- Па, социализм, который хотели вы, коммунисты, построить, не получился. Это признано теперь всеми. Не знаю, кто в этом виноват, но факт есть факт. Тебя лично я ни в чем не обвиняю, Ты - рядовой коммунист, живешь честно и прямо. Я тобой горжусь, ты не думай… Но на мир смотрю по-другому, не так, как вы с матерью. И прятаться за ваши спины не собираюсь. Ты сам меня воспитывал… вспомни! Нужно быть инициативным, жить по совести, Я так и живу. Мир изменился, изменились идеалы. Нужны другие принципы организации общественной жизни.
- Коммунистические идеалы были и будут притягательными для миллионов людей. В этом ты меня не переубедишь, сынок.
В глазах Сергея сверкнули озорные искры.
- Да я и не собираюсь этого делать, па. Я просто хочу, чтобы мы поняли друг друга и мирно разошлись спать. А насчет "определенных политических и враждебных сил"… Не знаю, может, какая шпана и трется сейчас на площади, но не она задает тон, в этом я убежден. Сила - в идеях, а уж если они овладевают массами…
- Путаница у тебя, сыночек, в голове, - засмеялась Зоя. - Цитируешь всех подряд, сам уже но помнишь, наверное, где это читал. Может, у Ленина, может, у Сталина… А что с тобой на пятом курсе будет? Ума не приложу. Слушался бы ты отца. И вообще, спать пора, мне завтра вставать рано. Пошли-ка! У тебя на завтра какие планы?
- Хотим с Костей на Дон съездить, покупаться, - Сергей поднялся, зевнул. - Дашь машину, па? А то у меня что-то сцепление барахлит, разбирать надо.
Сергей расположенно смотрел на отца, в серых его больших глазах светилось лукавство: споры, мол, спорами, а жизнь продолжается, сейчас каникулы, хочется и отдохнуть, и на твоих "Жигулях" прокатиться, на которых ты учил меня с детства, и я тебя по-прежнему люблю и уважаю. Сынок умел просить и подлизываться, когда это ему было нужно, умел!
Виктор Иванович сказал, что ключи от машины и гаража в серванте, на прежнем месте, но бензина в баке мало, придется постоять в очереди.
- Это мы постоим! - обрадованно сказал Сергей.
Тягостный и, наверное, не очень интересный для него разговор кончился, хотелось спать. Он обнял мать, пошел в свою комнату - высокий, широкоплечий, красивый молодой человек.
Зоя проводила его ласковым взглядом, прикрыла дверь кухни.
- Что же ты о Светлане его не спросил? - негромко напустилась она на мужа. - Все эти политические разговоры ерунда, а вот женится на ней… что будешь делать? Обманула, не стала ждать Сергея из армии, зачем она в нашей семье? Ты об этом подумал?
Виктор Иванович тяжко вздохнул, не ответил ничего, пошел из кухни. Он расстроенно думал о своем. Сын, его плоть и кровь, задал ему сегодня нелегкие вопросы. Но суть была не столько в вопросах, сколько в самом времени, уже надвинувшемся на всех, властно переменившем дух, атмосферу бытия. Нет, никакой растерянности Русанов не чувствовал, но тем не менее им с каждым днем, как, пожалуй, п всеми, овладевало беспокойство - а что же будет с ним самим? с его семьей? с сыном? Вообще, с государством, страной? На память пришло коллективное чекистской письмо президенту страны. В письме - все те же вопросы, озабоченность чекистов нездоровыми политическими событиями, дестабилизацией обстановки, нагнетанием межнациональной напряженности в Союзе, ростом преступности, особенно организованной. Как на духу, Виктор Иванович спросил себя: подумай, вспомни - кривил ли ты когда-нибудь душой перед самим собой, перед людьми и государством? Поступал ли вопреки своим убеждениям, а лишь только по долгу службы? Был ли ты не в ладах со своей совестью?
И ответил себе - вроде бы нет. Не кривил, не поступал, с совестью был в ладах.
Тогда почему так тревожно на душе? Почему родной сын настроен к нему… иронически, что ли? Странное дело, от нынешнего полуночного разговора с Сергеем у него, Русанова-старшего, родилось чувство неуверенности. Показалось вдруг, что сын знает что-то такое, чего не знает он, сорокалетний зрелый человек. Или просто показалось? Сергей живет по законам юношеского максимализма, судит обо всем с крайних позиций, живет со своими сверстниками в очень сложное, противоречивое время, разобраться в котором не под силу и очень образованным людям, не то что студенту-второкурснику. Даже гений не мог бы, наверное, сказать сейчас, что ждет их всех и каждого в отдельности завтра. Увы, так называемые законы вырабатываются в парламентах страны большей частью стихийно, под давлением обстоятельств или политических реалий дня. Тут, понятно, не до догм и ссылок на авторитеты, жизнь часто распоряжается по-своему, ибо необходимо выжить целому обществу, целой стране. И все же он, отец Сергея, обязан говорить сыну и о своем отце-фронтовике, и об отце Зои, активном строителе колхозной деревни, и о собственном долге офицера-чекиста, который он исполнял неукоснительно и творчески. И разве его жизнь, жизнь деда Василия и деда Ивана были сплошь ошибки?! Да, голоса такие раздаются, и Октябрь - детище Ленина- ставят под сомнение, но чьи это голоса - понять нетрудно.
У Виктора Ивановича разболелась голова, он долго ворочался, не мог заснуть, а потом и вовсе тихонько поднялся и вышел на балкон.
Ночь была тихая, темная, безлунная. Громадный, миллионный город спал; высились перед глазами Виктора Ивановича туши разномастных домов, в ночи с трудом угадывались их обычно четкие контуры. Гасли одно за другим бодрствующие еще окна - они стали темны, безмолвны и равнодушны к одинокому полуодетому человеку, зачем-то терзающему себя трудными вопросами.
Глава одиннадцатая
Незваные гости явились к Валентине с Анатолием в ближайшую субботу. Остановился у их дома знакомый уже Рябченко "Москвич", вышли из него трое - Боб, Фриновский, Дюбель. Четвертый, Гонтарь, остался сидеть в машине, поглядывал с переднего сиденья на окна и по обе стороны улицы. Машину Боб поставил так, что из нее была прекрасно видна вся улица и дом Долматовой - смотаться в случае опасности можно в одно мгновение. Но, кажется, все было спокойно.
В дом сначала вошел Басалаев. Стоял в дверях молча, руки держал в карманах черной, с нерусскими буквами куртки, прямо, строго смотрел на Валентину и мелко вздрагивающего Анатолия. Усмехнулся вывернутыми, красными, как у девки, губами, и усмешку эту в точности повторили змейки-усы.
- Ну? - уронил он ленивое, вязкое, - Легавым не настучали?
Пришедший по-прежнему не вынимал руки из карманов куртки, и ни у Валентины, ни у Рябченко не было ни малейшего сомнения в том, что в любую минуту он может выхватить пистолет.
- Да что ты глупости говоришь! - сказала Валентина, с большим усилием унимая дрожь в теле и стараясь говорить спокойно. - Какие легавые?! Мы сами их боимся.
На лице Боба родилось что-то наподобие улыбки. Он переступил с ноги на ногу, подумал.
- Ладно. В таком случае будем знакомиться. Меня можно звать Бобом. Все остальное вам ни к чему. Вас я уже знаю. Валентина Васильевна, да? Муж о вас подробно рассказывал.
"Какая неприятная рожа, - думала Валентина, стремясь в то же время, чтобы и на ее лице было что-то похожее на приветливую улыбку. - С такой только за решеткой сидеть".
Превозмогая слабость в ногах, она поднялась с дивана, подошла к двери, где стояли Фриновский с Дюбелем, сказала ровно:
- Ну, что ж вы стоите? Заходите, коль пришли.
Дюбель с Фриновским тоже молчком стали у порога, поглядывали на Долматову и ее мужа настороженно, враждебно. Фриновский медленно жевал жвачку, жилище Валентины и Анатолия разглядывал с интересом. Дюбель же позевывал, хмурился: все эти дипломатические переговоры ему не нравились, он был человеком действия. Но Гонтарь их строго-настрого проинструктировал - сегодня пальцем никого ее трогать.
- Вы бы прошли, ребята, сели, - предложила Валентина и осуждающе глянула на Анатолия - ну чего пеньком сидишь? Натворил дел - расхлебывай теперь. А Рябченко будто парализовало - ни рукой не мог шевельнуть, ни ногой. Но все же он нашел в себе силы, встал, выставил на середину комнаты стулья. Но язык его прилип к нёбу, так ни слова и не вымолвил.
- Сесть мы еще успеем, - многозначительно усмехнулся Боб, подмигнув Анатолию.
Он по-хозяйски уселся, кивком велел сесть и Дюбелю с Фриновским. Но сел один Фриновский, а Дюбель остался стоять у двери, настороженность в его глазах не пропала.
- Так вот, - продолжал неспешно Басалаев, взявшись гладить-расчесывать пышную, ухоженную бороду. - Вообще-то мы спешим, Валентина Васильевна, заскочили на пару минут. Разговор короткий, деловой. Узнали через вашего супруга, что новая фирма работает… как бы это поточнее выразиться… в рискованных условиях, без надежного прикрытия. И что у нас затруднения со сбытом продукции. Наше знакомство - тому доказательство. А с нашей стороны противоположные проблемы: отсутствие продукции. Потому есть конкретное предложение. Вы продолжаете успешную свою деятельность на заводе, а мы берем вас под свою надежную, гарантированную от случайностей защиту и обеспечиваем своевременный, налаженный сбыт продукции. С этим у нас затруднений не будет. Оплата труда - сдельная, по самому высокому разряду. Сами понимаете, работа высококвалифицированная и в чем-то опасная.
- От кого же это вы собираетесь нас охранять? - удивленно спросила Валентина. Она взяла себя в руки, держалась свободно, просто. Доказательств у этой шпаны никаких нет, а попугать пришли - что ж, пусть попугают, посмотрим, что будет дальше. Ах, Анатолий-Анатолий! Если б не смалодушничал, перетерпел бы… Не убили бы, какой им смысл убивать?!
Басалаев уловил настрой Валентины, тоже решил малость поиграть.
- Ну, мало ли, Валентина Васильевна! Народец вокруг поганый, завистливый, злой. Любит деньги в чужом кармане считать, на нажитое, - он повел рукой, - зарится. Да и милиция, придет, спросит: где взяли? на какие шиши?
- Что "на какие шиши"? - не поняла Валентина.
- Ну, куплено все это. Живете хорошо, с достатком. А я бы сказал - и с избытком. Зачем столько на двоих? Делиться нужно. Правильно говорю, прапорщик? Что воды в рот набрал?
- Говорили уже, - буркнул Рябченко и отвел глаза в сторону.
- Говорили. И друг друга поняли, - в тон ему подхватил Боб. - И я, честно говоря, не понимаю, Валентина Васильевна, чего вы тут из себя строите девственницу? Я же сказал: мы спешим, нам некогда, другие дела ждут. - Басалаев стал раздражаться.
- Так что вы хотите? - вспыхнула и Долматова. - И мало ли чего муж вам наговорил с испугу. Под принуждением человек все что хочешь скажет. И за побои вы еще ответите. А то, что вы у него "сигаретку" видели, еще ни о чем не говорит. Была - продали.
- Это вы напрасно, Валентина Васильевна, - в приоткрытую дверь шагнул Гонтарь - в кожаной фуражечке и замшевой коричневой куртке, в светлых брюках и блескучих лаковых туфлях. Лицо его было благодушно, цвела на нем обаятельная улыбка, и весь Гонтарь являл собою в эти минуты вежливость и обаяние.
- Михаил Борисович, - склонил он голову перед Долматовой и в сторону Рябченко поклонился, но наполовину, как бы отдавая невольную дань этому предмету, принадлежащему истинной хозяйке.
Гонтарь сел, поддернув выглаженные брюки, закинул ногу на ногу, даже фуражечку снял, обнажив лысину, и Валентину это обстоятельство несколько развеселило.
"Ах ты лысый хрен, - тут же подумала она. - А туда же, с парнями рэкетом заниматься. Ну-ну, что дальше петь будешь? Послушаем".
- Боря правильно вам сказал, - спокойно продолжал Гонтарь. - У милиции - профессиональное любопытство к незаконно нажитым состояниям. Даже одного взгляда достаточно, чтобы понять - живете вы на широкую ногу. А насчет доказательств, Валентина Васильевна, как вы тут потребовали… - он мелко, гаденько засмеялся. - Да этих доказательств у нас уже вагон и маленькая тележка. Золото, слиток, парни видели. Сообщник нам известен. Признания вашего супруга слышали четверо, милиции подтвердят. Что еще? Способ хищения? Нас он пока не интересует, я уважаю профессиональную тайну, но… - Гонтарь сделал паузу. - До поры до времени. Условие прежнее: или мы продолжаем работать совместно, или мы отдаем вас в руки советского правосудия. Посчитайте, в каком случае вы потеряете больше.
"Вот сволочи, - зло, лихорадочно думала Валентина. - Жулики несчастные, проходимцы. Навалились на бедную женщину. Сначала милиция, теперь эти. Правда, что один с сошкой, а семеро - с ложкой. Воронье проклятое, и не подавится… Ну ладно, я вас всех проучу. Посмотрим, как вы друг с дружкой поладите. Пугать меня нечего, пуганая сто раз…"
- Вы вот что, уважаемый…
- Михаил Борисович, - вежливо напомнил Гонтарь и снова склонил голову.
- Да, Михаил Борисович, или кто вы на самом деле.
"Умна, - сразу же отметил Гонтарь. - С такой труднее, но интереснее".
- Гадость вы, конечно, можете мне сделать, - продолжала Долматова, сидя напротив Гонтаря, на диване. - Ну, стукнете в милицию, ну, придут они сюда…
- Главное - на завод, Валентина Васильевна,- ласково подсказал Гонтарь. - Как бы вы концы там ни прятали, а сыщики разберутся, я вас в этом уверяю. Это же просто для опытных профессионалов - понять механизм хищения.
- Никакого хищения нет!- чуть повысила голос Валентина. - Это еще доказать нужно. А голословное обвинение есть клевета.
- И карается по закону, согласен!- Гонтарь наслаждался разговором. - Но доводить дело до законных санкций я вовсе не намерен, поверьте мне на слово, Валентина Васильевна! Зачем? Нам просто нужно объединить усилия, слить, так сказать, предприятия. И вы правы, когда говорите о хищениях. Я бы вообще тот факт, что человек берет ему принадлежащее, не трактовал в законе как хищение.
- Не поняла, - Валентина нахмурилась.
- А чего тут не понять, - Гонтарь входил во вкус. - Государственная собственность у нас - общенародная, значит, она принадлежит, в частности, и вам, и мне, и… - он жестом показал на примолкших компаньонов.
Долматова рассмеялась. Весело глянула на мужа, повесившего нос, подбодрила его взглядом.
- А, ну про это мы слыхали… Все, что создано народом… Короче, мужики, потешились и хватит. Скажите спасибо, что в милицию я на вас не заявляю за побои Анатолия. Но справку насчет синяков мы взяли, имейте это в виду. Мотайте отсюда.
Она встала, вытянула руку к двери, ждала. В глазах ее были решительность и гнев.
- Так-так, - вздохнул Гонтарь и надел фуражечку. - Тетя идет на абордаж, как говорят на флоте. Пугает и проявляет характерец. Это хорошо. Это развязывает мне руки. Жаль. Я - за мирное урегулирование проблемы слияния предприятий. А приходится применять силу. Жаль.
Гонтарь больше не шевельнулся и не подал никаких знаков, но Басалаев тут же встал, сдернул Рябченко с дивана, заломил ему руки, а Дюбель накинул ему на шею петлю-удавку. Фриновский подошел к Валентине, готовый уже в следующую секунду проделать с ней то же.
- Главное, Валентина Васильевна, никто ничего не услышит, - бесстрастно проговорил Гонтарь. - И выйдем мы так, что никто нас не увидит. Мы же подумали обо всем.
Долматова побледнела.
- Врешь! Соседи видели, машину вашу видели!
- Машина была и уехала… - усмехнулся Гонтарь. - Посмотри в окно: нет ее. А мало ли машин тут ездит. А грубить не надо, мы ведь в цивилизованном мире живем… Гена, попроси Анатолия сказать что-нибудь. Что-то он все молчит, молчит. Сговор супружеский, это нехорошо.
Дюбель с размаху саданул Рябченко кулаком в живот. Потом сверху, по шее, сцепленными ладонями.
Анатолий охнул, упал на колени, взвыл:
- Валя, прошу тебя!… Сделай, что они хотят. Я же им все рассказал, чего теперь?! Они убьют нас! Это же нелюди1
- Мы как раз люди, - Гонтарь качал ногой. - А вы ведете себя некрасиво. Вам предлагается хорошая, выгодная сделка, часть ваших проблем мы добровольно берем на себя… Гена!
Дюбель снова саданул Анатолия. У того пошла из носа кровь.
- Пусти его, изверг! - закричала вне себя Валентина.
Она рванулась к мужу, но дорогу ей преградил Фриновский. "Но! Но! - как на лошадь покрикивал он. - Куда?"
- Пусти ее, Олежек, - разрешил Гонтарь. - Волю женщины нужно выполнять.
Долматова подбежала к Анатолию, подняла его с колен, повела к раковине на кухне. Тот плескался холодной водой, фыркал перепуганное, отчаянное:
- Дура!… Я же тебе сказал: с ними лучше не связываться. Отдай им, чего просят!… Еще принесешь!
Валентина и сама теперь перепугалась не на шутку.
"Вот бандюги, - думала она, вытирая Анатолию лицо махровым полотенцем. - Правда, удавят ни за что… Отдать, что ли, те пять слитков, что в серванте? Да пусть катятся. Жлобье! "Совместное предприятие"! Ха! Где это видано, чтобы вот так, силком… Гад лысый!"
Они вернулись в комнату; Валентина на глазах у всех рывком распахнула дверцы высокого, забитого дорогой посудой серванта, открыла одну из ваз, нащупала "сигареты". Резко же, с подчеркнутой решительностью, бросила слитки на круглый, стоявший посреди комнаты стол, едва сдержалась, чтобы не сказать: "Подавитесь!"
- Вот! Берите! И - мотайте отсюда. Чтоб я вас больше у себя не видела.
Гонтарь взял "сигареты", повертел в пальцах, удовлетворенно покивал. Вздохнул притворно:
- Неправильно вы меня поняли, Валентина Васильевна. Мы не грабители и насильно забирать у вас ничего не будем. Я же сказал: желаем сотрудничать. Помогать. Оберегать вас от неприятностей.
- То есть ты хочешь, чтобы я обеспечивала… всю вашу компанию? Рисковала теперь еще больше?
"Ах, хороша баба, хороша! - Гонтарь откровенно любовался разгневанной, взъерошенной Долматовой. Лицо ее раскраснелось, глаза сверкали, жесты были пластичными, точными, они красочно дополняли слова этой женщины. - Страсти у нее через край. С такой в постели не соскучишься, это уж как пить дать!…"
- Валентина Васильевна, нам лучше сохранить наши отношения, - Гонтарь нисколько не повысил голоса, и во взгляде его ничего не изменилось - та же ласка и расположенность. - На "ты" мы с вами не переходили, а я все же постарше вас… Гм. Мне это мешает, честное слово! Я привык с людьми договариваться культурно, решать все миром, согласием, а ваш довольно упрямый характер… Ну да ладно, не будем углубляться, у каждого из нас есть свои недостатки. Давайте вернемся к делу. Да вы сядьте, сядьте. И вообще, чайку бы, а? Посидим, как говорится, рядком, поговорим ладком.
- В другой раз! - отрезала Валентина.
- Ну, в другой так в другой, - не стал настаивать Гонтарь. - Со временем. Когда вы успокоитесь и поймете, что я вам с Анатолием и Сапрыкиным желаю добра. Вам с нами легче будет, поймите! За грубость - вынужденную, я это хочу подчеркнуть! - Гонтарь поднял палец вверх, - я извиняюсь от всех нас. Но вы сами виноваты.
- Ага, виноваты! - Долматова дернула плечами. - Вошли в дом, стали бить мужа, требовать золото… Виноваты!… Да за такую вину знаете что бывает!…
"Ничего, ничего, - рассуждал Гонтарь сам с собой. - Пар из нее выходит, а женщина она разумная. Я даю ей время обдумать ситуацию, и она ее обдумывает. А муж ей, конечно, тюха достался. Другой бы или тогда, в лесу, промолчал, пли теперь скулить по-щенячьи не стал. Ну да это их дело, разберутся".
Спросив разрешения закурить, Гонтарь продолжал медленное словесное наступление:
- Валюта, я вас хорошо понимаю и еще раз прошу прощения. Но не стоит помнить обиды, они мешают человеческому общению. Даже более того. Конфронтация мешает, очень мешает. А нам нужно искать выход.
- Да при чем тут вы?! - изумилась Долматова. - Я должна выход искать, а не "мы"!