– Вы старше меня на восемнадцать лет, а мне почему-то кажется, что я разговариваю с ровесником, только с очень умным ровесником.
– Ваша доброта просто не знает границ.
– Но иногда за вашими словами чудится маленький мальчик, и в эти моменты я чувствую, что старше вас.
Марат растеряно взялся за бутылку, но бокалы были полны, тогда он выхватил из общего блюда какого-то беднягу осьминожку и принялся глотать его конечности.
– Хотите уменьшить расстояние между нами.
– Что вы имеете в виду? – взволнованно спросил Марат.
– Ничего конкретного, – улыбнулась Вероника, – чистая метафизика; я имею в виду выпить брудершафту и перейти на ты.
– Вы думаете, нас правильно поймут?
– Честно говоря, мне наплевать, как нас поймут окружающие, но мне очень важно, чтобы правильно поняли меня вы, – говоря это, Вероника протянула вперед обнаженную руку.
Выпили на брудершафт и поцеловались, чем вызвали одобрение немногочисленных посетителей, раздались нестройные хлопки аплодисментов.
– Наверное, ты хочешь спросить, почему я здесь одна?
– Нет, но если хочешь, расскажи.
– Мы стали часто ссориться; он предложил мне съездить отдохнуть одной, я согласилась, а когда он оплатил путевку перед отъездом, устроил мне скандал, как мол, я могла согласиться на это.
– А он кто?
– Бизнесмен, такой же, как ты, ему даже столько лет, тридцать восемь.
– Очень приятно, что у нас с ним еще общего?
– Я не хотела тебя обидеть, просто ты говорил о разнице в возрасте, поэтому я сказала, чтобы ты знал, что это ничего не значит.
– Пустое, давай поговорим о чем-нибудь другом.
– С радостью, ты не представляешь, какое удовольствие я получаю от разговоров с тобой. Расскажи еще что-нибудь, что, например дао говорит о любви.
– Оно обходит молчанием эту тему, видимо, эта область человеческих отношений настолько запущена, что даже ему она не по зубам.
– А тебе она по зубам?
– Мне не по зубам, даже в большей степени, иногда мне кажется, что я слышу, как растет трава, но, что касается любви – в этом я не смыслю ничего, поэтому, вероятно, в моей личной жизни полный хаос.
Сильный порыв ветра опрокинул деревянный щит, стоявший на тротуаре и выполнявший функции выносного меню; хозяин поспешил на улицу, и принялся вновь устанавливать его.
– Кажется, это знак свыше, – сказала девушка, – пора возвращаться в терем.
Марат подозвал хозяина и расплатился. В холле гостиницы Марат предложил девушке подняться к нему в номер. Вероника согласилась, но было видно, что она колебалась.
– Я возьму вина, – сказал Марат, кивая на бар.
– Хорошо, я подожду здесь.
Вероника опустилась на одно из кожаных мягких кресел, стоящих в центре зала. Марат улыбнулся ей и отправился в бар, где сказал предупредительному бармену: "Ред вайн", о кей".
Бармен достал бутылку красного вина, и что-то спросил у Марата по-английски. Но наш герой сделал непонимающее лицо, его познанья в английском языке закончились. Бармен задал вопрос на немецком, затем на греческом, потом он достал штопор и постучал им по бутылке. "О кей", – сказал Марат. Бармен вытащил пробку и вновь ввинтил ее обратно, но уже наполовину, после этого еще поставил на стойку два пузатых бокала для вина. "Мерси", – переходя на французский, сказал Марат. Вероника, увидев выходящего из бара Марата, подошла к лифту и нажала на кнопку вызова. Поднялись на четвертый этаж. У дверей гостиничного номера Вероника удивленно сказала: – "Ты живешь в номере для новобрачных"?
– Почему ты так решила?
– На двери написано "для молодых супругов".
– Как это трогательно, – заметил Марат.
– По-моему ты, что-то скрываешь? Сейчас я войду, а там сидит невеста, вся в слезах.
– Входи без опаски, там никого нет.
– Ты в этом уверен?
– Во всяком случае, когда я уходил, там никого не было.
В номере никого не оказалось. Вероника прошла сразу на балкон и, взявшись за перила, стала вглядываться в черноту бушующего моря. Марат, помедлив, пытаясь унять участившееся сердцебиение, последовал за ней; взял девушку за плечи и поцеловал в шею. Вероника обернулась, и он нашел ее послушные губы. После долгого поцелуя девушка сказала:
– Хватит издеваться, весь вечер меня обижаешь, пойдем спать со мной, я не могу одна заснуть.
Ее слова удивили Марата, но в следующий миг, он осознал, что Вероника стоит перед ним на коленях и шепчет ему в ухо.
– А это ты, – слабо произнес Марат. От ее тела исходило тепло.
– А ты кого другого ждал, – возмущенно спросила Вероника.
Марат сладко потянулся и сказал:
– Надо же, я и не заметил, как заснул. Такой сон не дала мне досмотреть.
– Какой сон? – ревниво спросила девушка.
– Я целовался с одной красивой девушкой, – мечтательно произнес Марат.
Вероника поднялась с колен, и, сделав шаг, скрылась в спаленке. Марат подумал, что надо бы пойти за ней, и успокоить, но не нашел в себе силы подняться, к тому же велика была вероятность того, что она вернется. Вновь закрыл глаза, дремля в ожидании, когда девушка вновь придет к нему. Среди ночи, ему даже показалось, что он слышит ее шаги, но никто не пришел, видимо, это был сон.
Да будет грустен тот, кто грусть в тебе родил.
Тебя печалящий, – чтоб в горести бродил.
Низами
Галя проснулась, когда утренний свет едва начал пробиваться сквозь снежную мглу; несколько времени она лежала, вспоминая события вчерашнего дня, затем осторожно отодвинулась от Шилова, встала, оделась и вышла из спаленки. Марат беззвучно спал, уткнувшись лицом в подушку и свесив голые ступни с короткого дивана.
Галя отдернула занавеску; рассвет был близок и мороз, видимо, унялся, но снег продолжал сыпать с небес. Осторожно, стараясь не греметь, Галя собрала со стола грязную посуду, и понесла на кухню. Лучину она нащипала с вечера; золы в печи было немного, вычищать ее она не стала, положила растопку, плеснула керосином, затем вытянула вьюшку, нащупала на карнизе печи коробок со спичками и подожгла. Тонко наколотая древесина тут же вспыхнула, затрещала, исходя легким дымком. Немного подождав, Галя закрыла дверцу. Гул, возникший в результате образовавшейся тяги, отозвался в ее памяти отчетливым ощущением далекого детства, и Галя на мгновение застыла, погруженная в зрительный ряд образов, мелькающих перед ее внутренним взором. Она почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой, но это ощущение не могло, даже на миг вернуть умерших родителей, в чьей доброте и ласке она сейчас остро нуждалась и в этом была величайшая несправедливость. "Скорбь по умершим, снедает меня". Уходя, люди должны уносить с собой и память о себе, потому что это невыносимо. Или это одиночество обостряет ее тоску по родным. Тридцать шесть лет – ни мужа, ни детей. Десять лет мучительной связи с Шиловым, который, несмотря на бесконечные обещания, так и не уходит к ней от своей жены. Впрочем, она сейчас не уверена, что по-прежнему желает этого. Галя открыла дверцу и, блаженно жмурясь от хлынувшего в лицо тепла, подложила в топку дров, закрыла дверцу и поставила на чугунную плиту чайник. Послышался шорох и, из-за печи показался вчерашний гость; смущенно улыбаясь, он сказал:
– Доброе утро, хозяйка.
– Доброе утро, – ответила Галя, – спали бы еще. Рано.
– Пойду пройдусь по утрянке, может, подниму кого.
– Да, ну что вы, снег вон, метет, какая сейчас охота.
– Не, не, надо идти, может, зайца подниму?
– Чаю хоть попейте, я чайник поставила, скоро закипит, мужики встанут, позавтракаем, тогда пойдете.
– Пусть спят, а я пойду; кто рано встает, тому Бог подает, а чай, как говориться не вода, много не выпьешь, вот водочки я бы выпил, похмелиться бы, а?
– Да, пожалуйста, – Галя пожала плечами, – закусывать только нечем, водки у нас много.
– А нам закусывать ни к чему, – радостно сказал Костин, – пусть интеллигенты закусывают, а мы – люди простые.
Костин взял в руки початую бутылку водки, стоявшую на столе, взял граненый стакан, наполнил его до половины и тут же выпил. После, мелко покашлял, смешно почмокал губами, вызвав улыбку у Гали, и сказал:
– Хороша, зараза, можно я возьму ее с собой, в лесу замерзну, выпью, согреюсь.
– Возьмите, у нас водки много, – разрешила Галя и добавила, – у нас в деревне все мужики охотились: сейчас все в город уехали, в деревне жизни не стало, вот сейчас не сезон, их нет, а так они все сюда наезжают, только охотятся по-разному; двое по правилам, водку не пьют, встают спозаранку, весь день по лесу шатаются, и ни черта убить не могут, а есть такие, что весь день водку хлещут, потом ружье возьмут, за околицу выйдут и обязательно кого-нибудь подстрелят.
– Намек понял, – сказал Костин, засовывая бутылку в рюкзак, – но я встаю спозаранку, зато и водкой не пренебрегаю, может мне больше повезет. Он надел телогрейку, натянул свои болотные сапоги, повесил на плечо ружье.
– Круг сделаю и вернусь, – сказал он, – но вы меня не ждите особо, машина заведется уезжайте, у меня еще неделя отпуска, пехом пойду в любом случае. Спасибо за гостеприимство, до свидания.
Галя не могла объяснить, чем не нравился ей этот человек, и то, что он уходил, пока мужчины спали, вызывало у нее какое-то смутное чувство тревоги; поначалу, но теперь, когда он выпил, она почему-то успокоилась.
– Вам тоже спасибо, накормили нас вчера. Раньше одиннадцати мы все равно не тронемся, если что возвращайтесь.
Галя, проводила гостя до дверей, постояла несколько минут на крыльце; Костин вышел со двора, остановился возле занесенной снегом "Нивы", зачерпнул снег с капота, покачал головой, проваливаясь по колено, двинулся вверх по деревенской улице. Вдохнув свежий морозный воздух, Галя закрыла дверь, и вернулась на кухню. Печь разгорелась на славу, сквозь щели было видно пламя, бушующее в топке. Чайник начинал уже посапывать. Галя потрогала его, и, обжегшись, отдернула руку. Налила горячей воды в таз, разбавила холодной и перемыла всю посуду. Убрала в кухонный шкаф и пошла, будить Шилова.
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
Миновав последний дом, охотник оглянулся: белое безмолвие царило над заброшенной деревней, полтора десятка домов замерли в неживом карауле и лишь над одной крышей из трубы беззвучно поднимался дым, подавая признаки жизни и нарушая тем самым гармонию мертвого царства. На лице охотника появилась легкая гримаса, быть может, выдавая те умственные усилия, которые он прилагал, чтобы принять правильное решение. Потоптавшись на месте, он все же повернулся спиной к деревне и двинулся вперед, быстро насколько позволял снежный покров. Углубившись в лес, он скоро вышел на просеку, сделанную для лесовозов и пошел по ней, поглядывая на верхушки деревьев в поисках дичи. Через полчаса энергичной ходьбы, он остановился вытереть пот, который, несмотря на мороз, выступил на лице, как следствие выпитой натощак водки. Когда оторвал шапку ото лба, он вдруг увидел в сотне метров от себя волчью морду, которая тут же скрылась за ближайшей елью. Пот вновь прошиб охотника, но теперь уже холодный, он потянул с плеча ружье и, только сейчас, с ужасом вспомнил, что у него нет патронов.
Галя безжалостно растолкала Шилова, говоря: – "Вставай, Саша, вставай".
Шилов жалобно застонал:
– Почему вставай? Рано еще, отстань.
Но Галя не унималась и продолжала трясти его.
– Вставай, дров нет, иди принеси.
– Ну почему я опять, пусть Марат идет, я вчера ходил.
– Марату ехать еще целый день, а ты спать будешь всю дорогу, вставай.
Шилов, наконец, поднялся и произнес:
– Ты – сушеная змея.
После этого он оделся и, покачиваясь от горя, пошел на кухню. Галя неотступно следовала за ним.
Здесь на столе, – указывая пальцем, трагическим голосом сказал Шилов, – стояла бутылка водки и в ней вчера еще, было больше половины. Где она?
– Гость наш выпил, – объяснила Галя.
– Всю? – удивился Шилов.
– Нет, не всю, но то, что осталось, он с собой взял.
– Как это с собой, он, что ушел?
– Да.
– Куда ушел?
– На охоту, может еще вернется, а может, – нет.
– Так у него же патронов нет, – подозрительно сказал Шилов.
– Чего ты от меня хочешь? – спросила Галя.
– Похмелиться.
Так иди, бери целую, открывай и пей, хоть залейся, только Марата не буди, ругаться начнет, что пьешь в дорогу.
– А я уже не сплю, – услышали они, оглянулись, Марат стоял в дверях.
– Как голова? – в один голос спросили Шилов и Галя.
– Так себе, – ответил Марат. – Давно он ушел?
– Около часа назад.
– Странно, и не простился с нами.
– Ох, и не люблю я, когда уходят, не простившись с хозяином, – вдруг разозлился Шилов, – а тебя, Галя, я просто убить могу в любой момент. Ты же ему последнюю водку отдала.
– А я вот сейчас по башке тебе вот этим черпаком заеду, будешь знать, – спокойно ответила Галя, беря в руки пресловутый черпак, – хозяин выискался, как забор починить, у нас хозяина нету, а водку унесли, так тут же хозяин объявился. Иди за дровами.
– Умыться дай.
– Потом умоешься, сначала дров принеси.
Шилов, опасливо поглядывая на черпак, натянул тулуп, нахлобучил шапку и вышел в сени.
Марат вздохнул и тоже стал одеваться.
– Что так вздыхаешь тяжело, – спросила Галя.
– Пойду машину заводить, – сказал Марат, наклоняясь над аккумулятором, чья тяжесть страшила его – свинцовые пластины, наполненные электролитом. Радикулитом он маялся с двадцати лет, то есть полжизни; с тех пор, как застудил поясницу в первый же месяц после демобилизации, работая на стапелях речного порта, где он латал электросваркой прохудившееся судно. Марат зачем-то, оглянулся на Галю, хотя не собирался просить ее о помощи, потом сжал ладонями аккумулятор с обеих сторон и взял его на живот; плечом отворил дверь, вышел в сени и далее во двор – пропахал ногами снег и у самой калитки сказал себе: "О, Марат! Почему ты такой глупый? Сначала надо было очистить от снега машину, а затем тащить аккумулятор". Но не нести же его обратно? За калиткой, слева от забора – скамейка, Марат нашел ее ногой, сбил с нее снежный покров и опустил туда аккумулятор. Открыл машину, достал из багажника веник и стал обмахивать им машину, очищая от снега. Открыл дверь, поднял капот, установил аккумулятор, затянул клеммы, и произнося: "Ну, милая, давай", повернул ключ зажигания. Но "милая" не дала; стартер медленно сделал пол-оборота и жалобно затрещал, признаваясь в собственном бессилии. Марат треснул кулаком по баранке и вылез из автомобиля, дело принимало скверный оборот. Он постоял немного, глядя на заснеженный лес: шел мелкий снег, отчего пространство казалось затянутым в легкую дымку. Мороз заметно ослаб, и если бы он вчера не посадил аккумулятор, то сегодня двигатель можно было завести. Эх! Не жизнь, а сплошное сослагательное наклонение. Марат тяжело вздохнул, но на этот раз никто его не спросил, что, мол, вздыхаешь, величию природы не было никакого дела до человека и, он, ища участия, пошел к дому.
Галя вышла в сени, где Шилов с грохотом свалил дрова.
– Еще надо сходить, Саша, – осторожно сказала она.
– Куда столько? – возмутился Шилов, – зимовать, что ли здесь будем.
– Машина не завелась.
– Во блин, попали, – удивился Шилов и пошел в комнату. Марат лежал на диванчике, и разглядывал журнал.
Шилов нарочно откашлялся, подсел к столу и сказал:
– Прогресс – это, конечно, хорошо, но у гужевого транспорта были свои преимущества.
Марат с каменным выражением лица, хранил молчание.
– Никакого тебе аккумулятора, бензина: заведется, не заведется. Кормить, правда, надо было, и дерьмо за ней убирать; но с другой стороны кормить то чем – сеном, то бишь травой, что растет под ногами, а дерьмо лошадиное – это удобрение, опять же, верно я говорю?
Шилов долго, рискуя жизнью, развивал бы преимущества гужевого транспорта перед механическим, но вошла Галя, неся кипящий чайник, и он замолчал. Поставила чайник на подставку и сказала:
– Надо, наверное, Веронику разбудить, а, Марат?
– Зачем ее будить, – отозвался Марат, – машина все равно не заводится, есть нечего, пусть спит. Время только десять, а она, если ее не будить, может до часу проспать.
– В этом есть свой резон, – заметил Шилов, – в старину, бедняки, чтобы голодные дети не хныкали, пораньше их спать укладывали, а подымать не торопились.
К завтраку все должны вставать, – сказала Галя, – Вероника, – позвала она, – Вероника, вставай.
Поскольку Вероника не отзывалась, решительно отдернула занавеску, вошла в спаленку и через минуту появилась в проходе с вопросом: "А где Вероника?"
– Как, то есть где? – удивленно спросил Марат. Он медленно поднялся и заглянул в спаленку. Кровать была пуста. Не поверил, вошел, потрогал одеяло, заглянул под кровать. Отсутствие девушки не укладывалось в голове.
– Может быть, она вышла во двор, – предположил Марат, слабо веря собственным словам, сегодня Веронику он не видел, это совершенно точно, даже занимаясь с машиной, он держал входную дверь дома в поле зрения.
– Она сегодня из спальни не выходила, – сказала Галя, – я с семи часов на ногах.
Марат надел куртку и вышел во двор.
– Вероника, – позвал он сначала негромко, потом громче и громче. Тишина, лишь шорох снегопада. Он обошел вокруг дома, заглянул в деревянную пристройку, служившую сараем, в туалет, стоявший на отшибе. Девушки нигде не было. Вернулся в дом.
– Нет, ну это же смешно, – сказал он, глядя на Веру и Шилова, – куда она могла деться?
Оба растерянно пожали плечами. Марат задал следующий вопрос:
– Во сколько он ушел?
– Часов в восемь, – ответила Галя, – но он ушел один.
– Выходит, что она ушла раньше. Но куда? Зачем?
– А ты ее ничем не обидел ночью, – осторожно спросила Галя?
– Да так, не то что бы уж совсем, – выдержав паузу, признался Марат, – пошутил просто не совсем может быть удачно; но бывали и посильней обиды, никуда не уходила.
– Ночью все обиды обиднее, – заявила Галя, – ночью человек, в особенности женщины более восприимчивы и ранимы.
– Подождите, – нервно сказал Марат, – я, кажется, что-то припоминаю, я слышал ее шаги, она выходила, но куда, Если мне не привиделось?
– Странный вопрос, куда, в туалет, – заметил Шилов.
– А что же она не вернулась? Замерзла?
– Ночью метель была, – сказала Галя.
– Между прочим, в Арктике от палатки к палатке ходят по натянутым веревкам, шаг в сторону и кранты.
Марат мрачно посмотрел на Шилова и спросил:
– Почему же она не крикнула на помощь?
– Будить не хотела, зря ты усмехаешься, человек в таких ситуациях всегда ведет себя очень глупо, я вам рассказывал, как я заблудился в лесу. Потом, когда я анализировал…
Раздался стук в дверь.
– Да вот же она, – обрадовалась Галя и побежала открывать.
– Если это она, я ей сейчас же уши надеру, – заявил Марат.
– Что значит, если, старик, – воскликнул Шилов!