– Нет, это невозможно, – ужаснулась Дина, на миг, представив себе эту ситуацию.
– Мне негде жить, кроме, как в этом проклятом общежитие, – с тихой ненавистью произнес Роберт, – тебе тоже.
– Так что же делать, неужели из этого нет выхода? Ты же мужчина, придумай что-нибудь.
– Выход есть.
– Какой?
– Оставить все как есть, еще рано, яблоко должно созреть.
– Это невозможно.
– Возможно, сегодня, когда ты вернешься домой, скажешь своему мужу, что ты все придумала.
– Что ты. Он не поверит. Я уже во всем призналась.
– Поверит, скажи, что он тебя довел до истерики, психоза, своей беспричинной ревностью, от того ты сорвалась и специально на себя наговорила…
– Это не логично.
– …А потом уже не могла остановиться, на самом деле, кроме взглядов и улыбок, у нас с тобой ничего нет: женщина и логика, вещи несовместимые.
– Он не поверит.
– Он поверит, потому что ему проще в это верить и успокоиться, сохранить свой мир, чем не поверить, и потерять веру в него.
Дина покачала головой:
– Как ужасно все это.
– У нас нет другого выхода.
– Хорошо, – с вздохом сказала Дина, я попробую. Я сомневаюсь в том, что он поверит мне, но если это произойдет, я хочу тебе сказать, что если это произойдет, то это станет правдой.
– В каком смысле?
– В том, что у нас с тобой все будет кончено, останутся, как ты изящно выразился, взгляды и улыбки. Это мое условие. Ты согласен с ним? Ты меня потеряешь. Роберт долго подбирал слова, сохраняющие лицо, и, наконец, произнес:
– Это твое решение.
Поздно вечером Роберт, одев на себя что похуже, (на всякий случай) поднялся выше и позвонил в дверь два раза, так было написано на двери. Выглянул Олег, он смущенно улыбнулся.
– Ты искал меня? – спросил Роберт, мне передали.
– Да, – Олег расплылся в улыбке, – я хотел спросить, э-э, чё-то хотел спросить, и забыл уже, да просто, заходил по-соседски, выпить хотел с тобой.
– Ну, ладно, еще появится желание, заходи, выпьем, будь здоров.
Роберт ушел. Было очевидно, что Олег поверил своей жене. Дина сдержала свое слово, ложь превратилась в правду.
Выдержав долгую паузу, Галя сказала:
– Но и это не все. Такой конец, тоже был бы слишком хорош для драмы. На самом деле ее слова хватило примерно так на месяц, потому что любящие друг друга люди не могут расстаться. Они вновь стали встречаться, и встречались до тех пор, пока любовь не иссякла, По крайней мере, у одного из них.
– Увы, и любовь имеет свои пределы. И они расстались. Дина осталась со своим мужем, а Роберт, видимо нашел себе другую любовь. Теперь уже все.
– Ну что же, – заговорил Шилов, – предлагаю выпить за то, что обошлось без крови, за мирное так сказать сосуществованиё. Хотя, гложут меня неясные сомнения – подозрения по поводу мифической подруги, однако, быть по сему.
Выпили, и наступило молчание.
Задумавшись, Шилов залез пальцем в нос, долго и самозабвенно ковырял там, извлек какую-то субстанцию и принялся внимательно ее разглядывать.
– Саша, – возмущенно сказала Галя.
– А-а, – спохватился Шилов и убрал руку, засмеялся, встал из-за стола и неверной походкой, не прощаясь, отправился в спаленку. Он был уже изрядно пьян. Прежде, чем скрыться в ней, он обернулся и заявил:
– А, между прочим, джинсы тоже придумали евреи.
Через некоторое время Галя заглянула за шторку и сообщила, что он спит. Марат, тяжело вздохнув, поглядел на часы. Часы показывали двенадцать часов. Марат сказал: "О-о", пошел и сел на продавленный диванчик.
– Марат, а может, ты с Викой ляжешь, а гостя, мы положим на диванчике, – предложила Галя.
– Ну что ты Галя, как я могу лечь спать с девственницей, – совершенно серьезно ответил Марат, – тут же родители войдут с образами, и жениться заставят. Разве вы не знаете, как женили Моцарта?
– Ничего страшного, – сквозь зубы сказала Вероника, я полотенцем обмотаюсь, вафельным.
– Исключено, я буду спать здесь, – твердо сказал Марат, и, прекращая дискуссию, вытянулся на диванчике. Вероника фыркнула и скрылась за шторкой. Галя вздохнула и обратилась к гостю, который, глупо улыбаясь, ожидал своей участи:
– Может, вы на печи спать ляжете, а?
– Мечтаю просто, – бодро ответил Костин.
– Пойдемте, я вам покажу.
Костин последовал за хозяйкой. Когда они вышли из комнаты, из-за шторки показалась Вероника; она швырнула Марату подушку, показала язык и вновь скрылась.
Галя отвела охотника на кухню и показала, откуда залезать на печь.
– Спасибо, а это куда? – спросил Костин, указывая на дверь.
– Там еще дворик, – пояснила Галя, – сарай с дровами, хлев, бывший сеновал.
– В туалет отсюда можно попасть?
– Здесь забор. Лучше в ту дверь. Вы сейчас пойдете?
– Нет, я так, на всякий случай спросил.
Галя пожелала гостю спокойной ночи, проверила, закрыта ли входная дверь и присоединилась к спящему тяжелым сном Шилову.
Марат закрыл глаза, но тут же открыл, потому что комната поплыла и стала переворачиваться. "Ах, сколько раз, вставая ото сна, я говорил, что впредь не буду пить вина, – вспомнил Марат и тяжело вздохнул; не далее, как утром, мучаясь головной болью, он дал себе клятву не пить больше. Марат приподнял тело на локтях, подался назад, уперся затылком в диванный валик. Он решил полежать так, с открытыми глазами, пока не рассеется переворачивающий комнату дурман. Занавеска, отделяющая спаленку, где спала Вероника, слегка колыхалась, словно от чьего-то дыхания. Марат сообразил, что ткань колышет разность температур в комнатах; в горнице, где он лежал, было прохладно, в то время как в спальнях, примыкавших к печи, было очень тепло. За окном по-прежнему бушевала метель, и вой ветра почему-то напомнил Марату ту южную ночь на заморском курорте, когда ветер бушевал за балконной дверью гостиничного номера; ему даже показалось, что он слышит, как с грохотом обрушиваются на берег мощные волны гневного моря.
Память увлекла Марата еще дальше к концу дня, завершившемуся неожиданным подарком судьбы. Марат ждал Веронику в холле гостиницы, среди кадок с пальмами. Поодаль, в скопище кресел, восседала футбольная российская команда под названием не то "Торпедо", не то "Эспераль"; надо было обладать таким везением, чтобы приехать на средиземное море и попасть в одну гостиницу с людьми, общения, с которыми он всегда избегал в России. Оказываясь с ними в лифте или в гостиничном ресторане, Марат тоскливо выслушивал родную речь основательно разбавленную густым матом. Из обрывочных фраз Марат узнал, что команда приехала сражаться с местным футбольным клубом. Утром и вечером их куда-то увозил автобус, видимо на тренировки. А в свободные от тренировок часы футболисты наперебой ухаживали за Вероникой. Вот и сейчас, увидев Веронику вышедшую из лифта, футболисты оживились, и стали пихать друг друга локтями, показывая на девушку. Вероника была в очень коротком бархатном облегающем платье черного цвета, которое без обиняков являло миру совершенство ее бюста и бесконечную длину ее ног, заканчивающуюся черными же лаковыми лодочками. Короткое платье при ее гренадерском росте выглядело нелепо, но эффектно. Марат улыбнулся приближающейся девушке, боковым зрением отмечая изумление футболистов.
– Спину не жжет? – спросил Марат.
– Нет, – удивилась Вероника, – а что с моей спиной.
– Пейзаж ест вас глазами, – сказал Марат и, видя недоумение отразившееся на лице девушки, спросил – разве вы не сделали памятный снимок на фоне футбольной команды?
Вероника засмеялась и пояснила несколько виновато:
– Это же для потомства. Не ревнуйте.
– Вынужден с вами не согласиться, для потомства нужно делать совсем другое, а снимок был сделан для потомков.
– Точно, – согласилась Вероника, – совершенно верно, именно для этого я сделала снимок, господин умник.
– Прошу – предложил Марат, поводя рукой, и дотрагиваясь до ее локтя.
– Только предстоящий ужин мешает мне разозлиться и пойти погонять мяч с соотечественниками, – сказала Вероника, следуя за ним. Марат не понял, шутила девушка или говорила серьезно. Стеклянные двери бесшумно раздвинулись и закрылись за ними, лишив парочку кондиционированного воздуха.
Обошли клумбу с экзотическими кустарниками. У выезда на шоссе, на стоянке такси, стояло два "Мерседеса", их водители призывно смотрели на мужчину и его спутницу.
– Поедем в город? – спросил Марат.
– Не знаю, решайте сами.
– Или здесь где-нибудь посидим?
– Давайте здесь, эти ресторанчики везде одинаковы, что здесь, что в городе.
Нажав на кнопку под светофором, перешли шоссе, вертя головами в разные стороны. В бывшей английской колонии было левостороннее движение.
– Никак не могу привыкнуть, – сказал Марат, касаясь локтя Вероники, словно поддерживая и помогая.
– Я тоже.
– Но больше всего меня расстраивают эти шикарные авто, испорченные безнадежно.
– В каком смысле испорченные, – удивилась Вероника.
– Руль же справа – пояснил Марат.
Вероника улыбнулась. От основной магистрали вверх в горы уходила второстепенная дорога, вдоль которой на некотором протяжении тянулись друг за другом небольшие рестораны, возвышаясь, друг над другом в пол-уровня. Против каждого на тротуаре были выставлены рекламные щиты в виде огромного меню, на некоторых даже в русском переводе. Облюбовав один из столиков, они расположились за ним; к ним тут же устремился улыбчивый хозяин, держа в руках книги с меню и картой вин.
Марат, заручившись согласием спутницы, заказал рыбу, коктейли из морепродуктов (так было указано в меню), рыбное мезе и красное вино.
– Я знаю, что к рыбе полагается белое, – сказал Марат, – но у меня от него изжога.
– Я думаю, что это предрассудки, – заметила Вероника.
– Совершенно с вами согласен, я как-то пошел на рыбалку с бутылкой сухого вина, белого; наловлю, думаю рыбки, зажарю на костре, и под белое вино съем ее на природе. И что же вы думаете, хоть бы раз клюнуло, но пока смотрел на поплавок начало вечереть и прилетели утки, так вот, одну из них я застрелил. Зажарил ее на костре и съел, запивая белым вином, хотя по правилам дичь надо запивать красным вином, но у меня не было красного вина, так что же не пить совсем.
– Резонно, – согласилась Вероника, – но у меня вот какой вопрос: вы утку застрелили из чего? Из удочки?
– Из пистолета, а почему вы спрашиваете, не верите?
– Дело в том, что мой отец, майор запаса, всегда утверждал, что пистолет – это личное оружие офицера, для решения его личных проблем. А еще он говорил, что из пистолета Макарова нельзя никого застрелить, из него можно только застрелиться.
– Ну почему же, если стрелять в упор, то можно, а потом я стрелял из "Вальтера".
– Мне кажется, что вы врете, – сказала Вероника.
– Ладно, вывели вы меня на чистую воду, – сокрушаясь, сказал Марат, – сознаюсь, я стрелял не из пистолета. Я стрелял из лука стрелой.
– Кажется, я поняла, вы меня обманываете, вас зовут не Марат, вас зовут Мюнхгаузен.
– Вы очень проницательная девушка, – похвалил Марат, – от вас ничего не скроешь.
Они сидели на открытой террасе у самой дороги, но это обстоятельство не беспокоило их, за поздним временем проезжающих машин было мало, Усиливающийся ветер с моря охлаждал теплый воздух, поднимающийся от земли, и теребил хрупкий огонек свечи, зажженный подавальщиком, принесшим вино, хлеб и масло.
– Жаль, что отсюда не видно море, – сказал Марат, сидевший лицом к зданию гостиницы, закрывающей побережье.
– Счастье, полным не бывает, – улыбнулась Вероника.
– Увы, – согласился Марат.
– Где вы были вчера весь день?
– Ездил на экскурсию.
– Что там было интересного?
– Ничего особенного, в основном развалины древних цивилизаций, камни, а камни – везде одинаковы, но зато я искупался в море, в том месте, где появилась из пены морской Афродита, теперь я буду всегда молодым.
– Вам рано еще об этом думать.
– Вы добрая девушка.
– Я говорю правду.
– За сегодняшний вечер, – сказал Марат, поднимая свой бокал. Чокнулись. Глухой стеклянный звук возник и тут же унесся в звездную темноту неба.
– Хорошее вино? – вопросительно сказал Марат.
– Да, терпкое, мне нравится терпкое.
– Что еще вам нравится?
– Многое, почему вы спрашиваете?
– Чтобы знать.
– Вероника покачала головой.
– Что? – спросил Марат.
– Тайны дома узнать норовят, чтобы держать его в страхе.
– Что вы, что вы, в каком страхе? Напротив, делать приятное.
– Это будет слишком просто. Догадывайтесь сами. Или вы в школе заглядывали в конец задачника?
– Заглядывал, скрывать не буду. Но, да ладно, вопрос снимается.
Появился подавальщик, неся на подносе огромное блюдо с нарубленным салатом, дольками апельсина, лимона и яблока, оливками и маслинами, на всем этом великолепии были выложены несколько сортов жаренных на гриле рыбин, и прочей морской живности, в виде кальмаров, крошечных осьминогов, королевских креветок, панированных, и зажаренных видимо в кипящем масле. Он же наполнил бокалы вином.
– Прозит, – сказал Марат, поднимая свой бокал.
– Что? – недоуменно спросила Вероника.
– Действительно, – вдруг озадачился Марат, – откуда вдруг слово выскочило. А вы не знаете этого слова?
– Нет.
– Все, вспомнил, это словечко из романов о фашисткой Германии, в которой работали наши разведчики. Вот, что значит другое поколение. Сколько вам лет? Я знаю, что дамам такие вопросы не задают, но вы в таком возрасте, когда им можно гордиться.
– Двадцать, а вам.
– Сорок. Я уже пережил многих достойных людей.
– То есть?
– Александра Македонского, Пушкина, Лермонтова и кажется даже Байрона.
– То была другая эпоха, время было плотней, все происходило значительно быстрее. Вы, как философ, должны понимать это, как никто другой.
– Я не философ, – грустно сказал Марат, – я – специалист по научному коммунизму. Когда я подавал документы в МГУ, туда конкурс был меньше. Я пошел по пути наименьшего сопротивления, а это не самый лучший путь, как показывает мой жизненный опыт. И вообще, в последнее время, я все больше склоняюсь к учению дао, знаете?
– Вы мне льстите, Марат, я, конечно, продвинутая девушка, но не настолько.
– Это учение приписывают Лао Цзы, был такой китайский философ. Я говорю, присваивают, именно потому, что говорю об учении дао.
В этом учении, выражаясь языком продвинутых молодых людей, главная фишка в том, что ничего нет однозначного, ничего нельзя знать наверняка; в крупном успехе таится зародыш неудачи и наоборот. Кто делает большие шаги, не может долго идти. Кто сам себя возвышает, не может стать старшим среди других. Тот, кто теряет, тождественен потере. Тот, кто тождественен потере, приобретает потерянное. Ущербное становиться совершенным. Находясь в движении, стремишься к покою, следовательно, покой – есть главное в движении. Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам жить своей жизнью. Нужно сделать свое сердце предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами, а нам останется лишь созерцать их возвращение, ибо все в мире возвращается к своему началу, к своей сущности. Когда не будет учености, не будет и печали. Кстати, вам это ничего не напоминает?
– Как же, умножая знание, умножаешь печаль.
– Именно. Но самое интересное в том, что небеса лишены человеколюбия. Это к вопросу о торжестве справедливости, небеса позволяют людям жить своей жизнью. Самое правильное, продуманное и выверенное решение, может оказаться ошибочным. В чем я неоднократно убеждался. Но понимаешь это спустя много времени, не сразу. Я понял, что многие мои жизненные проблемы появились именно потому, что я шел по пути наименьшего сопротивления. Я поступил на факультет научного коммунизма, потому что туда было легче поступить, в итоге пять лет учения коту под хвост, и теперь я зарабатываю на жизнь неблизким моей душе делом.
– Очень интересно, и что же делать, какие-нибудь рекомендации дает дао?
– Ну, если упростить, то оно советует ничего не делать, не принимать волевых решений, ни в чем не участвовать, чтобы потом не за что было себя упрекнуть.
– То есть плыть по течению, – уточнила Вероника.
– Именно, – подтвердил Марат, – осуществление недеяния всегда приносит спокойствие.
– Здесь вы оказались руководствуясь таким принципом?
– Нет, я поехал сознательно.
– Жалеете?
– Нет, пока нет, но время покажет.
– Хорошо, я напомню вам ваши слова, – кротко пообещала Вероника.
Марат внимательно посмотрел на девушку, пытаясь понять, что стоит за этими словами. Он совершенно не рассчитывал на то, чтобы лечь сегодня с Викторией, но ощутил известное волнение.
– Я ничего не имела в виду, – пояснила Вероника.
– Жаль, – заметил Марат.
– Почему? – удивилась Вероника.
Марат улыбнулся, оставив вопрос без ответа, и принялся наполнять бокалы. Вино в ночи изменило свой цвет и выглядело сейчас почти черным.
– Я уже пьяна, – призналась Вероника, осторожно отодвигая наполненный бокал.
– Вы очень мало выпили.
– Я вообще не пью, поэтому мне достаточно несколько капель, чтобы опьянеть.
– Как вы себя чувствуете? Может, хотите уйти?
– Нет, позже, мне очень хорошо. Расскажите еще что-нибудь.
– Меня тяжело разговорить, но вам я расскажу все, что знаю.
– Я живу с одним человеком, – неожиданно сказала Вероника.
– Это ничего не меняет, у людей это принято, жить друг с другом, – заметил Марат.
Наивно было предположить, что она все это время жила в ожидании встречи с ним.
– Лучше, когда честно, – добавила девушка.
– Понимаю.
– А вы?
– Я тоже так считаю.
– Я имею в виду, у вас кто-то есть?
– Нет, я живу один.
– Чем вы занимаетесь?
– Бизнесом, пластмассовые изделия.
– Успешно?
Марат сделал неопределенный жест, но добавил:
– Пока все в порядке. А вы чем занимаетесь?
– Окончила институт в прошлом году, думаю, чем заняться.
– Я полагаю, что у вас сейчас хороший период; за спиной высшее образование, впереди неограниченные возможности, в настоящем красота и здоровье.
– Мне слышится зависть в ваших словах, – сказала Вероника.
– В каком-то смысле.
– Почему, разве у вас было не так?
– Совсем не так. В вашем возрасте у меня не было ни образования, ни денег, ни квартиры, и это обстоятельство чрезвычайно удручало меня в то время.
– А сейчас?
– Сейчас у меня все есть, кроме высшего образования, ведь я специалист по научному коммунизму, – сказал Марат и засмеялся.
О, как прав был мудрец, сказавший "все проходит". Марат бы сейчас добавил, как быстро все проходит. Каких трудов ему стоило получить в парткоме ходатайство в МГУ, вопрос выносился на партийное собрание; достоин, не достоин, а сейчас само словосочетание "научный коммунизм" вызывает смех.
– Разговаривая с вами, в это трудно поверить, – сказала Вероника.
– Спасибо, я уже говорил, что вы добрая девушка?
– Говорили, а, сколько вам лет?
– Тридцать восемь.