– икра красная, масло сливочное со слезой, селедка слабосоленая, атлантическая с луком и растительным маслом, буженина с хреном, картошка сваренная в мундире, очищенная, засыпанная мелко нарезанным укропом– в кастрюльке, в которой плавился кусок масла, грузди маринованные, холодец говяжий с чесночной приправой, куриные желудочки обжаренные с луком, колбаса чесночная домашнего копчения, похлебка крестьянская грибная, рагу заячье под названием "зайчик-выбегайчик"…
– Не верю, – перебил Веронику Шилов.
– Чему ты, гад, не веришь? – негодующе осведомилась Галя.
– А тому, что и на свободе люди едят заячье рагу.
Еще раз перебьешь меня, – сказала Вероника, – я больше слова не произнесу.
Шилов виновато замолчал, тяжело вздохнул.
…Кулебяка мясная, расстегаи с капустой и яйцами, вожделенные огурцы, ну и, наконец, – венчал все это штоф водки, прозрачной, как слеза, заросшей инеем от внутреннего холода.
– Я съем все, – угрожающе сказала Юлия, – предупреждаю вас, пока на столе останется хоть один кусочек, я отсюда никуда не двинусь.
Довольный половой разлил водку по граненым рюмкам из толстого стекла, от чего они покрылись испариной, и ушел с глаз долой.
– И пить будете? – спросил Авдеев.
– А то! Смотреть что ли на нее проклятую?
– Ваше здоровье, – сказал Авдеев и опрокинул содержимое рюмки в рот.
– Лихо, – оценила Юлия, сделав глоток, она поморщилась, и было, поставила рюмку на стол, но Авдеев сказал, повторяя слова известного кино героя.
– Тостуемый пьет до дна.
Юлия улыбнулась и осушила рюмку. Взяла огурец, блаженно вдохнула его укропный аромат и немедленно съела.
– Странная здесь посуда, – заметила она.
– Это солдатские миски, – объяснил Авдеев, – хозяин этого заведения бывший армейский прапорщик.
– Как я люблю это в людях, – восхищенно сказала Юлия, – фанатичная преданность своему призванию. Помните в фильме "Мери Поппинс, до свидания" – бывший моряк живет в доме в виде подводной лодки.
– В армии он был заведующим столовой, – продолжал Авдеев, – уходя на пенсию, прихватил с собой весь столовый инвентарь, благо часть расформировали. Когда его в этом попрекают, он отвечает, что армия ему еще должна осталась, за загубленную молодость.
– Вот все-то вы норовите опошлить, – упрекнула Юлия.
– Я говорю правду.
– Кому нужна ваша правда, я так красиво все вообразила, а вы все испортили.
– Я больше не буду, по– детски сказал Авдеев, – простите меня.
– Ни за что.
– Чем я могу искупить свою вину?
– Кровью.
Авдеев с любопытством посмотрел на Юлию, глаза ее блестели, на щеках появился румянец.
– Я вас спрошу о чем-то, а вы ответьте правду, и тогда мы будем квиты.
– Договорились?
Раздался телефонный звонок, Юлия извлекла из сумочки телефон.
– Да, милый? Мы обедаем, уже погуляли, присоединяйся к нам, очень жаль, до вечера, пока, целую.
К столу приблизился половой и наполнил рюмки.
– Ваше здоровье, – сказал Авдеев и выпил.
Юлия сделала глоток и поставила рюмку.
– Ничего вы водку хлещете, как сапожник.
– Сын, – выдохнул Авдеев.
– Что сын?
– Мой папа был сапожник.
– То-то я и смотрю, гены значит.
– Они проклятые, ничего не могу с собой сделать, как водку увижу, не успокоюсь, пока всю не выхлестаю.
Юлия посмотрела на штоф, в котором явно было больше полулитра, затем с опаской на Авдеева, но, распознав усмешку в его устах, сама улыбнулась.
– Вы шутите!
– Каюсь, – сознался Авдеев, – но выпить люблю, скрывать не стану.
– А какая здесь кухня? – спросила Юлия.
– Не знаю, я туда ни разу не заходил, – простодушно сознался Авдеев.
– Я не в этом смысле, а в смысле национальной принадлежности.
– А, вон вы в каком смысле, кухня здесь советская, иначе говоря, Союз нерушимых республик свободных, отовсюду понемногу.
– Так ведь Союза то больше нет.
– Не могу с вами не согласиться, Союз действительно больше нет, но люди то никуда не делись.
– А кем вы раньше работали?
– Не скажу.
– Скажите, пожалуйста, я не буду смеяться.
– А смешного ничего не было в моей трудовой деятельности.
– А что было?
– Много воздуха, облаков.
– Как это воздуха?
– Я, видите ли, прекрасная Юлия, летал.
– В каком смысле?
– В прямом, я был военным летчиком.
– Вы летали на истребителях?
– На них.
– На СУ-24?
– Этого я не могу сказать, военная тайна.
– А сейчас?
– Уволен в запас в чине майора.
– Так вы майор? – восхищенно спросила Юлия.
– Майор, – гордо ответил Авдеев.
– А почему вы в запасе, вы еще молодой.
– Кончились запасы энтузиазма, мадам.
– Опять вы за свое.
– Извините, – зарплату не платили месяцами, воровать было нечего, все было украдено прапорщиками, надо было на что-то жить, на самолетах летали по праздникам, потому что не было керосина, ну и так далее. Я написал прошение, и меня отпустили.
– А сейчас занимаетесь бизнесом?
– Так точно.
– А мой муж был барменом.
– Я знаю, это первое, что он сообщает о себе при знакомстве, зато сейчас у него персональный водитель. У каждого свой путь.
– Это что ирония? – подозрительно спросила Юлия.
– Ни, Боже мой, здоровое чувство зависти, хотя лично я ездить пассажиром не могу, укачивает.
– А каков ваш путь?
– Мой путь домой пора, однако.
– Как это домой? – возмутилась Юлия, – напоили девушку, а теперь в кусты, нет уж, и не надейтесь, шоу продолжается. Так легко вы не отделаетесь, развлекайте меня.
– Пожалуйста.
Авдеев повернул голову и сказал:
– Цып, цып, цып.
Тотчас послышалось легкое цоканье, и в комнате появился огромный петух, вытягивая ноги, он сделал несколько шагов, и оказался у стола; вытянул голову, то и дело приосаниваясь, стал смотреть на Юлию. На петушиной спине была черная шелковая накидка с карманчиками на манер седла, или скорее – хурджина.
– Это кто? – восхищенно спросила Юлия.
– Метрдотель, – невозмутимо сказал Авдеев, – Петр Петрович.
– А почему он так смотрит на меня?
– Я думаю, что вы ему понравились. Вы кушайте, кушайте.
– Я не могу кушать, когда на меня так смотрят.
– А вы дайте ему на чай, он уйдет.
Юлия достала три рубля и сунула петуху в кармашек. Петр Петрович прокукарекал и подошел теперь к Авдееву. Но Авдеев сложил пальцы в кукиш и сунул петуху. Петух клюнул руку и с достоинством удалился.
– Зачем вы так сделали, едва удерживаясь от смеха, произнесла Юлия.
– Хватит с него и трех рублей, как раз на стакан.
– Он что еще и пьет?
– Нет, петух не пьющий, а вот хозяин его употребляет.
– Кто хозяин?
– Сторож этого заведения, он его и научил попрошайничать.
– Надо выпить за этого петуха, – предложила Юлия.
– Непременно.
– Где вы живете?
– Не очень далеко от сюда.
– Вы живете один, верно?!
– Верно.
– А почему вы живете один?
– Разве это запрещено?
– Нет, но так странно, интересный молодой мужчина живет один. Почему?
– Ничего интересного.
– Не скажите, вот, например; женщина, живущая одна, вызывает жалость, а мужчина – интерес.
– Попробуйте куриные желудочки, – предложил Авдеев, – очень вкусно.
– Переводите разговор, думаете, я не поняла, ну и подумаешь, больно надо.
– Я живу один, потому что меня никто не любит.
– Врете.
– Вас не устраивает мое объяснение?
– Нет. Вы живете один, потому что вы никого не любите.
Авдеев удивленно посмотрел на Юлию, и через минуту улыбнулся.
– Предлагаю выпить и сменить тему, – сказал он.
"Русская изба" находилась на пологом склоне большого оврага. Склон напротив, был покрыт молодыми дубками, среди которых виднелась железная лестница, берущая начало на дне оврага. Когда они вышли из ресторана, Юлия со словами "у меня кружится голова", схватилась за Авдеева.
– Там внизу есть родник, пойдемте спустимся к нему, умоемся и головокружение пройдет, – предложил Авдеев.
– Вы думаете?
– Уверен, выпили вы совсем немного.
– Ничего себе немного, целых две рюмки водки, ужас какой.
Спустились к роднику, Юлия умылась, посмотрела на Авдеева.
– А вы?
– У меня голова не кружится, – сказал Авдеев.
– А вы все равно умойтесь.
– Зачем?
– Я так хочу.
Авдеев склонился к роднику и плеснул себе в лицо, вода была обжигающе холодная. Выпрямился.
– Мадам, довольна?
Юлия легонько ударила его по губам.
– Это вам за мадам. Дайте мне платок.
– Он не совсем свежий.
– Сопливый?
– Нет, просто несвежий, давно таскаю.
Авдеев протянул ей платок. Юлия расправила его и приложила к лицу, затем спросила.
– Что это за лестница?
– Обыкновенная лестница, железная.
– Куда она ведет?
– На монастырское кладбище, дальше деревня, садовые участки, через деревню можно выйти на шоссе.
Юлия задумалась.
– Наверное, пора домой, – осторожно сказал Авдеев.
– Я не могу ехать домой в таком состоянии, – вдруг заявила Юлия, – я должна прилечь, а потом принять душ. Вы ведь живете недалеко отсюда, поедемте к вам.
– Видите ли, – замялся Авдеев, – это не совсем удобно, кроме того, у меня всего одна комната, как вы будете…
– Что вы себе вообразили, мне просто необходимо отдохнуть, привести себя в порядок, прежде чем явиться на глаза своему мужу. Сами виноваты, он попросил сводить меня на выставку, а вы меня напоили, и теперь строите из себя английского лорда.
– "Экое свинство", – подумал про себя Авдеев, вслух же сказал:
– Будет так, как вы хотите, прошу.
– Пойдемте этой дорогой, через кладбище.
– Пойдемте.
Поднялись по лестнице, прошли между рядами надгробных плит, грязно-серых мшистых с прозеленью, на которых рука древнего резчика оставила витиеватые, напоминающие иероглифы, славянские надписи и очутились под густой сенью деревьев; здесь было сыро и тепло, дорогу толстым ковром устилали облетевшие листья, пружинившие под ногами, пахло плесенью и землей. Немного поодаль, внизу, на террасе, лупцевали друг друга два любителя кун фу, босоногие в синих одинаковых трико. Юлия остановилась и повернулась к Авдееву. Авдеев торопливо сказал:
– Осталось метров восемьсот.
Ненужные слова; произнеся их, Авдеев понял, насколько они были неуместны, потому что руки его сами поднялись и взяли девушку за плечи. Губы ее были холодны и отравлены безумием, но до этого он заглянул в ее неправильные глаза, и прочел в них приговор. Не было никакой возможности добраться домой: они прошли еще немного, и спустились вниз по склону, туда, где росли густые кусты орешника. Авдеев сорвал с себя плащ и бросил на землю. Податливое тело Юлии доводило его до исступления, он держал ее за талию, когда она откинулась, и провисла до земли, как гимнастка, Авдеев осторожно отпустил ее на спину, глядя сверху на ее прекрасное лицо с большими миндалевидными глазами. Девушка расстегнула рубашку, лифчика на ней не было, и освободившиеся груди тут же упали в стороны. Она стянула с себя трусики и подогнула ноги.
– Чего же ты ждешь? – сказала она жалобно, – иди ко мне.
Авдеев опустился на колени и сначала прижался лицом к ее животу. Никогда в жизни он не испытывал такого острого желания, темнело в глазах и он лег поскорее, опасаясь лишиться чувств. Единение их было коротким и невыносимым. Наслаждение и боль, вот чувства, которые они испытали. Когда все было кончено, Авдеев отстранился, чтобы посмотреть на ее лицо, и увидел слезы, вытекающие из ее миндалевидных глаз. Потом они отправились к Авдееву, где Юлия привела себя в порядок, приняла душ, полежала с полчаса на его кровати, разглядывая стены, картины, книги, удовлетворяя свое давнее любопытство; кстати говоря, в квартире она хранила верность своему мужу, так что опасения Авдеева оказались напрасны. Затем Авдеев проводил ее до стоянки такси, и она уехала.
– Вот и все, – сказала Вероника, – то, что было дальше, уже неинтересно: скажу только, что больше они никогда не встречались, хотя Авдеев еще долго проработал с Юлиным мужем; до тех пор, пока тот не обанкротился, и все это время, что он работал, он звонил своему боссу домой по разным делам.
Юлия брала трубку, вежливо здоровалась и подзывала мужа.
Вероника замолчала, и за столом воцарилось молчание. Почему-то все избегали смотреть на Марата, который сидел с непроницаемым видом, и порывался погасить пальцем пламень свечи. Желая разрядить обстановку, Галя сказала:
– Одна я осталась, может и мне чего рассказать?
– Расскажи, – произнес Шилов, – если тебе жизнь не дорога.
– Ну, я же не о себе буду рассказывать, – ехидно объяснила Галя, а о своей подруге.
– Хорошо они устроились, – заметил Шилов, – а Марат Петрович? Главное есть на кого свалить, на мифическую подругу, на фантом, на мираж.
И тут же предложил:
– давай по грамульке, пока Галя будет делать свой выбор между жизнью и смертью.
Но Галя уже решилась.
– Я, конечно, не так умно говорить буду, – начала она, – я баба деревенская, словесных изысков и философии от меня не ждите. Ну, а если что, мне автор поможет.
– Деревенская, но зато с высшим образованием, – гордо заметил Шилов, – а вот я коренной москвич, в третьем поколении, только аттестат зрелости имею, правда, я всю жизнь самообразованием занимаюсь, – скромно заметил Шилов, – о чем можно догадаться по моей эрудиции. Но это я так к слову, говори Галя, я уже понял, что слово "Жизнь" ты вычеркнула из списка за ненадобностью.
Рассказ Гали
Нести охапки роз, отрадней нету груза
И розы разбросал отрадный лад "новруза"
Низами.
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами дикой лани;
а если мы девы сами,
то мы юношей стойных возьмем в супруги,
и не будем чаять души друг в друге.
И. Бродский.
Ведь я, как в Москву приехала, долгое время в общежитие жила в институтском, которое постепенно стало семейным…
– Как общежитие монаха Бертольда Шварца, – перебил ее Шилов и едва успел увернуться от брошенной в него деревянной ложки.
– … С той поры прошло много времени, было это в начале восьмидесятых, а сейчас, к сожалению, наступил двухтысячный год, сколько лет назад это было, считайте сами, а я не буду, не хочу расстраиваться. Я иногда встречаю людей живших в том общежитии, и, что характерно, ни одна пара не сохранилась в первоначальном составе, все расстались друг с другом, а я так им завидовала в то время; то есть, выходит, что время уравняло наши шансы. Я живу одна, если не считать этого прохвоста, который пьет мою кровь. Те девчонки, бывшие в то время замужем, сейчас одни, у многих дети, как напоминание о счастливом времени; а я рада, что у меня и этого нет, я не из тех, кто любит травить себе душу воспоминаниями. Между прочим, я много думала о том, почему так все вышло. Я не себя имею в виду, я-то отдельный случай, я всех их имею ввиду…
– Это называется "не ждите философии", – не удержался от реплики Шилов, – а я вот вам скажу, что у нас в Узбекистане процент разводов на душу населения крайне низок. А почему? Социологи почившего в бозе Советского Союза, долго ломали себе над этим голову. Ответ оказался прост, ибо, – как сказал наш местный чайханщик Муззафар ихнему профессору социологии Рубинштейну:
– "Калым надо за девушка платить, а когда с женой разводишься, калым обратно не даем". Поэтому никто не разводится. Экономические законы вступают в силу; как говорил наш заводской председатель профсоюза товарищ Полотеров: "Рублем будем воспитывать, рублем".
– … Шилов, ты заткнешься когда-нибудь? – в сердцах сказала Галя.
– Заткнусь, – вдруг обиделся Шилов, – я вообще могу избавить вас от своего присутствия, уйти к волкам на мороз.
– Оставайся Шилов, – сказала Вероника, – только помолчи, пожалуйста.
– Опять сбил меня с мысли, ну что ты будешь делать, а? – Галя немного помолчала, пытаясь поймать тот лад, который настроил ее на этот монолог.
– Сейчас, я начинаю верить в то, что в раздельном обучении был определенный смысл. Нынешняя ранняя свобода, которую обретают молодые люди в конечном итоге выходит им боком. Представьте себе учебное заведение, в аудиториях которого половину своего времени проводят юноши и девушки, вторую половину они проводят в общежитии. Им никто не указ, вот они и крутят любовь напропалую, с кем попало, а раньше родителей спрашивали; как хотите, а в этом было много хорошего, потому что родители сразу понимали, пара сыну избранница, или нет, и наоборот; исходя из этого, давали свое согласие, или не давали. А некоторые и подбирали пару своему ребенку, при этом очень хорошо зная нрав своего ребенка. Вы, конечно, можете назвать меня ханжой, но это не так, и доказательством служит то, что я живу в грехе с этим иродом.
– А как же любовь? – спросил неистребимый Шилов.
– А что мне с твоей любви, Шилов? Ко мне сватался хороший парень из нашей деревни. Уж как меня мама, царство ей небесное, уговаривала, так нет же, не пошла, не любила. А тебя люблю и живу как дура, одна, на дорогу смотрю, когда мой Саша что-нибудь соврет жене и прибежит ко мне. Ты же гад за десять лет со мной ни одного нового года не встретил.
– Зато Старый новый год я всегда с тобой встречаю, и двадцать третьего марта я всегда с тобой – нимало не смущаясь, заявил Шилов, а потом, если разобраться – все это условности, язычество, если хочешь знать, до Петра первого, новый год в России не встречали.
– А что у нас двадцать третьего марта? – подозрительно спросила Галя.
– Ну, как же, – мусульманский новый год, – бодро ответил Шилов.
– Уберите его от меня, – сказала Галя, – или я за себя не отвечаю.
Шилов благоразумно отсел от Гали.
– Знаешь, Вероника, – мечтательно произнесла Галя, – иногда ночью, когда я вдруг просыпаюсь и лежу без сна, думая о своей судьбе, а в это время рядом спит пьяный Шилов, да еще и храпит к тому же: мне хочется пойти на кухню, наполнить ведро холодной воды и вылить на этого гада.
– Спасибо тебе, Галя, – проникновенным голосом сказал Шилов, – добрая ты, некоторые, как свидетельствует история литературы, – яд в ухо наливали, другие – топор хватали, "чтоб зарубить аккурат насмерть".
– Я отвлеклась от своего рассказа, – сказала Галя. – Итак: