- Зачем же? Я уже имел честь доложить вам, уважаемый Игорь Николаевич, что ведомство ваше заподозрило меня совершенно напрасно. Так что тревожиться не вижу оснований.
Кухня у Устинова была небольшая, но уютная, похожая на хорошо обжитую комнату. Хозяин, видимо, проводил здесь немало времени и следил за порядком. Все было беленькое, чистенькое, посуда расставлена на полках, и даже решетка вентиляционного отверстия над газовой плиткой тщательно протерта.
Мазин уселся на круглый табурет, наблюдая, как ловко бухгалтер закатывает в тесто комочки фарша.
- Да, многое прояснилось, Константин Иннокентьевич. Однако еще не все.
- Что ж, ищите! Вы молоды, голова у вас светлая, производите впечатление человека порядочного, вдумчивого. Значит, доберетесь до истины. А ошибка не грех. Лишь бы в ней не упорствовать.
- И вам случалось ошибаться?
- Бухгалтерское дело сложное.
- Я не о деньгах, о людях. В людях вы не ошибались?
Устинов чихнул: мука попала ему в нос. Он вытерся тыльной стороной ладони.
- Как вам сказать? В плохое я всегда с трудом верю.
- И с Кранцем так было? Или вы сразу поверили, что Кранц предатель?
- Мысли вашей еще не уловил, но отвечу: тяжко мне было разочаровываться в Леониде Федоровиче. Однако факты сильны оказались.
- Зачем он, по-вашему, в город вернулся?
Устинов пожал плечами:
- Много передумал, но разобраться не могу.
- Получается неувязка, Константин Иннокентьевич. Если Кранц выдал сокровище, почему он не был отмечен оккупантами?
- Как - не был? Да ведь газета…
- Газета газетой, а попал он сразу после этого в немецкий концлагерь. Эти сведения я в Комитете Государственной Безопасности получил. Второе. Зачем приехал к Федору, если сам его выдал? Третье. Почему выдал одного Федора, а о вас ни слова?
Устинов закачал шумовкой.
- Нет-нет, Константин Иннокентьевич, вас я не подозреваю. Больше того, именно потому, что я уверен в вашей непричастности к предательству, я и пришел.
Главбух поднял крышку с кипящей кастрюли:
- Не знал я, что Кранц был в концлагере. Иными словами, клад мог выдать и не он? Кто ж тогда? Федор?
- Возможно. Не выдержав пыток, например.
- А газета?
- Фашистов не устраивало, что фольксдойч Кранц оказался советским патриотом. Вот и оболгали его. Чтобы люди не узнали правду. Самого в лагерь, а имя его - к позорному столбу!
- Да, они на такое мастаки были, - вздохнул Устинов и начал вынимать пельмени. - Вкусно пахнет? - спросил он с гордостью, втягивая носом воздух.
- Отлично.
- Сейчас попробуем, с вашего позволения… Итак, если я правильно понял, Федор Живых вызывает наибольшие подозрения?
- Нет, не Федор, - покачал головой Мазин. - Кранц знал настоящего предателя. Но раз он пришел к Живых и даже отправился с ним на футбол, предатель не Федор…
- Остаюсь я, - проговорил Устинов.
Мазин решился:
- О кладе знал Филин.
Устинов поставил на скатерть чистую тарелку.
- Я, Игорь Николаевич, в юридических науках не искушен, но, помнится, было такое древнее, и на мой взгляд, неглупое изречение: ищи того, кому выгодно.
- Вы уверены, что Филину не было выгодно?
- Абсолютно. Вспомните, когда был выдан клад? После ликвидации госпиталя. Зачем мог понадобиться Валентину Викентьевичу такой акт?
- Люди изменяют Родине по разным причинам.
- Вот именно - из-ме-ня-ют! - проскандировал главбух. - Изменяют. А профессор Филин оставался советским человеком до конца. Он сделал все, что мог. И только после ликвидации госпиталя, когда фашисты убили последних раненых, инвалидов, он ушел из госпиталя, и - заметьте! - ушел к партизанам, а оттуда уже перебрался через линию фронта! Что-то мало похоже на измену! Даже невероятное невозможно!
- Что вы считаете невероятным?
- Позвольте, скажу. Пришло мне в голову и такое: а что, если Валентин Викентьевич, видя неминуемую опасность для раненых, угрозу их существованию, решил пожертвовать сокровищами… Купить за эту цену, так сказать, жизнь раненым. Но и такое предположение критики не выдерживает. Клад обнаружен после расправы над ранеными…
Действительно, получалась ерунда. Не мог же Филин, с трудом спасшийся во время ликвидации госпиталя, добравшийся до своих, вдруг ни с того ни с сего преподнести немцам такой подарок!
"Старик прав, концы не вяжутся", - сказал себе Игорь, когда бухгалтер затворил за ним дверь.
Он медленно спускался по лестнице, невесело обдумывая все, что слышал, и уже добрался до самого низа, когда вспомнил, что в подъезде этом у него был намечен еще один визит. "Может быть, не стоит?" - мелькнуло у Игоря, однако внутренняя дисциплина перевесила, и он повернул назад, в квартиру Коломийцева.
- Отец дома?
Худенький, выглядевший моложе своих четырнадцати лет паренек ответил:
- Нету. Не пришел с работы.
Он крутил ручку-самописку. Пальцы мальчика были выпачканы фиолетовыми чернилами.
- Тогда я подожду.
- А вы кто?
- Из милиции, - сказал Игорь и перешагнул порог.
- Ого!
- Испугался?
- Чего мне бояться? - ответил Женька Коломийцев, явно храбрясь.
Мазин огляделся:
- У тебя своя комната? Богато живешь! Ну, приглашай в гости.
На столике у окна лежали учебники, тетрадки.
- Уроки готовишь?
- Ага.
- Двоек много?
- Бывают.
- Отец бьет?
- Ругается…
- Зря. Бить надо.
- Зачем это?
- Ума прибавится.
- Прямо!
- Криво! Зачем анонимки пишешь?
- Какие анонимки?
- Сам знаешь.
Женька растерялся. И перепугался. Но Игорь говорил не страшно. Добродушно скорее. Встреча с Коломийцевым-младшим в планы его не входила. Ему нужен был отец.
- Ну, так как, сознаешься?
- А что мне будет? - промямлил Женька.
- Ты, брат, как опытный преступник себя ведешь, сразу торговаться начинаешь. Посмотрим, что будет. Для начала следует чистосердечно сознаться. Зачем писал?
- Я хотел помочь…
- Помогать нужно честно. Прийти и сказать, что видел. А так, из кустов, некрасиво. Оказалось-то все чепуха. А мы расследовали, время тратили, невиновного человека подозревали. Видишь, как некругло получилось?
- Отцу будете говорить?
- Не собирался. К отцу у меня дело другое. Хотел с ним насчет фотографии потолковать.
- Какой фотографии?
- Много знать будешь - скоро состаришься.
- Я и не допытываюсь. Просто карточки-то ему я печатаю. Вот и увеличитель мой.
Женька показал в угол, где на другом, специальном столике стояли увеличитель и ванночки для проявителя и закрепителя.
- Печатаешь для газеты? А негативы выбрасываешь?
- Что вы! Отец все сберегает. По коробочкам раскладывает и надписи пишет, когда снято. Он аккуратный, - словоохотливо рассказывал младший Коломийцев.
- А ну, дай поглядеть…
Коробочки с проявленными пленками содержались в образцовом порядке. Мазин прочитал надписи: "Сотрудники института во время выезда на Большое озеро", "Фотографии для юбилейного номера стенгазеты к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции", "Портреты передовиков института".
Одну из коробочек он открыл и растянул пленку перед окном. Тут было много снимков людей, некоторых он, наверно, встречал в институте, но на негативе их трудно было узнать. Однако характерный негатив Хохловой, протянувшей руку с ключом, узнать было легко. Мазин свернул пленку. "Значит, возвратилась на круги своя…
А Коломийцева не было.
- Отец задерживается?
- Да вы у меня спросите! Я все про фотографии знаю, - просил Женька. Ему отчаянно хотелось пригодиться и загладить вину.
- Скажи-ка лучше, Федор Живых у вас часто бывал?
- Каких?
Игорь видел, что паренек не притворяется.
- Так звать человека - Живых. В Сибири такие фамилии бывают - Живых, Седых, Конопатых…
- И Конопатых? - засмеялся Женька.
- И Конопатых. Не бывал Живых у вас?
- Не знаю. Такую я фамилию не слыхал, - ответил мальчик огорченно.
- Возможно, Женя, ты его видел, но не знаешь фамилию. Я покажу тебе снимок, а ты вспомни, видел его или нет.
Игорь достал фотокарточку:
- Только уговор: не знаешь - не фантазируй! А то опять навредишь.
Он протянул карточку. Женька впился в нее глазами. Мазин наблюдал внимательно и заметил, что паренек борется с собой.
- Рассказывай!
- Нечего рассказывать. Раз позвонил он к нам. Я один был. Он позвонил, я и вышел…
- Что же он сказал?
- Да ничего. Он подъездом ошибся.
- И ты его запомнил? - усомнился Мазин.
- Запомнил. У него рожа такая желтая, страшная. Я даже испугался. Думаю, как стукнет… А он спрашивает: "Профессор дома?"
- Какой профессор?
- Да Филин. Филины на нашем этаже живут, только в соседнем подъезде.
- И ты решил, что он спрашивает Филина?
- Ну да. Я так и сказал: "Вам, наверно, Валентин Викентьевич нужен?" А он, да, говорит. Я ему и объяснил, что это в соседнем подъезде…
"В соседнем подъезде! Так вот почему я его потерял. Он не выходил на улицу, он просто зашел в соседний подъезд!"
ГЛАВА X
Вернувшись домой от Коломийцевых, Мазин вскипятил чайник, заварил крепко, положил большой кусок лимона и выпил с наслаждением. Налил еще, но зазвонил телефон.
- Слушаю вас.
В трубке загудело раскатисто:
- Игорь, ты один? Хочешь встряхнуться?
- Нет, - ответил он, потому что был страшно далек от настроения, которое, судя по тону, распирало Боба. Сказал твердо, а может быть, и зло, но Борис не отстал.
- Ну выручи, Игорек, выручи. У меня такое неопределенное положение: мне одному неудобно появляться. А ты ничем не рискуешь. Интересные женщины и коньяк. Старик откроет закрома.
- Какой старик?
- Филин, конечно.
- Ты к нему приглашаешь?
- Ну а куда же? Юленька именинница, понимаешь? Насчет подарка не беспокойся. Я запасся всем необходимым.
- Когда ехать?
- Вот это речь не мальчика…
- Ехать когда?
- Через полчаса я заскакиваю к тебе на таксомоторе. Успеешь натянуть смокинг?
- Успею, - сказал Игорь, думая с ужасом: "Что я делаю?"
В машине Мазин не слушал болтовню Бориса, а только морщился от его хохота, закладывал палец за воротник тесноватой рубашки, стараясь оттянуть ее от шеи.
Когда они постучали, то сначала услыхали шум, гул голосов, потом шум затих, по коридору пробежались торопливые каблучки, и дверь распахнулась быстро, гостеприимно.
- Бессовестный! - закричала Юля, принимая из рук Бориса длинный пакет, а тот оправдывался, извинялся и целовал ее в щеку.
- Это Игорь, да ты его знаешь отлично.
Мазин сказал что-то соответствующее случаю, и Юля повела их прямо в большую комнату, где был накрыт стол. За столом сидели гости, человек пятнадцать, смеялись, разговаривали и передавали друг другу тарелки и бутылки. Бориса посадили рядом с интересной брюнеткой, и он тотчас же заговорил с ней и с соседом с другой стороны, как со старыми приятелями. Игорю досталась кокетливая блондинка небольшого роста. Она спросила, что ему положить и что он пьет. Мазин поблагодарил, и, бестолково двигая вилкой по тарелке с закусками, щедро набросанными блондинкой, посмотрел на ту сторону стола, где сидел профессор, строго одетый, с гладко зачесанными на пробор седыми волосами, в темном пиджаке и белой сорочке, повязанной старомодным галстуком. Филин вежливо улыбнулся.
- А ваш приятель всегда такой бука? - спросила блондинка через стол Бориса.
Мазин понял, что ведет себя не лучшим образом. Он хотел сказать что-то, но тут профессор постучал вилкой по бокалу и приподнялся.
- Тише, тише! - крикнула Юля. - Папа приготовил спич!
- Да, я прошу вашего внимания, - услышал Мазин и увидел, как шевелятся тонкие, бескровные губы Филина.
Он не смог ничего разобрать, понял только, что речь идет о молодых, которые должны быть счастливы, а старики постарались, чтобы молодые были действительно счастливы. С трудом одолевая себя, Игорь услышал, как профессор закончил:
- Я буду рад, если вы присоединитесь к моему тосту… и отпустите старика на покой. Мне бы не хотелось быть помехой вашему веселью.
Гости подняли бокалы, зазвенели ими, уверяя профессора, что он должен обязательно остаться, а Филин уже выбирался из-за стола.
Потом еще пили, но Игорь не прикоснулся к бокалу и только вымученно улыбался на довольно вульгарные шутки блондинки. Наконец громыхнула музыка, и все пошли танцевать. Соседка ждала, что Мазин пригласит ее, но он не пригласил, а, подчиняясь все той же силе, что вела его весь этот вечер, вышел в коридор. Блондинка решила, что он направился в туалет, и проводила Игоря насмешливо-сочувствующим взглядом.
- Можно к вам? - постучал он, и дверь перед ним отворилась.
Филин уже снял пиджак и галстук.
- Прошу.
Кабинет оказался большим, и все в нем было большое, несовременное - стол с бронзовым чернильным прибором, высокие, под потолок, тяжелые шкафы с книгами в потемневших нарядных переплетах, кожаные кресла, глубокие, удобные, неожиданная модель парусника со сложной оснасткой и блестящим медным якорем.
- Вы предпочли меня молодежи?
- Может быть, я помешал? - спросил Мазин, прекрасно понимая, что говорит совсем не то.
- Что вы! Сегодня у меня день нерабочий. Я ушел, чтобы не смущать молодежь… и просто отдыхаю. Присаживайтесь.
- Спасибо.
Мазин опустился в кресло, и оно поглотило его, охватив мягко, заботливо. Это не понравилось Игорю. Он выпрямился.
- Итак, вас можно поздравить с успехом?
"О чем это он?" - не понял Игорь.
- Васин сознался, по слухам.
- В убийстве Васин не сознался. Он признал только, что ехал вместе с Зайцевым в вашей машине. Это пока все.
- Но для вас, кажется, достаточно?
- Нет.
Осунувшееся лицо Филина напряглось.
- Странно. Борис Михайлович информировал меня, что дело решено.
- Да, ему так кажется.
- А вам?
- Мне нет.
- Вы делились своими сомнениями?
"Если я поделюсь тем, что думаю, меня сочтут сумасшедшим, - хотел сказать Мазин. - Или я в самом деле сумасшедший?" Игорь поднял глаза и посмотрел на профессора. Он увидел отчаяние и надежду, наверно, так смотрят больные раком, те, которые знают.
- Собираюсь.
- С кем же вы собираетесь поделиться своими сомнениями? - спросил Филин механическим, скрипящим, незнакомым Игорю голосом.
- С вами.
- Удивительно. Я ведь не имею никакого отношения к милиции.
- С вами, - повторил Мазин.
- Но почему?
- Ведь это вы.
- Что я?
- Вы убили.
- Вы сумасшедший.
Мазин глубоко вздохнул. Огромная тяжесть свалилась с него.
Теперь он знал точно, что не ошибся.
- Да какое вы имеете право…
Последние слова, как и "вы сумасшедший", были произнесены шепотом, почти шепотом. Филин встал.
"Сейчас он выгонит меня".
Но тот подошел к закрытому шкафу и отпер его. На полке стояли какие-то пузырьки. Профессор накапал из одного в рюмку, однако не выпил, а поставил рюмку на стол.
Из-за стены слышалась музыка, смех.
Профессор сел:
- Знаете, я постараюсь вас понять… молодость, увлечение пинкертоновщиной… Я никому не скажу. А сейчас уйдите. Я устал.
Игорь не шевельнулся.
- Чего вы дожидаетесь?
- Как это началось? Тогда, во время войны… Что вы сделали? Остальное… с Живых… Зайцевым… я представляю, в основном. Но с чего это началось?
- Вы, однако, наглец, - проговорил Филин с трудом. Он употреблял все те слова, которые следовало произносить в его положении, но говорил их через силу, словно отрабатывая неизбежное и ненужное уже, бесполезное.
- Что знал Живых? Что он узнал о вас от Кранца?
- Не ловите меня. Вы ничего не знаете! Я не желаю с вами разговаривать. Вы обязаны доказать свои обвинения. Свои фантастические, бредовые домыслы!
- Зачем? Вы и ток знаете, что не можете спастись.
- За каким же чертом вы пришли?
- Чтобы убедиться окончательно.
- И убедились?
- Да.
Филин провел рукой по лбу и посмотрел на рюмку с лекарством:
- Что вы хотели узнать у меня?
- Как это началось.
- Ну что ж… Если вы так любопытны… - По губам его пробежало что-то вроде усмешки. Филин потянулся к шкафу. Наверно, это был не простой шкаф, а сейф, потому что внутри его оказалась еще одна маленькая дверца. Профессор открыл ее небольшим ключиком и достал из потайного отделения тетрадку или что-то вроде большого блокнота в толстой обложке. Он подержал блокнот с минуту в руках и вдруг резко протянул его Мазину:
- Здесь все написано.
Мазин открыл блокнот.
- Прочитайте дома. Вам наверняка выдадут ордер на мой арест. Без волокиты, - пошутил Филин мрачно. - И уйдите. Вы же понимаете, что в шестьдесят лет далеко не сбежишь.
- Теперь я уже не могу уйти. У меня в руках доказательства.
- Что ж… Жаль Юлю. Ей будет трудно без меня.
- Да, - согласился Игорь.
- А мне, пожалуй, легче. Я всегда был несовместим с этим обществом. Впрочем, философствовать поздно. Что вы собираетесь делать?
- Я позвоню Петру Даниловичу.
- Может быть, подождем, пока разойдутся гости?
- Хорошо.
- Благодарю. Вы весьма приятный молодой человек. И поступаете благородно, что, собственно, непозволительно в вашей профессии.
Прошло еще несколько минут молчания. За стеной музыка веселила гостей. Сидеть было невыносимо, и Игорь жалел, что согласился ждать. Филин заговорил первым.
- Неужели это вы все… сами? Догадались…
Мазин покачал головой:
- Если б не ваша ошибка…
- В чем? - спросил Филин быстро, как будто ошибку еще можно было исправить.
- Вы сказали, что Зайцев - эпилептик.
- Разве это не так?
- Так. Но Евдокия Тимофеевна не знала об этом, а вы сказали, что узнали о болезни Зайцева от нее.
- Не знала?
- Никто не знал. Даже сам Зайцев сомневался.
- Вот что-о… - протянул профессор. - Элементарная ошибка. Другой бы ее не заметил. Вы намного сообразительнее своего друга, который так глупо утащил рюмку.
- Может быть, Борис поступил не так уж глупо. Он напугал вас, и вы стали нервничать.
- Я еще раз ошибся?
- Не знаю, как это назвать… По-моему, вам не стоило брать деньги. Если б мы нашли их в машине, в самоубийстве Зайцева сомневаться бы не пришлось. Однако вы нервничали и не поняли, что жадность…