понимаешь. Ящики, детали. Не тот пейзаж.
Валентина колебалась. Эдька ей нравился, разговоры у них всякие были, он и раньше намеки делал - мол, встретиться бы, Валя, а? Но она все тянула, откладывала. Но в этот раз решилась.
- Приходи, - сказала обыденно, хотя кровь ее бурлила в жилах: волновал ее Криушин, очень волновал!
И он явился к ней вечером - в костюме с галстуком, с коньяком и шампанским, с цветами. Поставил все это на стол, прижал ее к себе, теперь уже ничего не опасаясь, и она ответила ему, замирая от сладкого стука сердца. Порыв страсти у обоих был слишком силен, нетерпелив, чтобы ждать ужина, ненужных разговоров, взаимных комплиментов, - все это было уже позади. Он стал раздевать ее…
Потом, натешившись, хорошо поужинав, Эдька изложил Валентине свой план.
- Я возле твоего изолятора давно круги делаю, - говорил он, глядя ей прямо в глаза. - Такие деньги у тебя под ногами, а ты переступаешь через них, будто это палые листья.
- Листочки не мои - государственные. - Валентина потягивала из чашки кофе. - За них, сам знаешь… по одному месту надавать могут.
- Если это самое место подставлять, то конечно надают, - не возражал и Криушин. Он тоже потягивал кофе, не спешил. Разговор завел нешуточный, тут все должно быть основательно, серьезно. - Ты можешь так сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? - спрашивал Криушин.
- То есть?
- Ну, деталей у тебя в изоляторе тьма-тьмущая, посчитать их все невозможно…
- А… - поняла Валентина. - На преступление толкаешь?
- Да никуда я тебя не толкаю, Валюш, - Криушин привлек ее к себе, поцеловал. - Хочу, чтобы и ты хорошо жила, и я. Мы молодые пока, надо бы себя к пенсии обеспечить.
- О-о, далеко смотришь.
Валентина встала, приглушила звук телевизора, вернулась к столу. Разговор этот ее очень занимал, хотя она ожидала другого. Ведь если она правильно поняла, Эдька пришел жениться на ней. И она снова вернула неторопливую их беседу в нужное для себя русло.
- Просто в компаньонки я к тебе не пойду, Криушин, - сказала она твердо. - Мне мужик в доме нужен, хозяин. Одной бабе жить несподручно.
- Одной не надо, ни к чему, - согласился он о нею. Откинувшись на диване, курил, смотрел на Валентину жадно, с наслаждением. Баба что надо - свежа, красавица, дом вон какой имеет. Многие на нее заглядываются, многие к ней клинья подбивали - Криушин это знал, - а предпочла она всем его.
Он взял ее руку, гладил, по-собачьи преданно заглядывал в лицо.
- Я вещички хоть завтра принесу, Валюш. Ты мпе мила, жить с тобою согласен. Но нищенствовать не хочу. Поэтому сразу говорю: как ты насчет листочков?
- Да листочки не проблема, Эдик, - вслух думала Валентина. - Подумает мышка, дырку в мешке найдет, - она хихикнула. - Но из деталей золото еще надо получить.
- Это найдется человек, не волнуйся. В Даниловке, пригороде, есть один мужик, Семеном зовут. Он в этих делах спец.
Не сразу решилась Валентина на этот шаг, но решилась, Криушин перешел к ней жить и каждый день заводил разговор о золоте, рисовал ей радужные перспективы: поездки на юг, покупку машины, хорошей одежды, гарнитуров в дом…
Как она тряслась, когда несла тот, первый, полиэтиленовый мешочек с деталями! Ноги подкашивались, зубы выбивали мелкую дробь, а все, кто шел с ней через проходную, казалось, смотрели на ее слегка оттопырившийся живот. И она явственно уже слышала голос вахтера: "А это что у тебя тут, Долматова? Расстегни-ка пальто…"
Домой она пришла ни жива ни мертва. Но пришла. И через неделю принесла еще мешочек. А потом еще…
А потом, месяца через два, Эдька принес ей пачку денег, небрежно бросил на стол, смотрел на нее с улыбкой.
- Вот. Твоя половина, Валюш. Бери и расходуй. Что душа пожелает, то и покупай.
- А ты… Ты что же… оставил себе? - говорила она, машинально перебирая пачки (господи, она таких денег не то что в руках не держала - не видела даже). И как же это так? Они живут в одном доме, семья… почему он оставил себе деньги?
- Тебе половина, и мне половина, - пропел он на мотив известной песенки. - И Семену за работу дал. Сама понимаешь, спец.
- Не понимаю, Эдик, - она отложила деньги в сторону. - Мы… разве мы…
- Да, Валюш, дальше мы будем жить самостоятельно, - легко сказал Криушин.
- Значит, ты… женился на мне для того… чтобы…
- Ну, ты же сама мне такое условие поставила, - он скривил рот. - Пришлось. А что? Разве тебе было плохо со мной?
Валентина без сил опустилась на стул.
А дело мы продолжим, Валюш. Ты не думай.
- Пошел вон. Кобель! - четко, раздельно сказала Валентина. - Никаких дел я с тобой иметь больше не желаю.
Криушин спокойно поднялся, стал собирать вещи.
- Валентина Васильевна, ты это напрасно, с оскорблениями-то. Я по-человечески с тобой, по-людски. Ну, пожили, поиграли в любовь. Хватит. В ЗАГС я тебя не поведу, не жди. А дело мы продолжим. А откажешься - пожалеешь. Ты у нас с Семеном вот где. - И он сжал сухой жесткий кулак. - Не станешь помогать - в грязь втопчем, со света сживем. Имей это в виду.
Она со страхом смотрела на его быстрые руки, укладывающие пожитки в объемистые сумки. И это тот самый Эдик, который говорил ей все эти месяцы такие хорошие, ласковые, расслабляющие ее волю слова?! Неужели тот самый, которого и она ласкала с нежностью и страстью, отдавая ему весь пыл души и тела?!
Криушин поставил уже сумки у порога, подошел к ней, безмолвно, потрясенно сидящей в углу дивана.
- Ты это, Валюш… Ну не получилась у нас семейная жизнь, не переживай. Ты баба хорошая, я ничего не могу сказать о тебе плохого. Но… не в моем вкусе, что ли. Не знаю. Извини, если можешь. Пока. Я дошел. Месяца два-три передохнем. А потом я зайду к тебе. С деньгами жить веселее. Ты это скоро сама поймешь.
Эдька ушел, аккуратно прикрыв двери, а она сидела оглушенная весь этот день, и все валилось у нее из рук, и кричать хотелось, и ругаться, и выбросить к чертовой матери эти деньги.
Но ничего этого она не сделала, а деньги спрятала, пересчитав. Криушин оставил ей четыре тысячи. Она купила на них два гарнитура - кухонный и в спальню. И еще норковую шапку.
А Криушин пришел к ней в изолятор месяца через три. Как ни в чем не бывало поздоровался, спросил о том о сем и, выбрав момент, поинтересовался:
- Листочки не нападали еще? А то Семен без работы, скучает.
Она тогда не знала, что Сапрыкин у них же, на заводе. Сказала сухо, без эмоций:
- Не нападали еще. Сохнут.
- Ага, понятно, Ты скажи потом… Вызови меня, я лампочку заменю. Или еще что…
- Вызову. Пока. - И Долматова выпроводила его за дверь.
Канитель у них с Криушиным продолжалась еще два года. А потом позвонил Сапрыкин, сказал, что Эдуард велел кланяться - уехал пз Придонска… А сам он на "Электроне", в транспортном цехе, мол, милости прошу…
…В Даниловку они доехали за каких-то двадцать минут. Дом Сапрыкина Анатолий хорошо знал, да и Валентина бывала здесь раза два. Громадный двухэтажный каменный дом серой глыбой торчал посреди улицы, привлекал внимание. Сложен он был затейливо, по особому проекту - и окна старинные, полукруглые, и балкончик, висевший над палисадом, весь в ажурных переплетениях ограждения, и крыша какими-то конусами, башенками, а уж о воротах и калитке и говорить не приходится - само произведение искусства. Словом, и сварщики, и каменщики, постарались. Сапрыкин привозил их из города, хорошо заплатил, дом получился на славу. Правда, сейчас, в тусклом сереньком дне, он смотрелся хуже, чем при солнце, но все равно Валентина любовалась домом, и что-то похожее на зависть шевельнулось в ней. Как бы там ни было, но начало богатства Сапрыкина лежало в ее кладовых, в ее изоляторе брака, это прежде всего благодаря ей Семен смог поставить такую махину, да и Криушин, надо думать, себя не обидел. Она подозревала, что мужики обманывают ее, делятся не всей выручкой, хотя прямых доказательств у нее не было. Тем не менее она однажды сказала о своих сомнениях Криушину, тот поднял ее на смех: мол, ты же не знаешь, как трудно выплавить из твоих отходов золото, это же кустарное производство, много идет брака. С Семеном она побоялась говорить на эту тему, тот мог элементарно обложить ее матом, у него не заржавеет. Но сейчас Валентина снова подумала об этом: у Сапрыкина дом тысяч на восемьдесят, новая "Волга", сам хвастался, что отдал за нее девяносто тысяч, та же обстановка в восьми комнатах… Ладно, что теперь! Гроза вон надвинулась, нужно думать о другом.
Валентина подавила в себе невольный вздох, велела Анатолию остановиться не у самого дома Сапрыкина, пошла вдоль улицы, неприметно поглядывая по сторонам - не много ли зевак? Но улица была пустынна - так, несколько пацанов гоняли с криками футбольный мяч да древний дед сидел на скамеечке у одной из изб-развалюх, в шапке и валенках.
Она вошла во двор, полный гусей и уток, коз (утки с кряканьем возились в небольшом бассейне, полном воды), вздрогнула от грозного рычания пса, остановилась даже, но ее подбодрил голос Семена:
- Не бойся, Валентина, проходи.
Сапрыкин вышел ей навстречу из сарая, вытирал руки. Глаза, его выражали сложные чувства. - и приветливость, и озадаченность - чем вызван этот неожиданный, визит? - и тревогу. Он пригласил ее в дом, сказал, что Мария как раз готовит обед, перекусим, по Валентина отказалась - не до обеда, да и Анатолий там, на улице. Надо поговорить, лучше без свидетелей.
- А, понятно, - мотнул головой Семен.
Он повел ее в гараж, где на просторном бетонном полу (здесь поместилась бы еще одна машина) стояла поддомкраченная "Волга", играл транзистор, а в углу, на. электроплитке, шипел и нервно бился крышкой закипевший чайник.
- О, черт, я и забыл про него! - ахнул Семен. - Воды нагрел, надо мне промыть кой-чего.
Долматова с интересом оглядела гараж - да, размах у Сапрыкина, размах! Танцевать тут можно.
- Здесь, что ли, плавишь? - негромко спросила она.
Он усмехнулся, кивнул:
- Здесь. Только внизу, в подвале. Детишки бегают, да и соседи ничего знать не должны.
- Да, правильно. - Валентина села у стола, смотрела на Семена строго, требовательно. Тот не выдержал этого взгляда, тоже сел напротив нее на скрипучий шаткий табурет.
- Ну, что тянешь-то, Валентина? Что случилось?
- Да чего… - она кашлянула, собралась с мыслями. - Мухи на мед слетаются. То начальника БХСС бог послал, теперь сразу четверо заявились.
- Кто такие?
- Да кто. Некий Михаил Борисович с дружками. Толик "хвоста" привел. Прижали они его, он и раскис. Всех нас выдал. Эти теперь условие: бери в долю. Охрана, мол, и сбыт - наша забота. У вас не получается.