При слове "Зайцев" Елена Степановна глянула на дочку, но Лена смотрела в окно. Она уже отнесла сумку на кухню и вернулась в комнату, прислушиваясь к разговору.
- Зайцева я не любила раньше, - сказала Хохлова. - Пустым его считала и легкомысленным. Да человек не всегда на поверхности. Как случилось несчастье со мной, он и в больницу проведывать приходил, и вообще другим показался.
- Маму тронули визиты Зайцева. Он ей мандарины покупал, - вмешалась Лена.
- Приносил и мандарины. Но не они дорого стоят, а сочувствие.
- Ты его идеализируешь.
- Вы тоже знаете Зайцева? - спросил Игорь.
- Знаю. И согласна с мамой: Вадим не мог украсть деньги, он трус, а для такого поступка смелость требуется!
- Предположим, - не стал спорить Мазин. - Итак, Зайцев отпадает. А Устинов?
Хохлова впервые улыбнулась:
- Как вам такое в голову пришло?!
- Вы его хорошо знаете?
- До войны еще.
- Вместе работали?
- Нет, он тогда в музее работал. А вместе тоже лет десять проработали. В институте. У кого хотите из наших спросите, для людей живет человек. Каждый год его в местком выбираем…
Выйдя на улицу, Игорь растерянно потрогал затылок. Правда, Лена могла еще позвонить и сообщить что-то, но надежда эта казалась ничтожной. Мазин считал, что не справился с задачей. Больше того, визит мог повредить делу. Ведь у Лены теперь есть время, чтобы подготовить правдоподобную версию, если она захочет его обмануть. Игорь так огорчился, что не успел проанализировать разговор с Хохловой, и особенно ее отзывы о сослуживцах. Вспомнил он о них, когда вошел в кабинет и увидел подготовленные Пустовойтовым сведения об Устинове.
Капитан писал: "Вызывает серьезные подозрения деятельность в период оккупации. Содержал комиссионный магазин".
"Вот так член месткома! - подумал Мазин, освобождаясь постепенно от ощущения неудачи. - А Борис наверняка выслеживает Зайцева".
И он не ошибся…
В то время, когда Игорь поднимался по ступенькам институтского дома, Сосновский сидел на первом, "для женщин, детей и инвалидов", месте в полупустом автобусе и поглядывал на улицу через зеркальное просторное стекло.
"Как сказал Бисмарк, перечеркивая эмсскую депешу, мы превратим сигнал отступления в фанфары атаки", - размышлял он, цитируя Бисмарка не вполне точно, потому что курс новой истории успел порядочно выветриться из его памяти. Но смысл слов железного канцлера вполне соответствовал настроению Бориса. После разговора с Юлей Боб вновь уверовал в благосклонность судьбы. Он набросал целый план, вернее теорию событий, которая выглядела весьма оригинально и необычно, но была подкреплена довольно прочными фактами.
Помимо того, что сообщила Юля, версия Бориса держалась еще на "двух китах". Сосновский отнюдь не был верхоглядом и обратил внимание на подчеркнутые чувства Лены Хохловой к матери. Между тем до исчезновения денег отношения Хохловой с дочкой складывались не лучшим образом. Елена Степановна жаловалась сослуживцам, что Лена не понимает матери, эгоистична, своенравна и неуважительна.
"Третий кит" тоже был подмечен Сосновским. Он знал, что Лена Хохлова встречалась с Зайцевым, причем встречи носили характер довольно серьезный, и мать против них категорически возражала.
Прикинув все это, Боб рискнул довериться смелому предположению. Теория его выглядела следующим образом. Лена и Зайцев были скованы в своих поступках. Лена - матерью, Зайцев - женой. Постепенно, а возможно и неожиданно, они пришли к решению разрубить гордиев узел одним ударом. Психологически решение соответствовало характеру обоих - себялюбивых, не привыкших отказывать в желаниях молодых людей. В результате возник план похитить деньги и, обеспечив материальную независимость, начать новую жизнь. Взять деньги было удобно Зайцеву, ключ же могла подготовить Лена, сделав дома слепок. Видимо, в тот же день она решила уйти от матери, переселиться к Зайцеву или уехать в другой город, но Зайцев оказался умнее и посоветовал ей вернуться и выждать, чем все кончится, не привлекая внимания. Вот объяснение неожиданного рейса с чемоданом. Понятно было и поведение Лены в ходе следствия. Она не ожидала, что на мать падет главное подозрение, и, будучи скорее неумной, чем бездушной, испытывала угрызения совести и всячески старалась помочь матери.
Чем больше размышлял Сосновский над этой схемой, тем больше она ему нравилась и поднимала настроение.
Сосновский сошел с автобуса возле рынка, где пахло сеном и бензином, и легко зашагал в ближний переулок.
Вадим Зайцев жил в очень старом жактовском доме, который еще до войны нуждался в капитальном ремонте, а после неоднократно предназначался на слом, но так и не был ни снесен, ни отремонтирован и держался каким-то чудом, давая старожилам возможность лишний раз побрюзжать о том, что раньше не так строили, как сейчас.
Две женщины переругивались во дворе, одна - в пальто, накинутом поверх длинного неряшливого капота - стояла на балконе, другая - с накрашенным восточным лицом, в ботах с металлическими пряжками - отвечала ей снизу.
- Вы просто не любите животных, - говорила женщина с балкона. - Несознательная вы!
- А ты сознательная? Я сколько раз говорила: смотри за котом. Кто кошку держит, за ней смотреть нужно.
Сосновскому была нужна соседка Зайцева.
- Уважаемые гражданочки, простите, что прерываю дискуссию. Не скажете ли вы мне, где проживает Фатима Ахметовна Гаджиева?
Верхняя энергично указала пальцем:
- Вот она, полюбуйтесь!
- Благодарю, - поклонился Боб. - Фатима Ахметовна, не уделите ли мне несколько минут?
- А вы кто будете?
- Все узнаете, если пригласите, так сказать, под крышу.
- Ну заходите, тут я живу.
И она двинулась к одной из дверей, выходивших во двор.
Они прошли коридорчик, где стояла газовая плитка. Больше Борис ничего не рассмотрел, потому что было темно. Зато комната оказалась светлой и просторной, несмотря на обилие вещей. Целую стену занимала огромная, в позолоченной раме, "Гибель Помпеи". Лица пострадавших от стихийного бедствия римских граждан вызывали сочувствие. Все остальное в комнате было таким же красивым, как и картина. Диван обтянут живописным ярко-красным бараканом, на окнах - плюшевые занавеси, над столом - бронзовая люстра.
Боб сделал вид, что одобряет вкус хозяйки:
- Как у вас нарядно! Прекрасная картина!
И сразу понял, что попал на нужную волну.
- Понравилась? Человеку хочется, чтобы все красиво было.
- Непременно. Об этом и Чехов говорит, Антон Павлович… Да! Я же не представился. Меня зовут Борис. Я работаю в милиции.
Фатима сразу переменилась в лице.
"Наверняка спекулянтка!" - подумал Сосновский, а вслух живо продолжал.
- Да, да, из милиции. И очень надеюсь на вашу помощь. Но сначала уговор. Все, что я скажу вам, должно остаться в секрете. В глубокой тайне. Вы и я будем об этом знать, больше никто. Договорились?
- Ну да, понимаю.
На самом деле она ничего не понимала.
- Видите ли, Фатима Ахметовна. Мы, то есть работники милиции, не можем успешно действовать без поддержки населения, честных людей…
Гаджиева кивнула на всякий случай.
- Вот, к примеру, что мы можем знать о вашем соседе, Зайцеве? Ничего. А вы всегда рядом.
- Да уж его-то знаю. Культурным себя считает, образованным, а сам выражается да насмехается.
- Orol Не ожидал. - Сосновский смотрел на Гаджиеву с обаятельным уважением.
- Что он натворил-то? Небось, в вытрезвитель попал?
Борис доверительно понизил голос:
- В институте, где работает ваш сосед, похищена большая сумма денег, очень большая…
- Вадька?..
Сосновский резко взмахнул рукой:
- Что вы! Нет-нет! Но каждый человек, который работает в бухгалтерии, должен быть проверен. Вот я к вам и зашел. Дело-то государственное!
- Большое дело, большое. Я понимаю. Когда ж это случилось-то?
- Да времени уже прошло немало. Пятого, августа похитили деньги.
- Давно, давно, - согласилась Гаджиева, и Сосновский увидел, что дата эта ей ничего не говорит. Но не такой он был человек, чтобы сразу отказаться от надежды.
- Между прочим, пятого августа к Зайцеву приезжала жена. Вы знаете ее?
- Татьяну-то? Еще бы! Вот она культурная девушка, ничего не скажешь, в Ленинграде учится на научного работника.
- Именно. В день приезда жены произошло одно недоразумение…
- Точно! - Фатима даже хлопнула себя по лбу. - Ну как же! Такой скандал был! Как он ее унизил, как унизил!
- Что же произошло?
- Возвращаюсь я с рынка. Смотрю: возле дома стоит девка. Длиннобудылая и вся такая дерзкая. Нос задран, волосы непричесанные, "мама, я дурочка" называются. Юбка в обтяжку. А у самой, прости пожалуйста, и обтягивать нечего.
У Сосновского был свой взгляд на Лену Хохлову, но он улыбался сочувственно.
- И чемодан в руках. Приехала! Я иду себе, а она спрашивает, где четвертая квартира, Вадькина, значит. Ко мне вход со двора, а к нему - с улицы. Показала я ей, а сама пошла во двор. Отмыкаю дверь, вхожу в коридор, а перегородка у нас фанерная. Слышу: Танечка отвечает. А я не знала, что она приехала…
"Наверняка знала, потому и направила к ней Лену. И стремглав мчалась через двор, чтобы слова не пропустить".
- "Вадима нет дома". А девка нагло ей: "А вы кто будете?" Танечка говорит: "Я жена его". Я и не услышала, что та сказала, так быстро она убежала. Значит, совесть была немножко. Наверно, Вадька обманывал ее, говорил, что неженатый. Хорошо еще, с чемоданом пришла, а не с дитем: Блюсти себя нужно, не доверяться шарлатанам.
Но такое абстрактно-морализаторское направление беседы Сосновский не был склонен поддерживать.
- Вы говорите, что когда приходила девушка, Зайцева не было дома?
- Не было. Заявился поздно, ну и началось! Таня ему сказала, конечно, а он ее оскорблять! Как жить с таким человеком?
- Трудно, Фатима Ахметовна, трудно, - согласился Борис, обдумывая все, что узнал. Рассказ Фатимы расходился с тем, что говорила Юля, однако Боб был склонен верить Гаджиевой. Жене не очень-то приятно таким делиться. Теперь нервозность Зайцева получала вполне естественное объяснение, и Сосновский почувствовал, что его стройная версия под угрозой.
- После этого Зайцева уехала?
- Конечно, уехала. На развод подала. Что ей еще делать?
- А девушка, она бывает здесь?
- Да ну! Нужна больно. Поматросил и забросил. На всю жизнь урок будет… Не за такими он бегает. Заезжает к нему дама представительная, интересная.
Появление "представительной дамы" в концепцию Сосновского не входило, но Боб не был догматиком.
- Интересная женщина?
- Свою машину имеет, - сообщила Фатима с большим уважением к богатой даме.
- Вы это точно знаете?
- Сама в машине видела. За рулем. Синяя "Вол га", новенькая такая, блестит вся. Сразу видно: частная…
Борис покинул квартиру Гаджиевой в некоторой задумчивости. Конечно, в целом ничего не изменилось, Лена действительно приходила к Зайцеву, но… честна говоря, если Фатима не врет, а она, кажется, не врет, отношения их с Вадимом мало напоминали связь сообщников, скорее - банальнейшую историю обманутой девчонки. И если Лена в самом деле больше не появлялась у Зайцева, уступив место механизированной даме, то версия трещит по всем швам. Однако расставаться с ней Сосновскому не хотелось. Он еще не - сдался и не пал духом. Поэтому распрощался Борис с Фатимой тепло и сердечно, пообещав принять меры против соседки-кошатницы, и на обратном пути решил прежде всего выяснить, кому принадлежит синяя "Волга", чтобы раз и навсегда покончить с замешавшейся некстати дамой.
Сосновский зашел в кабинет к Мазину, когда тот дожевывал бутерброд с колбасой, запивая его холодным чаем.
- Привет, старик! Как настроение?
- Настроение бодрое.
- Тогда дай справочку. Ты записал номер лимузина, что поджидал Зайцева на стадионе?
- На ипподроме, - поправил Игорь. - Вот - РО 24–48.
- Отличная цифра. Не узнавал, чья это машина?
- Нет. Не успел.
- Давай попробуем.
И Боб, усевшись на край стола, начал названивать в ОРУД.
- Да… Да, - повторял он. - Совершенно верно. Два, четыре, четыре и восьмерка. Звякни мне. Я у Мазина сижу. Ага.
Он повернулся к Игорю:
- Сейчас скажут. А пока могу кое-что сообщить.
В анонимке все правда.
Это Мазин уже знал. Но откуда знает Борис?
- Ты с ней говорил?
- С Леночкой? Ни-ни. У меня агентура работает.
- А без шуточек?
- Какие шутки! Леночка крутила любовь с Зайцевым. Он ей, естественно, три короба пообещал, как водится… Она к нему по наивности прямо с бельишком и сухарями и прибыла. Встретила ее, однако, законная супруга.
- Значит, чемодан…
- Вот именно. Никаких миллионов. Рубль двадцать в кошелечке. Максимум пятерка.
Мазин откинулся на спинку стула. Все стало на место. Теперь понятно, о чем не хотела говорить Лена Хохлова, что скрывала она от матери и почему Зайцев трус. Анонимщик, как и следовало ожидать, наводил тень на плетень. Но кто он и зачем писал?
Задребезжал телефон. Боб подхватил трубку:
- Я. Сосновский. Узнал?.. Момент, пишу.
Он взял карандаш из пластмассового стакана, но не написал ни слова. Карандаш повис над блокнотом, а потом закачался в руке Бориса.
- А ты не того? Не ошибся? Проверь-ка!.. Ну смотри!
Сосновский медленно положил трубку на рычажки.
Владельцем машины РО 24–48 оказался профессор Валентин Викентьевич Филин.
Исторический музей находился в центре, в квартале от главной улицы, в тенистом тупиковом переулке, где росли старые липы, высаженные еще "хозяевами города" - музей занимал здание бывшего коммерческого клуба, старинный, в стиле русского ампира особняк за чугунной оградой. Мазин прошел массивные, широко раскрытые ворота, и очутился во дворе. На газонах стояли литые пушки, огромный поржавевший якорь с затонувшего корабля и с десяток каменных скифских баб. Сложив руки на животах, бабы проводили Игоря взглядами своих раскосых таинственных глаз. Он купил билет и путеводитель и, отыскав по схеме зал № 1, присоединился к группе туристов.
- Первый зал знакомит посетителей с далеким прошлым, - объясняла экскурсовод, молодая женщина в очках, с очень длинной указкой. - Наиболее яркие, интересные экспонаты относятся к эпохе античности, когда на территории нашего края находились греческие поселения. Общение с античным миром, греко-римской культурой обогащало местную культуру - развивались ремесла и торговля. Скифо-сарматская знать охотно заказывала греческим мастерам предметы роскоши… К сожалению, вы не увидите жемчужину коллекции, так называемый "клад басилевса", похищенный фашистскими захватчиками…
В музей Мазин попал неожиданно. Началось с того, что он просматривал вечернюю газету. На третьей полосе под рубрикой "Страницы великого подвига" была напечатана большая статья под названием "Во имя жизни".
"В нашем городе хорошо знают имя профессора Филина. Многие горожане обязаны жизнью его замечательному искусству врача. Однако не всем известно… И дальше говорилось, что профессор руководил в период оккупации подпольным госпиталем, где были возвращены к жизни десятки советских воинов. Их не успели эвакуировать, так как немцы отрезали все пути отступления, высадив воздушный десант.
Автор статьи побывал у Филина, и тот поделился воспоминаниями о пережитом. В частности, профессор сказал:
"Нужно помнить, что такое большое дело, как спасение раненых, никогда бы не увенчалось успехом, если бы врачам не помогали многие и многие честные советские люди. Немало их заплатили жизнями за свой подвиг. Другие живы, они среди нас, однако не афишируют себя, считая свое поведение в те опаснейшие дни нормой, обычным фактом. К сожалению, я не помню имен всех моих беззаветных помощников, но не могу не сказать об одном из них.
Вы понимаете, какое огромное значение приобрел в госпитале вопрос питания раненых. Это был буквально вопрос жизни и смерти, а фашистские власти, естественно, не собирались снабжать нас продовольствием. Доставать продукты приходилось самыми необычными путями. Так, по моему поручению завхоз госпиталя К. И. Устинов, открыл в городе комиссионный магазин. Нужно ли говорить, что все доходы новоявленного коммерсанта шли на закупку продуктов на черном рынке. Сам этот человек отличался неподкупной честностью. В то время как через его руки проходили значительные суммы денег, он буквально голодал и однажды упал в обморок от недоедания. Зато раненые получали почти все необходимое".
Игорь прочитал подпись - "Научный сотрудник исторического музея А. Головко" - и решил: "С этим парнем придется встретиться. Получается неувязка с комиссионным магазином".
Экскурсия прошла мимо стенда, на котором были выставлены цветные репродукции, изображавшие скифскую тиару тонкой ювелирной работы. Можно было рассмотреть целые сцены: скифов с лошадьми и скифов, сражающихся короткими мечами. Были сфотографированы и украшения, ожерелья и еще какие-то предметы, назначения которых Мазин не понял. Он глянул в аннотацию.
"Сокровища "клада басилевса", то есть царского клада, обнаруженного в кургане в окрестностях города в 1884 году, находились в экспозиции музея до 1941 года. В период временной оккупации фашистские бандиты похитили клад и вывезли его в Германию. Настоящее местонахождение "клада басилевса" неизвестно".
Он подошел к смотрительнице зала, пожилой женщине, вязавшей шарф на стуле в углу.
- Скажите, пожалуйста, как мне увидеть научного сотрудника Головко?
- Это Шуру?
Мазин вспомнил: "А. Головко".
- Да, его.
- Шура не он. Вон она ведет экскурсию.
- Спасибо, - поблагодарил Мазин, смутившись.,
Экскурсия заканчивалась, и Шура прощалась с туристами. Ее благодарили.
Игорь дождался, пока экскурсанты вышли.
- У вас, товарищ, какой-нибудь специальный вопрос? - посмотрела на него Головко близоруким взглядом.
- Да, почти. Меня заинтересовала ваша статья в газете.
Он ожидал, что эти слова польстят ей, но ошибся. Шура кивнула только, и ему пришлось расширить сказанное:
- Вы давно собираете материалы о подпольном госпитале?
- Да, я многое узнала.
- Видимо, не все вошло в статью?
- Всего не расскажешь.
Они подошли к комнате с табличкой "Научные сотрудники".
Там Шура почувствовала себя свободней.
- А почему вы интересуетесь госпиталем?
Мазин собирался назвать себя журналистом, но заколебался. "Честность - лучшая политика", - решил он и вытащил из кармана удостоверение.
- Не пугайтесь, - пошутил он неловко.
- Зачем мне пугаться, я ничего не украла. Не понимаю, при чем тут моя статья.
- Вы пишете об Устинове. - И он ввел ее кратко в курс дела. - Факты, которые вы приводите, рисуют Устинова с самой положительной стороны, а для нас немаловажен облик человека.
- О Константине Иннокентьевиче я собираюсь писать отдельно. Это замечательный человек, он не щадил себя, чтобы накормить раненых. Но это не все. Вы знаете, почему я занялась госпиталем?
- Понятия не имею, - признался Мазин.