* * *
Иван Дроздов никогда не считал себя трусом.
За сорок лет трудового стажа чего только не было… И тонул два раза на лесоповале, и по тайге десять дней один бродил.
А в Москве, когда уже был прорабом – на начальственные, министерские ковры выходить тоже смелость нужна… Особенно, когда свою правду отстоять пытаешься… Они тебе: "Комиссия будет принимать объект третьего ноября, к празднику"… А ты им: "Раньше десятого января не сдам. Халтуру делать не буду"… И так два-три часа.
Они, конечно, на своем настоят, но зато подкинут технику, людей, материалы, премиальные…
Тогда было не страшно, потому что все было понятно: за это просто выговор, за это – строгий, а за это – могут и по шее дать.
А сейчас… Группировки какие-то, авторитеты, мафия из подмосковных городков…
В подъездах стреляют, машины взрывают, похищают… И за что? Именно за это – за деньги!
Иван Васильевич прижал к себе сумку, где в обувной коробке лежали шесть тугих пачек в банковской упаковке… Эти "куклы" передал ему Илья.
И вот теперь до встречи пять минут. Невозможно что-нибудь уточнить, отменить все это… Налетит сейчас десяток головорезов, уволокут в подвал, вскроют "куклы", и всё. Привет!.. "Ты нас обманул, а теперь маслину получай"…
Дроздов не согласился бы, если бы это предложил не Илья, если бы не воспоминания о пограничной молодости.
Иван Васильевич еще раз осмотрелся. Он знал, что его должны страховать несколько человек, но не видел никого из знакомых, кроме Ильи.
Тот сидел на лавочке за фонтаном – похоже, мечтал о чем-то… Впрочем, он периодически уточнял время и поглядывал на проходящих мимо Дроздова людей.
Ровно в восемь пропищал сотовый… Как инструктировал его Илья, Дроздов наклонился к микрофону и шепотом, но четко прочел текст сообщения:
"На другой стороне Тверской, в ресторане "Макдоналдс", в туалете. Жду через пять минут. Борис".
Дроздов вскочил, достаточно бодрым шагом миновал бронзового Александра Сергеевича и нырнул в подземный переход.
Он видел, что Илья пошел вслед за ним, но не слышал короткие и тревожные команды, которые выдавал в эфир Потапов, заместитель Рогова. Машины не успевали перестроиться на этом сложном перекрестке.
Кроме того, если через пять минут Дроздов получит команду: "Вернуться к памятнику Пушкину", то все машины окажутся вообще "вне игры".
Иван Васильевич не знал этого и торопливыми шагами приближался к ресторану.
Вон платная автостоянка: всю улицу перегородили, въезд с Тверской, а выезд на Бронную.
Дроздов не успел повернуть ко входу в эту заморскую "точку общепита", как его подхватил под локоть молодой бородатый парень в яркой бейсболке:
– Вы – Дроздов? А я – Борис. Поговорим в машине. Вот она, рядышком.
Саша Караваев, встретивший Ивана Васильевича, был предусмотрителен: двигатель в "Жигулях" не выключался, выезд со стоянки оплачен заранее, машина неприметная, дорога изучена, включая возможные точки проверки…
Илья мог бы задержать "Жигули" с этим бородатым Борисом, но не он проводил операцию… Он помнил, что ему разрешили присутствовать, но очень вежливо попросили "не проявлять самостоятельности и не мешать".
К Ермолову подлетел парнишка, которого он раньше не видел:
– Сейчас Потапов подскочит! Вон они на джипе, при въезде на стоянку базарят… Вы номер запомнили?
– Запомнил…
– Наверняка липовый. Если не догоним – ничего не найдем. Кто же на такое дело со своими номерами идет?
Еще тридцать секунд они потеряли при выезде с автостоянки.
Потапов понимал, что опоздание на полторы-две минуты делают бесперспективным преследование в этом районе… Он передал ребятам номер и приметы машины и дал указание рассредоточиться:
– Вторая – через Патриаршие пруды к Маяковке, третья – через бульвар к Манежной, а я – к Арбату. Тридцать минут – слушать эфир и ждать команду.
Передатчик Дроздова молчал…
Караваеву понадобилось десять минут, чтобы добраться до Плющихи.
Пока они ехали, он несколько раз жестом приказывал Дроздову молчать.
Машина была припаркована во дворе пустующего дома.
Они молча вышли и встали друг напротив друга. Иван Васильевич уже понял, что они оторвались, и никакой помощи не будет…
Дроздов остался один на один с мафией. Машинально, без всякой команды он поднял руки вверх.
Александр Караваев воспринял это как должное. Он оценил покорность и первым делом осмотрел сотовый. Затем проверил все карманы и начал снимать с Дроздова куртку, но сразу же запутался в проводах.
Рация была прикреплена с правой стороны на брючный ремень, провода микрофона тянулись по спине к правой части воротника, а маленький динамик располагался слева.
После того как все было аккуратно отключено, а Иван Васильевич еще раз внимательно осмотрен, Караваев спросил:
– Больше ничего нет?
– Нет-нет!.. Я бы сказал…
– Теперь-то, конечно. Чего молчать? Надо жизнь спасать… Кстати, в сумке, наверное, "куклы" лежат?
– "Куклы"… Я все вам расскажу.
После такой прямой угрозы для жизни Дроздов начал говорить торопливо и честно… Он понимал, что потом будет себя презирать за трусость и предательство, но уже не мог остановиться. – Я бы сам – ни за что! Меня заставили.
– Только спокойно! Кто заставил? Они с Петровки?
– Нет-нет, не с Петровки… Это Илья Ермолов! У них частная фирма… Я даже у них в конторе был, на Беляево. Главный у них Савенков Игорь Михайлович…
– Верю! Вот теперь, Иван Васильевич, верю, что вы готовы помочь правому делу… Но не здесь. Вы садитесь в машину, кепочку вот эту наденьте. А я пока номерки на машине сменю, бороду отклею, и поедем мы с вами на природу, в лесок!.. И уже там подробно на бумаге вы всё и опишите.
– Не надо меня в лесок! Я все понимаю. Вы меня там… Вы должны обещать…
– Я клянусь, Иван Васильевич!.. Если вы всё честно и подробно изложите – жить будете.
* * *
Лобачев гнал машину по проселочной дороге, пока не нашел подходящее место.
Это был съезд к берегу маленькой речки. От дороги его заслоняли высокие кусты, а противоположный берег был болотистым и пустынным.
Федор развел костер. Затем он вынул из багажника саперную лопатку, инструменты и небольшой пакет, завернутый в грязную промасленную тряпку. Лобачев первым делом извлек новые номера.
Замена номеров заняла пять минут, и старые были сложены шалашиком над костром.
Федор вытер руки и начал рассматривать новые документы… Он готовил их год назад и многое забыл.
Обычный и загранпаспорт, водительские права, документы на машину, трудовая книжка, визитные карточки…
С документов на него смотрело знакомое лицо. Стрижка чуть короче и усы. Теперь он будет Торопов Федор Дмитриевич… Многие данные совпадают, но место рождения – Каунас. И по трудовой книжке вся сознательная жизнь проведена в Прибалтике – практически невозможно проверить.
Федор открыл маленькую коробочку и мысленно похвалил себя: клей, флакончик со спиртом, салфетки, запасные усы. Все предусмотрено. Он наклеил усы, взял кейс, подошел к костру и начал осторожно, по листочку, жечь старые документы.
Ну вот!.. Теперь он Федор Торопов, житель славного подмосковного города Лобня… И квартира имеется. За газ и свет уплачено.
Прописка, слава Богу, подлинная.
Федор начал копать довольно глубокую яму, куда через некоторое время поместил обгоревшие номера и остатки документов.
– Ну, все! Кремация завершена, – с печальной усмешкой подумал он. – Такая вот могила для господина Лобачева… Без речей и военного оркестра.
Размышления Торопова прервал звонок по сотовому телефону. Можно не отвечать, но и страшного пока ничего нет.
Федор решительно включил аппарат:
– Слушаю вас.
– Это я, Александр. У меня информация срочная.
– Говори коротко.
– Этот меня кинул. Брать меня готовились. Но мы ушли чисто. Я его выпотрошил. Куча важных сведений.
– Ты вот что, голубчик. Затаись на время. Я тебя скоро найду. Должник я твой.
– Понял. Жду.
Возвращаться в Москву очень не хотелось.
Уже через десять часов он мог бы быть в Киеве и там отдохнуть, не беспокоясь о своей безопасности. Не станут его искать в соседнем государстве, хлопотно это очень. Да и искать-то будут Лобачева, а не его, не усатого и добропорядочного Торопова.
В Москву возвращаться не хотелось, но надо. Необходимо!
Первым делом – встреча с Елагиной.
Здесь все понятно… Пусть помогают. И она, и ее неудачливый любовник Корноухов.
Будут помогать! Еще как будут… Куда они денутся?!
И с Сашей надо встретиться, проинструктировать, деньги ему оставить…
Главное – пусть он Галаеву найдет. Пусть он что хочет делает! Пусть землю носом роет, по Москве бегает, у ее дома в Химках дежурит, но пусть найдет…
Федор понимал, что по большому счету Галаева ему совершенно не нужна. Все, что она могла рассказать, она уже сообщила… Или как раз сейчас протоколы подписывает…
Но иначе он действовать не мог. Его много раз обманывали, подставляли, кидали, но чтобы такая пустышка вокруг пальца обвела!
Нет, её найти! Непременно надо найти Галаеву и наказать… И пусть торжествует принцип неотвратимости наказания.
* * *
Елагина провела трудный день… Принятые сегодня решения определяли судьбу ее фирмы на ближайшее время. Не на годы, а на месяцы и даже на недели.
Надо было решить: открывать ли филиалы еще в трех городах Урала и Сибири. Готовность была полная, но теперь надо было платить деньги. Огромные деньги!.. Это новая реклама, техника, аренда помещений, зарплата сотрудникам. Взятки, наконец!
Любой чиновник на месте мог бы затормозить дело на месяц. Для него месяц не время. А для фирмы это два-три миллиона долларов убытков.
Елагина с улыбкой вспомнила ход совещания, когда ее "советник по экономическим вопросам" стал размахивать иностранными журналами и бросать их на стол:
– Это же наукой доказано. Это неоспоримый факт. Подобные фирмы держатся ровно девять месяцев. Ровно девять – и затем обвал, крах.
– Но я вас не понимаю, уважаемый Лев Борисович, – неуверенно улыбнулась Елагина. – Нашей фирме уже десять месяцев. Мы что, уже перехаживаем?
– Десять! Конечно, десять. Как будто я не знаю, что десять, – с одесскими интонациями парировал Лев Фурман. – Нам десять месяцев с момента регистрации брака, так сказать. А девять месяцев считается от момента начала раскрутки – первый открытый пункт сбора, первая мощная реклама… И не надо, Евгения, на меня так смотреть… Да, девять месяцев! А вам не дают покоя ассоциации с беременностью?
– Простите, Левушка, – добродушно рассмеялась Елагина. – Не буду я вас больше смущать. Я не предполагала, что вы такой невинный мальчик.
– Не мальчик я! Я давно уже не мальчик. Я с пятнадцати лет – не мальчик. – Лев Борисович вдруг обмяк, обреченно улыбнулся и стал суетливо протирать очки. – Вы, Евгения, правы. Такие ассоциации есть. И они возникали не только у вас. Ряд таких пирамид рушились через два-три месяца после, так сказать, акта начала раскрутки. Это же выкидыш в чистом виде. Мы этот момент проскочили. А почему, я вас спрашиваю?
– Мы хорошо себя вели, гуляли на свежем воздухе, хорошо питались, витамины потребляли…
– В общем плане, это так, – с неохотой согласился Фурман. – Но не это главное. Важно, что мы не делали резких движений. Все фирмы лопались, если в этот период они начинали много волноваться, кричать, бегать, прыгать и дергаться.
– Вы просто гений, Лева!
– Согласен. Итак, каково наше положение сейчас? Нам семь месяцев. Не от регистрации фирмы, а именно от того момента, что вы, Евгения, имели в виду…
– От первой рекламы по телевидению.
– Именно! Семь месяцев… В этот период бывают неприятности? – Лев Борисович многозначительно посмотрел на присутствующих. – Так я вам скажу, что бывают! Бывают, но редко.
– Простите, господин Фурман, простите, – засуетился Петр Тарасович Марчук, правая рука Елагиной по организационным вопросам. – И еще раз простите… Вы прозрачно намекаете, что мы можем буквально завтра развалиться?
– Правильно, любезный Петр Тарасович, намекаю. Можем развалиться, но не должны. Это происходит, когда вмешиваются мощные потусторонние силы…
– Очень интересно! – Елагину встревожил этот вопрос. – Что это значит – мощные силы? Почему они потусторонние.
– Поясняю! Это телевидение, пресса и чиновники высшего уровня. Не мелочь какая-нибудь, а те, что пользуются авторитетом!.. Прокуратура, например. В крайнем случае – Президент… Скажите, Евгения, вы не ждете опасности с этой стороны?
– За Президента гарантировать не могу, а остальное пока суетиться не собирается.
– Все правильно, – вскочил и, потирая руки, забегал по кабинету Фурман. – Классический вариант. Чиновники уже все поняли, но ждут… Через месяц-два кто-то крикнет: "Безобразие, народ грабят"… Ой, что тогда начнется!..
– Ну, все! Повеселились, – подводя итог, жестко сказала Елагина. – Я понимаю, что при определенной осторожности у нас есть минимум два месяца… И давайте спокойно готовиться к завершению проекта. Через день после сигнала все должны разбежаться. А сигнал этот дашь ты, Лев Борисович, как самый умный.
Елагина посмотрела на часы и лениво встала с кресла.
Почти полночь! Пора и в постельку.
Завтра в восемь надо лететь в Останкино. Очень важный разговор с очень "потусторонней" силой… Евгения не успела улыбнуться собственной шутке. Её размышления прервал телефонный звонок.
Домашний телефон она почти никому не давала, а уж в двенадцатом часу, чтобы кто-то позвонил…
– Слушаю, Елагина…
– Женечка, привет… Это я, Коля. Узнаешь?
– Конечно, дорогой. Что так поздно? – Елагину смутил и встревожил столь фривольный тон. Она сразу поддержала его манеру, пытаясь понять. – Ты бы еще в час ночи позвонил.
– И позвонил бы. Но успел вот раньше. Очень надо видеть тебя. Просто горю весь.
– Давай завтра, днем.
– Завтра может не получиться. Не знаю, когда освобожусь завтра. Наш общий друг, тот, с кем я на даче познакомился, может меня надолго задержать. Давай сегодня.
– Где?
– А там, где мы с тобой последний раз обедали.
– Они уже закрылись.
– А я у входа тебя встречу. И посмотри, чтоб твой благоверный за тобой не увязался. Он вечно за тобой хвостом ходит.
– Поняла. Жди в двенадцать.
Елагина действительно все поняла.
Группа этого "Николая Николаевича", вероятно, арестована… Если бы были просто угрожающие моменты, он бы подождал до завтра.
Это все очень опасно для нее… Может быть очень опасно.
Николай боится телефонного прослушивания, боится возможной слежки за ней. А это значит, что какие-то материалы, где она упоминается, уже в руках следователя.
Какие документы, у кого они, как и когда попали?
А может быть, это Корноухов сделал ответный ход?
Быстро собравшись, Евгения Евгеньевна вдруг вспомнила, что следует предупредить Анастасию… Они еще не виделись сегодня: Елагина открывала двери своим ключом, а Настя вечером старалась не выходить из своей комнаты без приглашения. Старалась "не мозолить глаза".
"Молодец, – неоднократно отмечала про себя Елагина. – Знает свое место".
Настя была ее гордостью, ее удачей… Она не была домработницей в обычном понимании. Елагина терпеть не могла наемных дамочек, которые через месяц начинают ворчать и крутить носом, затем воровать по мелочам, приводить мужиков.
Она также не любила жить с подругами, которые соглашаются вести хозяйство, но сразу же требуют внимания, лезут с расспросами, дают советы.
Настя была для Елагиной "то, что надо"… Очень дальняя родственница из Саратова. Она приехала в Москву куда-то поступать, но провалилась.
В свои двадцать четыре года она, как казалось Елагиной, не испытывала никакого интереса к мужскому полу. Скромная, тихая, трудолюбивая… Все в доме убиралось и готовилось, пока Евгения была на работе.
И еще, Елагина была уверена в ее честности: после любых покупок Настя составляла подробный отчет и передавала его Евгении вместе со сдачей… О зарплате они никогда не говорили, но Елагина, понимая Настино положение, вручала ей довольно крупные суммы в виде подарка, "на булавки". При этом Анастасия опускала глаза, тихо говорила "Спасибо" и убегала в свою комнату.
Евгения Евгеньевна, рассказывала знакомым о Насте, любила шутить: "Она ко мне не столько из Саратова приехала, сколько из девятнадцатого века".
…Елагина вышла на пустынный Проспект Мира и направилась к Рижскому вокзалу.
Удачное время. Можно спокойно осмотреться.
Она перешла проспект и, миновав два переулка, оказалась на Трифоновской улице.
Похоже, что все спокойно… Этот Николай излишнюю бдительность проявляет. Впрочем, в такой игре нет ничего лишнего.
Елагина взяла машину и уже в первом часу была у ресторана на Лубянке.
Она сразу заметила Николая, который стоял на углу, около большого гастронома… Когда она двинулась в его сторону, он повернулся и стал медленно удаляться к Мясницкой… А затем он вдруг свернул на Малую Лубянку.
Елагина держала дистанцию. Она не стала его догонять, пока он сам не остановился в переулке возле костела.
– Ну, Евгения, здравствуй.
– Доброй ночи тебе, Коля.
– Не боишься в самом логове встречаться?
– Тебе виднее.
– Это точно. Здесь спокойнее. Места знакомые. Ты вокруг своего дома посматривала?
– Да, все чисто… Выкладывай свое горе, Николай.
– Ты меня теперь зови Федор… Федор Дмитриевич. Это настоящее имя… Мы с тобой так повязаны, что я больше Ваньку валять не буду… Впрочем, я и на Николая откликаться могу…
Федор коротко описал последние действия "Януса". Особенно отметил опасные моменты для самой Елагиной:
– Ты пойми, Женечка. Я не прошу тебя своих людей спасти. На самом деле ты себя спасешь… Послушай-ка мой план. Ты завтра утречком бери своего дружка, Бориса Петровича. Он еще тепленький, дрожит весь от страха… Пусть забирает дело себе. Повод есть! Панин бывший полковник КГБ, ответственный работник. Как раз объект для Генеральной прокуратуры… Согласна?
– Согласна… И что дальше?
– А дальше пусть передает дело своему следователю, которому довериться можно. А уж ты его купи. Не пожалей денег!.. Ему большая работа предстоит. Панина надо под подписку выпустить. Все записи надо уничтожить. Слесаря стоит нейтрализовать. Он мог себя не назвать, но знай, что это Рогулин Иван Сергеевич.
– Ты ясней выражайся, что значит – нейтрализовать?
– Один вариант – отпустить. Но это сложно. Очевидно, что на нем убийство, хотя его доказать надо… Есть другой вариант… Я тебе коробочку дам, три таблетки. Пусть тот следователь с Рогулиным чайку попьет… Одна таблетка – и через сутки инфаркт.
– Ты на что меня толкаешь?